Герой - Ольга Погодина-Кузмина

– Все же я не согласен с вами, капитан, – запоздало решился возразить Долматов. – Личная отвага важна в любой войне. Техникой тоже управляют люди, значит, исход сражения по-прежнему будет зависеть от простого солдата. От его духа, воли, боевых и моральных качеств.

Михайленко собирался ответить, но тут фон Ливен поманил пальцем услужающего солдата.

– Как тебя звать, голубчик?

Тот бойко отрапортовал:

– Ефим Щепкин, ваше высокородие!

– Из каковских будешь?

– Тульские мы.

Долматов подумал, что хитроватое лицо Ефима выдает в нем человека битого, привычного к неожиданным поворотам судьбы. Таким представлялся ему солдат из сказки, ловко обманувший черта. Весь он был составлен из окружностей: туловище-дыня и приставленные к нему огуречики рук и ног. На круглом лице моргающие, выпученные от усердия глаза, округлый нос картофелиной, толстые губы.

Щека барона нервно подергивалась, но речь текла спокойно и плавно.

– Тула – город знаменитый. Там ружья отличные делают…

– На что лучше! – улыбался Ефим.

– А скажи-ка, солдат, ты сам-то воевать горазд? С саблей против пулемета? А то и под шрапнель голым брюхом? Хватит у тебя на это духу, воли и моральных качеств?

Долматов догадался, что Ливен охвачен тем злым, щекотным раздражением против любой высокой мысли, часто вызывающей недоверие у образованного и пожившего человека. Ефим все улыбался, показывая, что понимает шутку офицера и готов ее поддержать. Почему-то в эту секунду Долматов подумал, что на некоторых лицах можно прочитать их судьбу.

– Насчет воли, это, ваше высокоблагородие, мы понимаем! Свобода, значится. Либерте, эгалите, фратерните![10]

Фон Ливен захохотал. Долматов не успел заметить, как он взял с подноса яблоко, но увидев красный и румяный плод в руке барона, почувствовал внезапное напряжение всех нервов.

– Свобода! Либерте! Вы слышали, господа? Встань-ка сюда, Ефим, – в одну секунду барон сделался хмур и сосредоточен. – Подпоручик Репнин! Помнится, вы говорили, что я баловень судьбы?

Яблоко установилось на круглой, под ежик остриженной голове тульского мужичка. Фон Ливен вынул из кармана браунинг.

– Вот и поглядим, чьи будут козыри. Кому нынче свобода быть убитым, а кому – идти в Сибирь…

Репнин потерял дар речи. С мальчишеским испугом он смотрел, как барон прицеливается в яблоко на голове солдата. Соболевский уронил с носа пенсне, Михайленко сделал порывистый шаг вперед, но барон оскалился, процедил сквозь зубы: «Не мешать, не то промахнусь!»

Долматов оглянулся на Ефима. Тот все еще держал в руках поднос, на котором дрожали, позванивали хрустальные бокалы. Солдат Щепкин был не столько испуган, сколько изумлен невероятностью происходящего. Он быстро моргал глазами, глядя прямо в дуло нацеленного ему в голову браунинга.

Долматов видел, что Ливен пьян, что действовать нужно решительно. Он заступил за спину барона и, бросившись вперед, вздернул руку с браунингом вверх. Прозвучал выстрел, а за ним, как показалось Андрею, чей-то крик. За кустами сирени мелькнула женская фигура в белом платье.

Будь он человеком суеверным, решил бы, что это тень покойной матери явилась предупредить его. Но, верно, померещилось. Яблоко упало, покатилось. Ефим уже бежал вверх по дороге, сжав руками свою круглую голову.

– Не сметь! Вы мне ответите за это! – барон уставился в лицо Долматову бешеными, налитыми кровью глазами. Долматов чувствовал, что и сам готов вскипеть, но воспоминание о матери вернуло ему благоразумие.

– Вы пьяны, Ливен. Езжайте спать.

Фон Ливен скрипнул зубами, рванулся вперед, но тут уже опомнились Репнин, Соболевский, Михайленко. Поймав за локти, удержали адъютанта.

Господа, господа!

– Иван Карлович! Андрей Петрович… Прошу вас, ради бога! – чуть не со слезами умолял Алеша.

«Что ж, теперь дуэль», – мелькнуло в голове Долматова, и он удивился собственному спокойствию. Отвязал своего коня, поклонился кивком головы.

– Я к вашим услугам, барон.

Фон Ливен смерил его тяжелым взглядом. Долматов поднялся в седло. Конь, чувствуя шпоры, тут же пустился в галоп.

