Фимочка и Дюрер. Вне жанра. 3-е издание. Исправленное. - Алла Лескова

Восьмого марта пацаны решили сделать нам подарок и увели со всех уроков в кино. Перед этим каждой девчонке подарили одинаковых оранжевых пластмассовых жирафов с вертящейся головой.

Назавтра Курва устроила разборку, искала зачинщиков. Она их, точнее, даже не искала. Сразу назвала мою фамилию и выставила перед всем классом, у доски. Я хорошо помню первое предательство своей жизни, этот день.

Это она зачинщица?! – спросила Курва у класса.

Все молчали. Ни один пацан не признался, что это они увели нас с уроков. Я тоже молчала, давая возможность пацанам набраться духу и признаться. Курва сидела на задней парте, а я стояла у доски и, сглатывая слезы, с ненавистью смотрела на синие с начесом рейтузы меж ее вечно несдвинутых ног.

Мальчишки так и не признались. Потом они выросли и нашли меня в Одноклассниках. Я была рада.

После выпускного Курва вдруг заплакала и сказала: почему-то мне именно с тобой очень жаль расставаться. Мне было не жаль расставаться с ней, но жаль ее в тот момент было. Наверное, потому что из ее маленьких колючих глаз текли слезы.

Через три года одноклассники написали мне, что Курва умерла.

И какой был смысл не любить ее?

***

Сотрудница с завидной периодичностью какую-нибудь пакость коллегам делает. И что интересно, никогда не повторяется.

– Да что ж ты за человек такой? – говорю. – Недели не проходит, чтобы не нагадила, и каждый раз по-новому!

– Я человек верующий, на исповеди каждое воскресенье хожу, – объясняет. – Батюшке, по-твоему, интересно одно и то же слушать?

***

Когда мне должны были первый раз принести сына на кормление в роддоме, я волновалась. Причесалась тщательно и губы накрасила. Очень понравиться новорожденному хотела… Он, наверное, тоже ехал в тележке и думал: интересно, какая у меня мамашка?

А ведь до сих пор не знаю, что думает, когда на меня смотрит.

***

И смешно и стыдно одновременно. Больше стыдно, хотя ничего плохого не сделала. А как вспомню – жаром изнутри обдает.

Приехала провинциальная вчерашняя школьница в Тарту. Я, то есть. Комплексов больше, чем килограммов, при том, что килограммов тоже немало. На второй лекции великий Лотман про декабристов рассказывал, книгу Окуджавы упомянул о них…

Подхожу в перерыве. Во рту пересохло от волнения. Близко вижу уставшие иудейские глаза Юрия Михайловича. Несколько раз сглатываю что-то в пересохшем горле и, наконец, задаю вопрос:

– А где роман Окуджавы найти?

Мол, я тоже знаю, кто такой Окуджава. Мол, он же опальный, мы-то с Вами, профессор, это знаем, да?

– В библиотеке, коллега, – отвечает мне Лотман спокойно.

А как будто по носу щелкнул. Точнее, по попытке почувствовать себя приближенной и посвященной. Дешевая попытка была, вспоминать стыдно, жуть. Ну и смешно тоже.

***

Люди получают квитанции за коммунальные услуги с суммой, превышающей их пенсию, хватаются за сердце, пьют лекарства, звонят по всем общественным приемным, а потом покорно идут оплачивать счета в сбербанк. Покорно. Как в газовую камеру…

***

Вот спросил бы меня Познер: а о чем Вы, Алла, жалеете больше всего? И я бы чистую правду ответила: о том, что водку нельзя мне пить.

***

Я плохая еврейка. Я путаю бар-мицву и бат-мицву, брит-милу с бричмулой… Я не знаю своего языка, а меня еще учительница по музыке Ида Даниловна Зак стыдила – мол, почему татары, украинцы знают свой язык, а ты не знаешь? А я до сих пор не знаю, Ида Даниловна же меня играть на фортепьяно учила, а не языку. Мне стыдно. Я должна знать историю своего народа, его обычаи и язык. А я не знаю. Но и без этого я точно знаю, что еврейка. Когда я услышала впервые хор еврейских мальчиков из Лондона, я плакала. Когда я слышу, как дети в израильском дворе перекрикиваются на иврите, и вообще – когда слышу иврит, что-то во мне необъяснимое происходит.

Память крови? Или есть еще что-то, о чем мы даже не подозреваем?

***

Шварценеггера спросили, вам гражданство России еще не предлагали? Ответ не запомнила, но не в этом дело…

Я вдруг представила, что в очереди в жилконторе стоят Депардье, Бардо и Шварценеггер за формой девять…

Без формы девять – какой ты российский гражданин? Вообще нет тебя.

***

Сегодня встретила Фирочку, с которой работала десять лет назад.

