Письма туда и обратно - Анатолий Тоболяк

Но я не смеюсь. Я пишу в блокноте новое имя: Алексей Максимов. Что дальше, Егор?

А что дальше? — веселится переводчик. Чуть не застрелил Лешку молодой Эмидак. Старик прибежал, разогнал их и велел Лешке уходить. Ушел Лешка, к себе в зимовье ушел.

Допрос затянулся. В комнате стало душно от раскалившейся печки, табачного дыма, мясного запаха сурбы. Старик уже сердится, сглатывая слюну, не сводя глаз с бутылки. Егор проворно соскочил с табурета, он сообразил, что официальная часть закончена, и вот уже холодный спирт тягуче льется в стаканы. «Нет, спасибо!» — отказываюсь я от своей доли. Пьют не разбавляя, лишь запивая водой, и странное, почти мгновенное превращение происходит вдруг со стариком Удыгиром. Темное, крепкое лицо его дрябнет, обвисает складками; рот приоткрылся, показывая корешки зубов, — словно старческое слабоумие и потаенные болезни разом вышли на волю.

Итак, бывший моряк, бывший подводник, ныне киномеханик Максимов. На фактории пять лет. Женат. Жена Нюра — счетовод в конторе. Это все, что узнаю о нем, остальное — темные угрозы Егора свести счеты со своим подчиненным, который не хочет признавать его власть и авторитет.

Старик запел хриплым, гортанным голосом. Он раскачивается на табурете, скошенные, помаргивающие глаза смотрят куда-то далеко — то ли туда, откуда он пришел, в ледяной мрак тайги, то ли в прошлое, доступное лишь ему. Дрова в печке трещат. На улице завыла собака. Мне кажется, что все это уже было когда-то в моей прежней жизни (возможно, доутробной) и теперь живо всплывает из глубин памяти и повторяется с волнующей и пугающей точностью, как смутный, давний сон, ставший реальностью… А вот алма-атинская явь — тополя и арыки, солнечное небо, толпы прохожих — теряет очертания, блекнет, рассыпается и припомнить ее не легче, чем восстановить текст по пеплу сгоревшей бумаги.

Очевидно, Наташа, что в ближайшие дни мне не улететь в Т. План действий такой: нужно связаться с начальством и попросить выслать спецрейс. Труп доставят в Т., где им займется судмедэксперт Калинин, старый человек, которому противопоказаны воздушные путешествия. Затем следует подумать о поездке в зимовье погибшего Чернышева — осмотреть место. Для этого потребуется оленья упряжка и содействие заведующего Боягира. Но в любом случае начинать надо с визита в почтовую избушку к связистке Любе Слинкиной.

Спокойной ночи, Наташа.

Целую. Дмитрий.

Дорогой, славный Димка!

Это письмо я напечатала на машинке в двух экземплярах. Так анонимщики и кляузники пишут под копирку жалобы. Одно пошлю в Кербо, другое — на всякий случай — в Т.

Твое письмо мы читали коллективно, ты уж извини. И вот какие оно вызвало у нас версии. Не принимай их всерьез.

Я подозреваю, как и ты, наверно, киномеханика Максимова.

Лев Баратынский возлагает надежды на медицинскую экспертизу (на то он и медик), которая, на его взгляд, может прояснить дело.

Юля припомнила французское изречение «Ищите женщину!». Стас Трегубов развил космогоническую идею, связанную со взрывом в ваших краях в 1912 году Тунгусского метеорита, или, как многие считают, межпланетного корабля. Его бред сводится к тому, что твой хозяин Егор Чирончин — уцелевший инопланетянин во втором поколении, и он советует получше приглядеться к нему.

Нина Трегубова не имеет своей точки зрения. В какую же глушь ты забрался, Димка! Мне кажется, что ты находишься на иной планете, чем я. Слушая твое письмо, Юля куталась в шаль — то ли от холода, то ли от страха, да и я тоже ощутила озноб. И дело не в том, что я трусиха и боюсь смерти (ее все боятся), а в том, что я прожила почти двадцать два года, не видя смерти в лицо, не зная, как она выглядит. Поражаюсь твоей способности быстро привыкать к новым условиям, даже экстремальным, и к тому же сохранять бодрость духа!

Сегодня я была занята по горло: сдала в «Огни Ала-Тау» большую статью на «моральную тему». И вот представь: меня пригласили на собеседование к редактору. Присутствовали также зам. редактора и ответсекретарь. Эта судейская «тройка» выразила удовлетворение моим нештатным сотрудничеством в газете. Они довольны моими материалами. Какие у меня планы на будущее? Я сказала, что сразу после защиты уеду к мужу. «Жаль, жаль! — огорчился редактор. — Мы можем похлопотать о распределении вас в нашу газету».

