Живая Литература. Произведения из лонг-листа премии. Сезон 2011-2012 - Коллектив авторов

Апостолы. Эль Греко

Тосканской зыбкости верблюжьяколыбель,Растаивающая прядь.Чем ближе смерть, прозрачнеесвирель,Жирнее почвы пядь.

И эти кипарисы, и гора,и удлиненный жестАрмады среди моря, и жара:овечьих мест

Средь одуванчиков, левкоя, резеды,Среди сгорающих олив.Губам потрескавшимся бгорсточку воды.Свод ночью так высок(чуть вздрогнет под рукой)и молчалив.

* * *

Как качаются льдыНа волне, над волной,Среди черной водыПод луной золотой.

Белых чаек прибой(Желтых зданий тюрьма,На Неве, над НевойУмирает зима), —

Как безжалостны ихШепот, гомон, – и плачПетропавловских игл,И судачь не судачь

(Если сходит с умабез нее этот град), —обветшала сумачетверть века назад,

Остаются огниНад рекой, над судьбой,И мерцают ониКак прибой, как отбой.

Из цикла

Русские поэты

* * *

Он умер от инфаркта.Хрустального певцаПозолотилась картаВ преддверии конца.

Как малые побегиОднажды написал.Пахучий храм телеги,Небесный сеновал.

Душа-жалейка плачет,Как чайка на песке,То, бедная, судачит,То голосит в тоске.

Молчит душа-гречанка,Мигает ей звезда.Уходят с полустанкаНа небо поезда.10.04.02

* * *

Сиплый пар, петербургская хлябьИ воздушная сфера вокзала.По Неве предрассветная рябь,Как предсмертная поступь портала.

Чудный город, родной и сквозной,Отраженья воды и гранита,В жёлтых окнах над чёрной рекойОблаков серебристая свита.

И когда паровозный гудокВдруг вплетается в траурный полдень,Будто поезд ушёл на восток,А на западе время не помнят,

Умолкает шарманка, ларецОткрывается, полн лепестками.На ступеньках расцветший венецПеред дверью, закрытой не нами.

19.06.02

* * *

За окном моим куст сирени,А поётся всё тяжелей,И кузнечик сверчит без лениО судьбе моей.

Улетели недавно птицы.В ожидании холодовЛистьям падающим снитсяВоскрешенье плодов.

Расцветай же, бутон пятипалый,Возвращайтесь, птицы, домой.За друзей ушедших, усталых,Пропоёте вы упокой.

Щебетанье, щелчки и пенье,Стрекотание кузнеца,Увяданье цветов сирени —Это всё отголоски Творца.

И другого пути не бывает,И пейзаж-то один, и день.Увядает, себя убивает,И опять расцветает сирень.

* * *

Сирень расцветает в неспешном саду,Трепещут слова, словно рябь на пруду,

И ветер кудрявый, касаясь осоки,Легко замирает на ноте высокой.

О чём этот ветер и листьевшептанье?Тут камни живые и мертвая тайна.

О вечной любви, о внезапной разлуке,О чёрной земле, замирающей в муке?

О птицах парящих, о лилии влажной,О том что мгновенно, нетленно, неважно?

О иве, склонившей седое обличье,О мире подземном, о возгласах птичьих?

О лёгкой слезе, задрожавшей на розе,Поэзии тихой, умолкнувшей прозе?

Спасатель

В белом домике вдруг загорается свет,Красный круг говорит: «Он тут».И выходит спасатель, в жилет одет,И к нему мертвеца несут.

Заплелись в волосах мертвеца рачки,И моллюски в устах его,И белесой коркой покрыты зрачки —Льдом средь дантовых берегов.

В чёрном старом саду стоит тишина,Кипарисы-солдаты молчат.«Он спасет или нет?» – бормочет волна,И летучие мыши кричат.

И берет спасатель ладонь свою,И прикладывает к груди,И трещат цикады, сверчки поют:«Все мы грешны, суди не суди,

Но поем и знаем – таков улов,Потому как назначено так.Почему ж человек к смерти готов,Умирать человек мастак?»

И павлины гундосят свое во тьме,И стаканы у пьяниц звенят,И тяжелые волны по спинам камней,Как щенки, доползают до пят.

И Спасатель плачет над мертвецом,И маяк, как архангела свет,Наклоняясь огромным чистым лицомУтверждает, что смерти нет.

И летит в темноту спасательный круг,И мертвец открывает глаза,И огромное море светится вдруг,Словно золото и бирюза.

Светлана Максимова

* * *

«Глоток вина смягчает сердце», —сказал мне так седой цыган.Он с уха сдернул полумесяци уронил серьгу в стакан.Мы были с ним знакомы с детствакак мальчик с девочкой… И что ж…Глоток вина смягчает сердцеи в сердце входит, словно нож.Мои вы белые цыгане,седые до корней волос,ведь я была любима вами,как ландыш дикий у колес.Дитя, подкинутое Богом,белей беленой конопли.Собрали мне судьбу по крохами на бездомье обрекли.И стало мне родней бездомье,чем тот сгоревший отчий дом.Есть теплый пепел на ладонив рукопожатии моем.И тот, кто руку не отдернет,к губам ладони поднесет —он, как в пылающий терновник,в судьбу мою навек войдет.

* * *

Притчи птицы Феникс тем и хороши,Что не всем понятны.Всякий пепел мира для ее душиРодимые пятна.Чем пониже пепел тот к земле приникТем и животворней.Вот стоит, шатается пьяненький старик,Курит на платформе.Ждет он электричку.Едет до Тайнинской.Зажигает спичку,Говорит таинственноС маленькой старушкой,Прикурившей рядом:«Хоть чучелом, хоть тушкой —А лететь-то надо.»Стряхивают пепел,Шепчут: свят-свят-свят…И во чистом небеВ Индию летят.

