Беседы о Книге Иова - Дмитрий Щедровицкий

Иов тоже переходит от собственных страданий к социальным обобщениям, прозрениям, касающимся всей истории человечества, и говорит, что благоденствуют нечестивые, возвышаются забывшие Бога, что они грабят праведных, унижают сироту и вдову, отбирают последнее у бедняка (Иов. 21, 7-34; 24, 1-14).

В вавилонской поэме друг страдальца вновь и вновь ссылается на то, что замыслы богов для людей непостижимы:

Точно средина небес, мысли богов [далеко];Слово [из] уст богини не разумеют люди.Верно понять [решенья богов заказано человекам],Замыслы их для людей [недоступны].

Но со стороны страдальца множатся обличения, они становятся буквально разящими, и его друг постепенно замолкает, уже не находя аргументов. Вот пример такого яркого, афористичного обличения:

Без бога мошенник владеет богатством.

Чем же заканчивается поэма? Молитвой. Ни к какому другому исходу ни страдалец, ни его друг не приходят. Страдалец говорит:

Головы не подъемлю, в землю смотрю я:Точно раб, не молюсь я в собрании равных.Боги, что бросили меня, да подадут [мне] помощь,Богиня, что [бежала], да возымеет милость.Пастырь, солнце людей, как бог, упасет [человеков]!

Возможно, именно к вавилонской поэме с гораздо большим основанием, чем к Книге Иова, можно отнести подозрения тех критиков, которые утверждают, что подобные произведения подвергались допискам, дополнениям, изменениям. Какие-то благочестивые жрецы действительно могли приписать страдальцу слова смирения и покорности, следующие за открытым и непримиримым бунтом. Ясно, что вавилонским жрецам было не очень приятно слышать или читать, как обличают богов, как утверждают, что они не приходят на помощь к людям, и поэтому в уста страдальца в конце поэмы они вложили столь кроткую и смиренную молитву.

Подчеркнем, что эпоха, в которую сложился сюжет данного произведения, – это первая половина II тысячелетия до н. э., т. е. время, когда жил Иов.[3]

... Другое, очень высокого художественного достоинства, произведение было создано в Египте, тоже во II тысячелетии до н. э., во времена смуты и иноземного нашествия (между эпохами Среднего и Нового царств), когда эта страна испытывала величайшие трудности: начались восстания, мятежи, и поколеблены были основы существования всего народа, в особенности же знатных египтян. Это знаменитое произведение названо в переводе Веры Потаповой «Спор разочарованного со своей душой»[4] .

«Разочарованный», очевидно, бывший ранее человеком знатным и богатым, потерял всё, был «вышвырнут из дома своего», как он сам говорит, и стал ненавистен и презрен в глазах людей, подобно Иову и вавилонскому страдальцу. Начинается его жалоба так (притом беседует он не с другом и не с божеством, а с самим собой, со своей душой):

Видишь, имя мое ненавистноИ зловонно, как птичий пометВ летний полдень, когда пылает небо.

Видишь, имя мое ненавистноИ зловонно, как рыбьи отбросыПосле ловли, под небом раскаленным.

Здесь мы переносимся в Египет и видим жаркую долину Нила и отбросы – рыбьи кости и чешую, которые гниют под солнцем и издают зловоние. Такое же отвращение вызывает у окружающих имя «разочарованного».

Видишь, имя мое ненавистноИ зловонно, как навет непристойныйНа отрока, чистого сердцем.

Видишь, имя мое ненавистноИ зловонно, словно город-изменник,Что задумал от царства отложиться.

Несомненно, в жалобе отразился жизненный опыт ее автора. Вероятно, он был гоним, преследуем и лишился всего. Сквозь призму собственной судьбы автор рассматривает общественные отношения, выразительные приметы своего времени. Лик эпохи проступает сквозь обстоятельства его жизни.

Подобное мы находим и у Иова. Очень часто он утверждает, что нельзя доверяться друзьям, ближним, все предали его, все отступили, все его возненавидели (Иов. 6, 15-27; 19, 13-19; 30, 1-12). То же говорит и египтянин:

Кому мне открыться сегодня?Братья бесчестны,Друзья охладели.

Кому мне открыться сегодня?Алчны сердца,На чужое зарится каждый.

Кому мне открыться сегодня?Раздолье насильнику,Вывелись добрые люди.

Последние строки этой жалобы как бы ставят точки над «i», изображая уже не отдельную судьбу, но черты целой эпохи:

Кому мне открыться сегодня?Бремя беды на плечах,И нет задушевного друга.

Кому мне открыться сегодня?Зло наводнило землю,Нет ему ни конца, ни края.

Так от частных обвинений и жалоб, связанных с его собственной участью, автор переходит к панораме всеобщего бедствия, охватившего в ту пору Египет.