Вот так-то, Димка! Республиканская газета заинтересовалась моей персоной. Эти журналистские зубры считают, что нет лучшего способа потерять квалификацию, как начать самостоятельную работу в провинциальном «горчичном листке». Они выразили мне соболезнование, Дима, точно похоронили заживо.

Из редакции я поехала на почту получать твой очередной перевод. Ты меня балуешь, Димка! Неужели ты хочешь, чтобы я соревновалась в расходах с Баратынскими? Их не догонишь, нечего и пытаться! Да и вообще мне вполне хватало бы стипендии и пособия болгарских родителей, будь я расчетлива. Но увы! Ежемесячное планирование никак не совпадает с реальными тратами. Деньги утекают из рук, причем неведомо куда. У нас несовместимость (то есть у меня и денег). Но ты же не можешь обвинить меня в потребительстве, правда? Я просто бесхозяйственная особа.

Твоя мама сердится на меня. Во-первых, за то, что я не хочу перебираться жить к вам. Мы неплохо ладим с ней, но две хозяйки на одной кухне… это грозит конфронтацией, а я не хочу рисковать. Во-вторых, ты пишешь ей короткие информационные письма, а мне — длинные и обстоятельные, и она, по-моему, ревнует. Сейчас ее тревожит, что ты поедешь в тайгу, к этому зимовью. И я тревожусь, милый Димка. Почему ты не взял с собой мудрого домового Никиту? Он охранял бы тебя, как талисман.

А тут еще новая девица — Люба, эта связистка! Арестуй ее немедленно ради моего спокойствия! Или напиши, по крайней мере, что она колченогая и одноглазая, как вот эта особа (см. рисунок).

Твое письмо пришло удивительно быстро. Я надеюсь, что следующего не придется долго ждать.

Крепко целую. Твоя Наталья.

Скалолазка моя! (Украду это обращение у Высоцкого). Твое письмо страшно обрадовало. Я показал его Никите, которого, конечно же, захватил с собой в командировку. Но он отказался слушать. Мы с ним, видишь ли, уже второй день в ссоре. Больше того, мой домовой объявил голодовку! Его требование: немедленно сменить жилище! Ему, представь себе, не нравится, что Егор Чирончин по ночам стреляет мышей; не нравится беспорядочный наш быт; не нравится утренняя холодрыга, когда вода в ведре покрывается тонким ледком; не нравится сигаретный дым (он как старовер — не курит). В связи с этим пребывает Никита в мрачном настроении, постоянно брюзжит, что «дело добром не кончится», что «пропадем мы тут», что «злодеи вокруг покушаются на него», что он «худо-бедно, пенсионер и заслужил отдых», а если я о себе не думаю — «вон глаза-то совсем ввалились!», — то о нем должен заботиться.

«Погоди, Никита, — утешаю я его. — Не вечно нам тут жить. Скоро вернемся в наш теплый дом. А там, глядишь, придет весна, а за ней лето. И наступит день, когда приедет моя жена. Все сразу изменится, Никита! Пельмени будет нам стряпать — любишь пельмени? — носки будем чаще стирать, раскладушку для тебя заведем. Скоро, Никита, скоро».

«А зачем ей к тебе приезжать? — бурчит он. — Ей и там, поди, весело. Светло да тепло».

Я мгновенно свирепею.

«Извини, Никита, но ты обалдуй! Был бы ты грамотным, дал бы я тебе почитать ее письма. И вообще, — жалею я его, — что ты понимаешь в женщинах, старикан!».

«Да уж, слава тебе господи, не имел с ними делов и иметь не желаю. Та-а-кой народ!»

Ну не дурачок ли мой домовой?

Ваши следственные версии, особенно Стасова, — об иноземном происхождении Егора Чирончина — меня позабавили. Вот вам еще информация к размышлениям.

Связистка Люба Слинкина. 18 лет. Окончила Горно-Алтайское ГПТУ. На фактории второй год. Худая, бледная, болезненного вида девушка.

Я побывал в ее почтовой избушке. Здесь две комнаты: одна служебная, другая жилая. В служебной — стол с рацией, сейф, конторка; в жилой — платяной шкаф, узкая железная кровать, стол и два стула, меховой коврик на полу. Самодельная полка с десятком потрепанных книг. Связь с окружным центром нерегулярная и неустойчивая, но мне повезло: я переговорил с начальством. Пользовался при этом эзоповым языком, помня, что мой голос может быть услышан любым владельцем транзистора. Предположения подтвердились. Нужен срочный спецрейс для вывозки «груза». Желательно быстрое заключение Калинина. Помощи пока не требуется.

Пока я кричал в трубку, Слинкина сидела рядом пригорюнившись. Потом у нас произошел такой диалог:

— Почему вы плачете, Люба?

— Сашу жалко…

— Сашу?

Она кивает, всхлипывает. Голос у нее невнятный, слабый. Лицо бледное, точно от недоедания. Острый носик, прыщики на лбу. Похожа на заплутавшего, беспомощного ребенка.