Жареный лед - Алексей Ермолаев

Ребята убеждали, что к этой штуке скоро привыкаешь. Как и перестаешь видеть во всех нарушителей. Но у меня пока сложно. Уставал и устаю от нервного напряжения. Да и, наверное, не я, все-таки, один. Работа такая…

И, чтобы закончить с синдромом формы совсем, вспомню курьезный случай. Поручил я матушке сдать в химчистку только что полученные со склада брюки, китель, галифе… Три раза присылали оттуда уведомления: дескать, давно пора забирать вещи. Маме бумаги я не показывал, пока она сама, встревоженная неисполнительностью службы быта, не наведалась в чистку по собственной инициативе.

Вот пусть и толкуют, что главное — содержание, а форма — пустяк. Это смотря какая форма…

…Однажды мне пришлось стеречь от любопытных соседей бренные останки тихого самоубийцы. Добрых два часа, пока не прибыла опергруппа с медэкспертом. Он дал команду вынуть тело из петли. Не желаю никому испытать то, что испытал я, когда выполнял это задание. С детства до смерти боюсь покойников. Но куда было деваться?

Необходимость, суровая и непреклонная, делать любое дело самому — это не фунт изюма, а кое-что покрепче. За свою прежнюю жизнь я привык перекладывать груз моих забот на плечи близких и чужих людей. Как бы разделение труда: я рассуждаю, пописываю, а кто-то навоз возит, мусор руками собирает.

Честно ли так жить? И потом: неполнокровное бытие какое-то получается. Комнатное. А ведь страсть интересно узнать всю подноготную. Мне жизнь порой напоминает макет хитроумного механизма, вроде вечного двигателя. Причем какие-то его части выставлены напоказ для тугодумов, а самая сердцевина крепко запаена. Некоторые сведущие люди делают вид, что это содержимое им давно известно. Нам же приходится принимать их заявления на веру. Или лезть в тайники самим.

Узнал ли я в милиции о нашем мире доселе неведомое, совершил открытия? Пожалуй, нет. А может быть, да. Лучше изложу все в строгом соответствии с истиной, как и следует человеку закона. «Правду, одну только правду, ничего кроме правды». Только беда с этой правдой. Припечатанная к бумаге, она иногда выглядит довольно фальшиво. К тому же и память играет злую шутку — размывает остроту углов…

Но писать нужно. Если на то пошло, кто же про себя скажет, как не сам? Тут каждый специалист хоть куда…

ФИНИК И ДРУГИЕ

Шел я тогда со свидания. Настроение было кислое: не радовало зеленое пиршество природы и даже чистейший воздух першил комом в горле. Моя Санта-Мария показывала высокий класс дрессировки женихов. С некоторых пор Танька сильно переменилась: сбросила личину «своего парня» и теперь кокетничала со мной так, что кидало меня то в жар, то в холод раз по десять за вечер. Когда я уставал от перемены температур, то Татьяна дулась — я срывал ей представление. Мне было положено терпеть и терзаться. Веселенькое занятие! Слуга покорный! Один день она — сама любезность, другой — неприступнее швейцара модного ресторана, третий — загадочнее индийского факира.

Итак, рандеву наше трагически оборвалось. Сдерживая скупую мужскую слезу, я нащупывал остужающую сталь своего табельного оружия, стремясь покончить все счеты… Впрочем, о подобных вещах я думал, как о фантазии на тему страшной мести. Эх, попрыгала бы тогда Татьяна! Но стрельбу открывать мне, естественно, совсем не хотелось. Мираж мелькнул и растаял. Остался реальный вечер.

Не зная, куда податься, с невеселыми мыслями двигался я вдоль железнодорожной платформы, от которой густо пахло мазутом. Да, милиционеру тоже плохо бывает. Сесть бы в скорый поезд и укатить к черту на кулички. Опять несбыточные мечтания. На нашей станции останавливаются лишь электрички…

Обогнул подземный переход, вечно по вечерам зияющий черной пастью входа (хоть каждое утро лампочки вкручивай — к обеду обязательно исчезнут). Необъяснимая загадка нашего поселка. К сожалению, и ту я не раскусил. Не успел…

Прямо у шоссе с незапамятных времен притулилось маленькое кафе. Каких имен ему не придумывали! Мне больше других понравилось — «Три поросенка». Отпускали в «поросятах» сухое вино, и разные личности изнывали у дверей заведения даже после того, как оно закрывалось. В тот час картина тоже не радовала глаз, хуже того — толпа в пять-шесть человек затеяла на ночь глядя свалку. Задержались любители сухого, явно припозднились. Я сразу сообразил, что эта сердечная встреча добром не кончится. Осипшие голоса несут похабщину, кого бьют, кого растаскивают — понять совершенно невозможно. Устроили кучу малу и словно в узел их завязало. От сердечных переживаний в моей душе не осталось и следа.

