Всемирный следопыт, 1929 № 07 - Владимир Белоусов

Единственные люди из центра, которые здесь бывают, — это таксаторы, работники по лесоустройству. В самых глухих углах Севера они пользуются большой популярностью, и о незаметной, но подчас героической их работе рассказывают здесь с большим уважением. Таксаторские отесанные столбики с цифрами можно найти в самых недоступных районах Лапландии. А в окрестностях Монче-губы мы видели как-то целый ряд вех, который на много километров тянулся по лесу и был очень точно ориентирован с юга на север.

Столбик с надписью мы нашли и в лесу за Куцкель-озером, там, где была наша первая остановка. Кондратий знал таксаторов, которые поставили этот столбик: он был у них проводником.

Таксаторы пришли сюда с юга — с Пиренг-озера. По Ольдже-реке они спускались в лодке. Была весна, а в это время года самые маленькие речки превращаются в грозные потоки, вода, затопляя берега, катится через камни, и на каждом метре пути опасность караулит людей, рискнувших в эту пору ехать на лодке. Но таксаторам нужно было как можно скорее добраться до столбика под Оленьей варакой и начать от него работы. Их участок был так велик, что они не могли терять времени на длинный переход пешком.

Кондратий надел лыжи…

Таксаторы были опытные гребцы. Там, где другие давно были бы выброшены на камни, они одним ударом весла избегали опасности. Но они в первый раз были в этих краях. Река была им неизвестна. Им нужно было бы высадиться на берег на Лебяжьем озере и протащить некоторое время лодку по камням, потому что ниже озера был падун. Весной через него невозможно провести лодку. Но таксаторы этого не знали. Они проехали озеро и спокойно стали спускаться дальше. Весной вся река ревет и шумит. Шум падуна путешественники услышали слишком поздно. Пристать к берегу уже надежды не было. С отчаяния они направили лодку на скалу, макушка которой высовывалась из воды, но сила течения была такова, что лодку перебросило через камень и опрокинуло в падун. Один таксатор утонул. Его труп с разбитой головой выкинуло на берег много ниже. Двое других выбрались на берег. В тот же день они починили лодку и поплыли дальше.

* * *

Первый день нашего продвижения на север начался очень удачно. Снега на тайболах было не слишком много, олени могли брести, и мы не слезали с саней. Прекрасен был лес. Деревья стояли все в снегу, и ветки елок казались мягкими белыми лапами. Снег вспухал сугробами над валунами и валежником. И был он необыкновенно легок и чист. Когда хорей задевал за ветки, снег падал на нас, ложился на рукавах малиц, и мы видели, что он состоит из крупных как пыльца одуванчика красивых пушистых снежинок.

Лес был густой. Деревья стояли так тесно, что часто сани задевали за них. Удивительно, как бережно обращаются олени со своими рогами. Проходя под деревом, они не заденут ими ни за одну ветку и при этом очень изящно наклоняют и поворачивают голову.

На смену тучам снова вернулось, то удивительное изумрудное небо, которым мы не уставали любоваться. И снова позади, за вараками горела заря. Было очень тихо, и сильный мороз замечался разве только по облаку пара, поднимавшемуся над оленями и оседавшему на наших малицах.

Чем дальше от Куцкель-озера, тем больше становилось снега. Скоро олени начали барахтаться в снегу так же жутко, как и вчера. А на одном болоте они совсем завязли, легли в снег и отказались дальше тянуть сани.

— Снег порато толстой, — объявил Кондратий. — Ноги не хватают.

Но сегодня у нас не было впереди «щельги проклятой», и поэтому мы поступили более смело, чем накануне.

Из-под шкур, покрывавших сани, были извлечены лыжи. Кондратий привязал к уздечкам передовых оленей по ремню, снял малицу, впрягся в ремни и двинулся вперед по глубокому снегу, таща за собой упряжку. Это была нелегкая работа. Олени то натягивали ремни, не желая двигаться, то прыгали вперед или вбок и так дергали ремни, что наш проводник еле удерживался на ногах.

Мы оба шли по сторонам с хореями в руках и погоняли оленей. И тоже вскоре вспотели несмотря на мороз. Передняя упряжка то-и-дело ложилась в снег с безнадежным видом, и нужно было много изобретательности, много пинков хореем и криков, чтобы заставить оленей встать и сделать пару прыжков. Но когда мы побеждали здесь, ложилась вторая упряжка, привязанная на буксире к передней, и останавливала всю райду. А потом снова ложились передние.