Жалобы египтянина связаны с мыслью о смерти. В Книге Иова мы находим слова о том, что смерть желанна всем, кто тяжко страдает; там даже говорится, что есть люди, которые

... Вырыли бы ее охотнее, нежели клад,

Обрадовались бы до восторга, восхитились бы, что нашли гроб... (Иов. 3, 21-22)

Смерть, которой большинство людей страшится, для мучительно бедствующих является настоящим сокровищем. И примерно в таком же духе, даже в похожих выражениях, рассуждает о смерти египтянин:

Мне смерть представляется нынеИсцеленьем больного,Исходом из плена страданья.

Мне смерть представляется нынеБлаговонною миррой,Сиденьем в тени паруса, полного ветром.

Действительно, в жаркой Нильской долине, особенно летом, нет большего блаженства, чем плыть под парусом на весельном корабле и наслаждаться освежающим ветром.

Мне смерть представляется нынеЛотоса благоуханьем,Безмятежностью на берегу опьяненья.<...>Мне смерть представляется нынеДомом роднымПосле долгих лет заточенья.

Приведенные слова являются, может быть, первой записью тех гностических воззрений, которые получили развитие именно на земле Египта еще в дохристианскую эпоху и содержат ту мысль, что жизнь земная на самом деле есть смерть, а смерть есть жизнь. В позднейшей греческой передаче этой мысли имеет место игра слов: «сома» («тело») есть «сэма» («могила»). Бессмертная душа, будучи уловлена в земные сети, находится как бы в могиле: она заключена в тело, как в гроб или темницу. А потому исход души из тела есть возвращение в высший мир, полное радости и счастья.

Последнее, о чем «разочарованный» сообщает своей душе, – это обетование загробного блаженства; подобного нет в Книге Иова. Египетский страдалец, испивший полную чашу бед и мучений, вдруг духовно прозревает, начинает «воспринимать сигналы» из иного мира и утверждать, что смерть не только представляется ему чем-то блаженным, но таковой и является.

Воистину, кто перейдет в загробное царство —Будет живым божеством,Творящим возмездье за зло.

Воистину, кто перейдет в загробное царство —Будет в ладье солнечной плыть,Изливая оттуда благодать, угодную храму.

Воистину, кто перейдет в загробное царство —Будет в числе мудрецов, без помехиГоворящих с божественным Ра.

Казалось бы, такие слова, описывающие радости загробной жизни, расходятся с содержанием Книги Иова; но при ближайшем рассмотрении и здесь обнаруживается некое сходство. В Книге Иова также есть определенный намек на подобное мировоззрение. Несмотря на то, что многие исследователи отвергают правомерность перевода, представленного в Синодальном тексте, всё же воспользуемся им:

А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, И я во плоти моей узрю Бога.

Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его. Истаивает сердце мое в груди моей! (Иов. 19, 25-27)

Сравним с оригиналом. В буквальном переводе начало текста звучит примерно так: «А я узнал: мой Избавитель жив, и последним над прахом Он восстанет. И после того, как эту мою кожу обдерут, из плоти моей я буду созерцать Бога». Как видим, в древнееврейском тексте явственно присутствует утверждение о бессмертии духа и посмертном Богообщении.

Они и вправду похожи – надежда «разочарованного» на беседы с божеством Ра и надежда Иова на непосредственное, лицом к лицу, общение с Богом после смерти («в последний день»).

Таким образом, между тремя упомянутыми произведениями – входящей в Священное Писание Книгой Иова, прекрасным творением Древнего Междуречья «Вавилонская теодицея» и египетской поэмой высокого звучания «Спор разочарованного со своей душой» – наблюдается немало общего. А главное – приведенные параллели с ясностью свидетельствуют, что Книга Иова вполне могла быть создана в первой половине II тысячелетия до н. э., поскольку она входит в круг литературы того времени о невинных страдальцах.

Чем же так привлекательна Книга Иова для людей самых разных регионов, народов и культур, как живших в древности, так и читающих ее в наши дни? Не только тем, что она поднимает важнейшие вопросы бытия; и не только тем, что ее автор старается ответить на эти вопросы очень многогранно, без конфессиональной узости, без шор на глазах, что он с величайшей смелостью дает простор любым порывам мысли, любым решениям, нередко высказывая взаимно несовместимые точки зрения. Есть в мире и другие книги, обладающие подобными качествами: это, например, произведения древнегреческой философии, религиозные трактаты и поэмы древней Индии и т. д. Книга Иова отличается от всех них тем, что в ней острейшие, важнейшие для человека вопросы поставлены и ответы на них востребованы «на краю бездны» – на тонкой границе между бытием и небытием, благочестием и кощунством, на грани самой физической возможности диалога; вопросы задаются непосредственно перед лицом смерти и таких страданий, которые способны лишить человека самого дара мышления.