В подобных ситуациях мудрый Чибис советовал не расторопничать. Схватка явно легкая, друг другу шишек наставят — не так уж и плохо. На будущее добрый урок будет, иногда это лучше всякой профилактической беседы. Утром явится такой «гусь» на работу с фонарем — засмеют…

Но, смотрю, с профилактикой вряд ли что-то выйдет. Уж больно нагрузились «бойцы»: доброго тумака отвесить не могут. Один, в клетчатом пиджаке, попытался, правда, размахнуться кулаком, но от резкого движения пошатнулся. Молодцы, нечего сказать. Мужики, называется. Заторопился я, подобрался поближе. Лица незнакомые, только из-под чьей-то коленки высвечивается физиономия гражданина Еропеева, прозванного Фиником за обветренную, почти мулатского оттенка кожу. Очень известный человек. Самая пропащая душа в моей епархии. Ходячий склад лакокрасочных жидкостей. Алкоголиков люто ненавижу; никто не упрекнет меня в том, что хоть раз я дал им послабку, но… Финика жаль. Беспутная, запуганная ударами судьбы личность. Не везет ему гениально. Прямо чемпион по всяким «проколам». Его за деньги надо показывать. А я и даром смотреть не стану. Зрелище весьма безрадостное. Нагляделся — больше не хочу. Да и он на меня, пожалуй. Была пора, когда мы с ним искали пути к спасению. Почти ежедневно. Боже мой, а его надрывные обещания «завязать»! Словно глупая пичуга, совал я голову в петлю его мимолетной искренности. Верил. Ручался…

Ах, наивность людская. Ошибки молодости. Порой, положа руку на сердце, мне делается жаль того горения, пылких убеждений. Теперь отношение к поклонникам огненной воды исключительно профессиональное. Никакой лирики. Больные они. А ведь когда-то казалось, еще немного — и вырву я Финика из «бормотушного» омута…

Есть одна польза от Еропеева. Косвенная. Юнцы, жаждущие приключений, когда любуются на него, предметно видят безмерность падения человека. Но, судя по всему, эти психологические опыты скоро придется прекратить. Жалость Должна уступить чувству долга. Отправлю его на обследование. Самое время…

А Финик, меж тем, узрел меня среди частокола ног. От неожиданности вздрогнул и тоненько запищал:

— Мотай, ребята, милиция!

В мгновение ока живописная группа распалась. Даже слово «милиция» действует на эту публику безотказно. И никакой формы не надо. Я и моргнуть не успел, как они, подхватив задремавшего в луже приятеля, скрылись за углом. Беспредельны возможности человеческие. Воистину. Кто бы мог предположить, что пьянчужки столь резво дернут от харчевни?

Конечно, бегать за Фиником по поселку я не собирался, но для страху постучал каблуками об асфальт. Если потребуется, найду этих спринтеров. Ну и припустились же они…

Меланхолия моя вовсе улетучилась. Думы приняли служебное направление. Огибаю я три ступеньки, ведущие в «поросячий» рай, и тут, в грязи, взбитой драгунами, словно жирные сливки, вижу кусочек желтого металла. Ага, не иначе как жестяная пробка от емкости с винно-водочным изделием. Кроме пинка, ничего иного не заслужила. Наподдал я носком. Чуть промахнулся — взметнулась жижа, и вдруг на дорогу упало нечто увесистое (пробки от бутылок так не гремят).

Я нагнулся и, к удивлению, обнаружил массивное кольцо. Поднял его, вытер большим листом лопуха и положил в карман. Почему-то оглянулся — тишина и безлюдье…

«УХОДИ ИЗ МИЛИЦИИ»

— Уходи ты с этой работы! — с такого призыва у нас дома часто начинаются разговоры. Я был готов к такому повороту и выпалил заранее приготовленную фразу:

— А я, мам, не с дежурства. На свидание ходил.

— Ты хоть бы предупредил… Я, как ненормальная, волнуюсь… Может, жуликов поехал хватать…

— Жулики — не мой профиль. Устал объяснять. Моя задача — мирное население воспитывать. Тебя, например. Что бы ты делала без милиции? Если что, сразу на помощь зовешь.

— Погоди, сокол, как бы тебе меня на помощь не пришлось звать. Смелый стал.

Матушка сердилась. И мне не захотелось говорить с ней о находке. Вообще, пора быть сдержанней в речах. Мама, правда, кремень, лишнего не скажет, но… «Уходи из милиции»…

Только не надо думать, что родительница и остальные домашние неосознанно толкают меня к тунеядству, паразитическому образу жизни. Нет, ими движет благородное чувство, они болеют за мою судьбу. Если откровенно, то мама не боится перестрелок с шайками, ночных облав и головокружительных погонь, в которых, по мнению ее подруг, обязательно участвует каждый милиционер. Она боится другого: как бы от постоянного общения со «сливками» общества я не утратил своего нравственного облика. На эту тему я с ней не спорю. Какие доводы могу я привести, коль язык мой огрубел, отношение к человеческим трагедиям стало профессиональным, а шутки мои лучше на ночь не слушать?