Глубокий рыхлый снег, кусты и кучи валежника, которыми был засыпан лес, сильно мешали. И чтобы обойти оленей с другой стороны или вернуться к застрявшим задним саням, нужно было потратить много времени. Следует удивляться не медленности нашего продвижения, а тому, что мы все-таки ухитрялись делать в таких условиях километра по два в час.

Особенно интересен был в этом трудном переходе Горлов. Мой спутник не представлял себе, как это он вдруг пропустит какой-нибудь интересный момент и не зарисует лежащего или барахтающегося в снегу оленя. Поэтому он выступал с карандашом в зубах и альбомом подмышкой, в другой подмышке у него был хорей.

Каждый раз, как только Кондратий, выбившись из сил, бросал ремни, объявлял остановку и лез в дальний карман за махоркой (что было трудным и долгим делом), Горлов сейчас же втыкал хорей в снег, снимал рукавицы и хватался за карандаш и альбом. В эти минуты было безнадежно просить его помочь перевязать вещи на санях или поправить упряжь.

— Перетянуть веревки вы сами сумеете, а бык этот так больше никогда не ляжет, — спокойно отвечал он.

И рисовал до тех пор, пока из закоченевших пальцев не вываливался карандаш.

А потом по команде Кондратия карандаш отправлялся обратно в зубы, альбом и хорей подмышку, и похлопывая рукавицами, Горлов кричал на оленей:

— Нно! Милые дьяволы! Ну-ка!..

К темноте мы добрались до чудесного озерка, окруженного дикой тайгой и высокими обрывистыми вараками. Черное озеро находится на водоразделе, и дальше наш путь пойдет вниз. Это не значит конечно, что он будет легче.

На Черном озере Кондратий объявил:

— Здесь занадобится ночевать.

По нашим расчетам в первый день мы сделали двенадцать километров. Цифра не очень утешительная, принимая во внимание слабые продовольственные запасы и длинный путь впереди. Но останавливаться на «ночляг» было действительно пора. Уже скрылась в сумраке белая вершина Юавденч-тундры, и в лесу притаилась вечерняя настороженность. Совсем недавно здесь прошел лось и уронил на озере широкие тяжелые следы.

Пока Кондратий распрягал оленей и искал в лесу ягельные места, мы, воо-ружась топорами, отправились за топливом. Лыжи были оставлены у саней.

Лось поднялся на вараку и осмотрелся…

Сделав несколько шагов от берега, мы завязли. Пришлось ползти по снегу на четвереньках, и тотчас же пимы и рукава курточек оказались полны снегом. Но все же сушины были повалены, разрублены на поленья, и веселый костер не заставил себя долго ждать.

Вернувшись, Кондратий достал с саней давно интриговавший нас деревянный инструмент — нечто среднее между черпаком и детской лопаткой — и принялся с его помощью устраивать логово в снегу около костра. Горлов, вообще не очень-то веривший в способности лопарей, на этот раз всерьез возмутился:

— Ну и народ: ложкой снег разгребают!

Кондратий же эту странность объяснил просто: здесь нет толстых деревьев, из которых можно было бы смастерить настоящую широкую лопату.

Как бы то ни было логово устроено и устлано хвоей. Больше Кондратий ничего не делал. Остаток вечера он сидел у костра, молча курил, сплевывал и пил чай. Должно быть он сильно устал за день.

Каждый, кому приходилось устраивать зимний бивак, знает, насколько он трудней летнего. Костер зимой требует гораздо больше внимания. Мало того, что его трудно развести, — подтаивающий снег каждую минуту грозит затушить огонь. Разложенный на снегу костер в любой момент может «уйти» — провалиться в яму, внезапно появившуюся в снегу, или скатиться куда-нибудь в сторону. И тогда поправить его — хлопотное и неприятное дело. Барахтаясь по пояс в снегу, не легко увертываться от дыма, который так и норовит залезть в глотку и глаза. А уж о подтаскивании хвороста к огню и говорить нечего. Это сложная работа.

Решив, что устройство лагеря больше не требует забот, мы залезли в малицы и занялись опустошением «съедобного» мешка. Преимущество здешнего климата то, что хлеб не черствеет. Его не нужно заменять сухарями. Зато он мерзнет. Он весь словно пропитывается льдом и становится еще менее съедобным, чем черствый. И прежде чем отрезать кусок, нужно класть ковригу поближе к костру и греть ее. Тогда хлеб сверху поджаривается, покрывается вкусной хрустящей корочкой, но как бы ни был тонок отрезанный кусок, другая его сторона всегда оказывается промерзшей.