У меня совсем не было времени останавливаться, я могла сделать вид, что ее не вижу, но потом не простила бы себе… Это же Фирочка. Таких мало, почти нет. Десять лет назад ей было шестьдесят, и такого излучения добра и полного отсутствия вселенского зла я ни у кого не встречала. Помнится, она не любила, когда ей дарили цветы, и вообще цветы не любила. Потом мне сказали, что после похорон мужа она их не может видеть.

– Аллочка! – Фирочка! Мы обнялись.

Она стояла, чуть покачиваясь, после капельницы, из поликлиники шла. Глаза, уже подернутые возрастной пленкой, так же всех любили. Сохранились и веснушки, очень ей всегда шли, такая девочка Фирочка.

– Как Сережа, Аллочка? – Нет Сережи, почти четыре года как…

Фирочка заплакала. Я поддерживала ее за локоть, потому что ведь после капельницы. Она плакала так долго, что я даже испугалась. Тихо, без всхлипываний. Просто текло много слез по лицу, без остановки.

– А как Ваш сын, Фирочка? – Аллочка, он же в милиции работал… – Знаю… – Убили его, на задании… Да ты беги, ты же спешишь, я знаю, не подводи людей…

Никуда я, конечно, уже не пошла. Стояли мы рядом, и не было слов, и не нужны были. Ни мне, ни ей. И нет таких слов. Не придумали.

***

Каждый день я прохожу мимо замерзшей речки Карповки. На белой ледяной глади темные пятна неподвижных уток. Как неживые… Я кидаю им хлеб, но они не реагируют. Иду назад – крошек нет… Почему-то хочется связать им маленькие теплые носочки, шапочки и шарфики. Морозы, ветер ледяной, метель. А они сидят, босоногие. Крошек ждут.

***

А вот не помню… Наш президент на Библии присягу давал? И вообще какую-то клятву давал?

Например: клянусь не очень тяжело переносить все тяготы и лишения своего народа!

***

Заголовок: Колокольцев не против смертной казни.

Какая прелесть. НЕ ПРОТИВ. СМЕРТНОЙ КАЗНИ.

Чайку налить? – Не против!

***

Стас Михайлов нам не нравится. А многим нравится, полные залы счастливых людей. Поет себе, пусть поет. И Ваенга пусть поет, ее многие любят, и Петросян пусть смешит с женой… И еще многие пусть… Потому что… Я вот что хочу сказать. Если человек любит Стаса Михайлова – это не значит, что он мерзкий человек. Он может быть прекрасным человеком. И даже подвиги может совершать.

Я знаю лично такого человека. Он пожилой, не очень здоровый, элитный рабочий на заводе. Стаса слушает, ТВ смотрит и всему верит, президенту смерти не желает явно. Футбол смотрит и матерится, как водится… Зовут его дядя Витя. И вот этот неутонченный дядя Витя – единственный во всем пятиэтажном доме каждую пятницу уже много лет берет на руки соседского парализованного парня, которому под тридцать, и тащит в ванну, помогает несчастной матери помыть ее недвижимое дитя. Каждую пятницу, из года в год. Один во всем доме.

Правда, при этом Стаса Михайлова любит. Вот незадача.

***

Со мной в Тарту учился мальчик Саша, из-за которого все девочки возненавидели друг друга и желали друг другу чуть ли не смерти. Он был еврейским ребенком, с внешностью Яшки-цыгана из «Неуловимых» и молодого Пастернака одновременно. Неизменный красный свитер под горло, шевелюра из непричесанных кудрей, темный цвет лица, губы лошади и жгучие смеющиеся глаза. И талант, который не нужно проверять. Просто видишь человека и откуда-то знаешь, что да, талантлив.

Он любил разных девочек. Чтобы завоевать его внимание, они шли на разные ухищрения. Очередь была из всего филфака. Удар же нанесла незаметная маленькая девочка Нина. Которая как бы была вне этой очереди и попадалась ему на глаза, всегда опустив глаза и рассеянно улыбаясь в пол. Саша ее и выбрал. Потом ноги ей мыл, как она рассказывала.

Пока он ей мыл ноги, вся очередь из филологинь рыдала в подушки и называла ее сукою. Получается, что все они зря, как дуры, ходили с мытыми ногами. Потом Ниночка опустила глазки в другой пол, для другого, а потом удачно вышла замуж. Они такие, эти Ниночки, молодцы, в общем.

Сашка был хулиганом. Однажды он поджег в общежитии диван, и диван загорелся. Просто так поджег, посмотреть, как он будет гореть. Комендант общежития написала ректору, и ректор написал приказ об отчислении неблагодарного Саши, которого в родном Ленинграде никуда не принимали из-за пятой графы, а Эстония приняла… Не самого худшего ученика Юрия Лотмана и его супруги Зары Минц отчислили. К ним домой и пошел Сашка, рассказав о поджоге дивана и об отчислении.