* * *

Княжна Вера бежала со всех ног в сторону дома. Ей хотелось скорее кинуться к мама́, с головой накрыться ее кашемировой шалью, прижать к щекам теплые, душистые мамины руки. Но что тут расскажешь? Как объяснишь, что она, Верочка, вовсе не хотела подглядывать за офицерами, которые играли в карты на берегу озера. Вот важность, офицеры, будто она их не видала? От них всегда противно пахнет табаком, сапоги у них большие, с железными гвоздями. На Рождество она сама видела, как один офицер, приглашенный на вечер, потихоньку пнул сапогом его величество Людвига Баварского, или попросту Людоеда, сибирского кота мама́. Что ему сделал бедный Людвиг? И что хорошего сестрица Ирина находит в этих офицерах?

Вот и сейчас они затеяли непонятную Верочке злую шутку. Барон фон Ливен, который в Петербурге приходил к ним в приемные дни, степенно пил чай, вел негромкие разговоры с сестрицей Ириной, – зачем он хотел стрелять в человека? Бедный этот лакей с подносом, у него было такое опрокинутое лицо! Это ведь даже не Людвиг Баварский, а живой настоящий солдат. Может быть, в деревне его ждет жена или невеста. Как хорошо, что тот, другой, незнакомый офицер помешал барону!

Вера недавно прочла «Детство» и «Отрочество» Толстого, и хотя многое из этих книг примеряла на себя, все же смогла понять, что мужчины, даже мальчики – существа загадочные, живущие одним самолюбием и первобытными инстинктами. Деревенские мальчишки вечно дрались друг с другом и били гимназистов, гимназисты сами затевали сражения до крови, с обидными прозвищами и долгой затаенной местью. Она думала – зачем мужчинам драться, спорить, стрелять друг в друга, когда на свете и без того столько опасных приключений? Можно наняться юнгой на корабль, по ехать в Африку или в Боливию, покорять индейцев. Можно отправиться на золотые прииски и вернуться домой через двадцать лет богатым и неузнанным, как Монте-Кристо.

Этими мыслями она как-то поделилась с кузеном Алешей, и он на словах с ней согласился. Но теперь он сам сделался подпоручик и тоже участвовал в этой глупой шутке! Наверняка там было pari, офицеры вечно спорят и заключают пари, папа́ часто смеется над этой отсталой привычкой.

Вера бежала, прижимая к груди букет полевых цветов, которые собрала еще до всего увиденного и о которых совершенно забыла теперь. Мысли в ее голове мелькали быстро, будто проносились мимо деревья аллеи. Она все расскажет сестрице Ирине, пусть знает про барона, какой он злой и дерзкий человек. Недаром барона не жалует Людвиг Баварский, уж он-то разбирается в людях! Вот интересно, что бы он сказал про молодого офицера, который помешал барону стрелять?

Перед глазами Веры все еще стояло лицо с темной бородкой, которое ей трудно было описать. «Дышащее справедливым гневом» – вот правильное выражение, хотя и немного книжное.

Кровь стучала в висках; запыхавшись от бега, Вера не услышала топота копыт с боковой дорожки. Гнедой разгоряченный конь вдруг вырос перед ней, мелькнули в воздухе подковы. Молодой офицер едва успел осадить жеребца.

Вера споткнулась и села на траву. Цветы рассыпались – как она забыла про букет, собранный для мама́?

– Ради бога простите, я напугал вас! Вы расшиблись…

Молодой офицер, тот самый, что помешал стрелять барону, соскочил с коня и бросился к ней. На лице его читалась растерянность. «Совсем как виноватый гимназист!» – успела подумать княжна.

– И вовсе не напугали! – возразила она спокойным тоном, подражая взрослой даме. – Просто здесь никто не ездит, это наш парк!

На коленке, измазанной грязью и зеленой травой, лопнул чулок. Вера одернула подол, строго взглянув на офицера. Он казался смущенным больше нее. Но спохватился, подал руку.

– Я страшно виноват, если бы я знал… мой полк недавно расквартирован…

Представился с поклоном:

– Лейб-гвардии Конного полка поручик Андрей Петрович Долматов.

– Вы теперь будете драться с бароном на дуэли? – спросила Вера, тут же поняв, что выдала себя. И, вспомнив о приличиях, присела в реверансе.

– Княжна Чернышева. Вера Александровна.

Она принялась собирать рассыпанные цветы. Молодой офицер помогал ей, по его щекам разливался смуглый румянец. «Какое у него хорошее, доброе лицо, – думала Вера, – папа́ его сразу полюбит!» Но в ту же минуту она поняла, что не стоит рассказывать о происшествии в парке никому, даже отцу.

Конь нетерпеливо заржал, поручик взял поводья. Вера, коротко поклонившись, пошла в сторону дома.

Неужели на этом все? А вдруг он завтра погибнет на дуэли и она никогда его больше не увидит?

– Приходите к нам! – крикнула княжна, обернувшись. – Приходите с Алешей, он наш двоюродный брат!

Долматов стоял, рукой в перчатке похлопывая коня по холке, и улыбался ей вслед.