Трис топс - Эдвард Корбетт

Во второй половине дня и к вечеру принцесса делала подробные записи обо всех событиях, свидетельницей которых она оказалась, а также обо всех тех животных, которых она сняла. Я понял, что этот дневник предназначен в качестве подстрочного комментария для близких, которые будут смотреть ее сюжеты. Ей все еще предстоял визит в Австралию. Он так и не состоялся.

Пока на небе догорал великолепный закат, а мягкий лунный свет освещал сцену, пришлось камеры убрать. Мы разговаривали вполголоса сообразно обстановке и затронутым темам. Я сказал принцессе, что был глубоко опечален, когда узнал о болезни ее отца, и как сильно радовался, когда он, выздоровев, позволил себе предаться любимому спорту — охоте по перу. Сказал ей и о том, как расстроился, когда услышал в радиопередаче Би-Би-Си, что ее отец стоял без шляпы на сильном, пронизывающем ветру, когда махал ей, а она уже покинула Лондонский аэропорт. Я выразил опасения, как бы он не простудился; на это она ответила, что отец был всегда таким и никогда не думал о себе. Затем принцесса рассказала об обстоятельствах продолжительной болезни отца, об опасениях, страхах, надеждах и радостях всей семьи, когда он наконец-то вскинул трость к плечу и молвил: «Видно, я опять буду охотиться». Это был кризис в болезни, воодушевляющий перелом, добрый знак, когда король вновь ощутил прилив сил и вкус к жизни. Принцесса меня спросила, стрелял ли я куропаток[9]? Я ответил, что стрелять пытался, но большей частью неудачно. Принцесса согласилась, что попасть в шотландскую куропатку влет нелегко даже опытному охотнику, и с гордостью отметила, что король стрелял отлично — в первый день после выздоровления он добыл сорок три куропатки, причем с одним промахом. «Это отличный результат, — подчеркнул я, — за неделю охоты на куропаток я мазал множество раз». — «Верно, — ответила принцесса. — Отец — великолепный стрелок». И добавила, что и сегодня, 5 февраля, он опять на охоте и посвятит этому занятию и следующий день.

Мне приходилось слышать (кое-где было даже заявлено), будто принцесса, простившись с Его Величеством в Лондонском аэропорту, чтобы отправиться в Австралию, уже знала, что его никогда не увидит. В это я не верю. Я убежден: у юной принцессы, той ночью говорившей об отце с такой безмерной нежностью и гордостью и выражавшей горячую надежду, что после возвращения увидит его в полном здравии, не было и тени подозрения, что они прощаются навеки.

* * *

Доложили об обеде, и, покинув балкон, мы чинно прошли в столовую. Накрыли на семь персон, и я было удалился в самый конец комнаты, но принцесса сказала: «А разве вы не хотите отобедать с нами?» Раз она так спросила, герцог указал мне на кресло, предназначенное для него самого, и взял себе жесткий стул. По другую сторону длинного неотполированного обеденного стола стояли скамейки из самого грубого дерева, на которых, я полагаю, навряд ли сиживал герцог. Принимали нас Эрик и леди Бетти Уолкер, а роскошная трапеза, которую они обеспечили, была оценена весьма даже высоко. День, наполненный массой восторженных впечатлений, да свежий, чистый воздух «нагуляли» у всех сильнейший аппетит. Когда к столу подали кофе, внезапно вспыхнул спирт из спиртовки, и огонь перекинулся со стола на пол, устланный плетеными циновками. Пока предпринимались отчаянные попытки затоптать пламя, бой-африканец, который подавал к столу, не мешкая, первым его затушил мокрой одеждой. Через минуту спиртовку убрали, заправили ее вновь, и стол был освещен. Впоследствии на «Трис Топс» был совершен налет, и этого весьма расторопного слугу захватили вместе с постелями, провизией, кухонными принадлежностями и всеми предметами, которые можно унести из хижины. Судьба его осталась неизвестной: либо его косточки выбелило африканское солнце, либо сам он примкнул к террористам. После обеда принцесса и сопровождающие лица вернулись на балкон. В неверном лунном свете на солонце увидели пять носорогов. Цапля, семейство поганок, слоны и прочие животные исчезли, а лягушки, было затянувшие свои вокальные упражнения, тут же замолкли.

Покинув высоких гостей — они остались на балконе, пока не взошла луна, — и захватив свою старую зимнюю шинель, служившую мне в годы войны, я спустился вниз и уютно устроился на верхней ступеньке тридцатифутовой лестницы. Я провел так много долгих ночей на ветвях деревьев, что эти несколько часов на ступеньке не показались мне долгими; в сущности, это была одна радость. Радость чувствовать, что имею честь хотя бы на одну ночь охранять жизнь самой милостивой дамы, которая, с Божией помощью, взойдет на английский трон. А с этим днем потянется целая их череда, и все они пройдут в мире и спокойствии. Ведь я в этом нуждался, и на это были направлены все мои помыслы.

Взошла луна, и в сердце дебрей сгустилась кромешная ночь. Нельзя было ничего разглядеть, если не считать змеи, которая вползла на лестницу так, что я даже не ощутил колебаний. В нескольких футах от меня, если глядеть в просвет сквозь листву фикуса, болтался манильский канат, перекинутый через шкив. С его помощью втаскивали багаж и провизию с земли в верхние комнаты. Вскоре канат натянулся, но я не услышал ни малейшего звука. Кто-то, ступающий на мягких лапах, разлегся на конце каната или же принялся об него тереться. Несколько минут прошло в томительном ожидании; лестница не дрожала. Вдруг канат дернулся опять. Наверное, это леопард, чьи следы я увидел на тропинке. Он хотел подняться по лестнице, но, обнаружив, что она уже занята, ушел прочь. Эта лестница, хоть и крутая, никак не могла служить препятствием для такого зверя-верхолаза, каковым является леопард, и, насколько я знал, скорее наоборот. Упомянутая мною платформа служила леопардам наблюдательным постом или же местом, где можно отоспаться ночью. В отличие от индийских джунглей африканский ночной лес на редкость молчалив, и, если не считать случайной ссоры носорогов, я услышал за всю ночь лишь заунывный вой гиены, лай бушбока и крик древесного дамана[10].

С первым проблеском зари я умылся, побрился и, поднявшись к домику, нашел принцессу уже сидящей на балконе. В руках она держала экспонометр, чтобы определить освещенность, прежде чем снимать старого носорога, который явился на солонец. В Африке светлеет быстро, и, как только первые лучи солнца упали на эту сценку, нетерпеливая принцесса приступила к съемке. Когда она снимала носорога, герцог обратил ее внимание на второго — он тоже пришел на солонец. Очевидно, оба зверя были закоренелыми недругами; они, не долго думая, бросились навстречу друг другу, словно их грандиозная битва была специально подстроена ради высоких гостей.