* * *

Все восемь блаженств ей садились на плечи,Как птицы, клюющие сердце и печень.Она же лишь клетку пустую везлаИ два за спиною простынных узла.Он был в этой клетке по счету восьмым,И пил он, и ел ее слезы, как дым,И ныл, аки янгол, до самых Мытищ,Что жаждущ, и страждущ, и духом он нищ.А после он допил все капельки слез,И вышел, и клетку пустую унес.Ее разбудил на рассвете старикИ крикнул, что поезд загнали в тупик.Тогда она ношу зубами взялаИ два развязала пустынных узла.И руки свои вознесла к небесам.И молвил оттуда рожденный ей сам:Блажен же ты будешь рожденный в пути,Которому некуда больше идти,Которому некого больше любить,И чью пуповину, как будто бы нить,Старуха в сожженной деревне сучитИз тех пепелищ, где не птица кричит,А восемь блаженств, никого не найдя,Все плачут и плачут, как будто дитя.

Австралийская труба диджериду

Какой у него нежный рот,у того, кто играет на австралийской трубе.Он листок агавы губами берет,вырастающий из ноты «ре».В австралийских джунглях есть такие цветыс завязанными глазами и раскрытым ртом.Они в полночь с Богом говорят на «ты»,но молчат о том,какой у него нежный взгляду того, кто играет на австралийской трубе.Сквозь него все птицы и звери глядяти жемчужной каплей сверкает ядна прокушенной детской губе.Чтоб никто не посмел украсть поцелуйНи на ноте «ми», ни на ноте «ре»,кроме девы тайных воздушных струй.что живет в австралийской трубе.

* * *

Погоди… еще о самом главномЯ скажу тебе – глаза в глаза…Изогнулась вся улыбкой фавнаВ окнах виноградная лоза.

Если умирать – умрем на юге!Под ногами – музыка горит!Колокольчик медный в рваном ухеУ цыгана пьяного звенит.

Так живешь себе светло и славно,Бережешь и честь свою, и сан,Но приходит гость с улыбкой фавна.– Странник, – говорит, а сам, а сам…

Голубей пускает он из уха,И звенит, звенит его серьга.И поклоны бьет ему старуха,А на нем – козлиные рога.

Да и весь увит он виноградом,И с рогами дьвольски хорош.Он поет, что верным будет братом,А продаст, наверно, ни за грош.

На порог бы прежде не пустила,Ну, а тут забыла срам и стыд.И откуда в нем такая сила?!Под ногами музыка горит!

Отчего, о Боже, с нею вместеТак не страшно и на страшный суд?Отчего из той козлиной шерстиАнгельские крылья девы ткут?!

Нам уже на север нет возврата,Там сожгут нас, верно, за грехи.Ну, а здесь царицей виноградаТы меня со смехом нареки.

Потому что север к нам коварен,И не скрыться от суровых глаз.А на юге все мы – божьи твари,А на юге Бог возлюбит нас.

А простит, уж верно, и подавно,Ведь грехов-то – музыка одна!Ангел с молодой улыбкой фавнаНаливает красного вина!

* * *

Но в добрый, но в самый счастливый наш часНа Невском играет божественный джаз.Трубач бородат и взъерошен.Он к небу развернут своей бородой.И в небо впечатан он вместе с трубойСчастливой смеющейся рожей.

И ангелы шумно толпятся над ним.Лишь ноту берет – и рыдают ониОт счастья: «Гуляем! Гуляем!»Мы катимся вниз, пропадаем, горим,Но все же ведет нас причудливый ритмПо белым хребтам Гималаев.

Ах, нищая птица! Ах, птица – змея!Он снова трубу поднимает, смеясь.Он первый трубач Петербурга!Куда он зовет нас над темной Невой?Он солнце вдыхает – и нота егоВозносится, как Джомолунгма!

* * *

На Невском пахнет морем, тинойИ флорентийскою тоской…Да почему же флорентийской?..Ну, а какою?.. А какой?!

Не все ль равно, как назовемсяПод звук Архангельской трубы,В каких каналах тонут веслаСомнамбулической судьбы,

Где на руках меня носилиИ заливали в купола…Как будто я жила в России…Как будто я, вообще, жила!

Как пес бродячий воет сердцеНа Петербургскую метель.Нам не видать иных Венеции,Их упоительных смертей

С клубничным запахом заката,С ночными розами зимы,Где породнились мы когда-тоВеликим праздником чумы.

Наверно, в этом и игра вся —Когда на счете: «раз… два… три…»Душа с соломинкой пространстваНад пеной космоса мудрит.

И все глядит недоуменноНа этот радужный пузырь.И называет поименно:Нью-Йорк, Венеция, Сибирь…

И просыпается единойВ какой судьбе?.. В стране какой?..На Невском пахнет морем, тинойИ флорентийскою тоской…

* * *

Что же делать? Ничего не делать.Быть живым, как голуби и овцы.И любить смуглеющее телоВсе равно под чьим горячим солнцем.

И бродить по гулким дебрям сада,Не вступая ни в какие торгиСо страною, выпавшей в осадок,Словно в алхимической реторте.

* * *

Как же любила тебя я безумно.Право, смешно даже вспомнить… И вотАнгел, похожий на детский рисунок,Между страницами жизни поет.

Что с ним поделаешь, что с ним попишешь?Книгой захлопнешь мартовский снег…Каждое слово кажется лишнимВ книге без слов… И напрасен побег —

Конец ознакомительного фрагмента.