Фашист пролетел - Сергей Юрьенен

Они теперь отдельно тоже. Мебельными гвоздиками Гусаров прибил над тахтой трофейный ковер. По нему он собирается "пустить" свой арсенал ружья, кинжалы, кортики. Но мама, понимаешь, против... Расхаживает барсом. Носит перед собой портрет, прицельно щурится на стены - где Ему будет лучше?

В вязаных носках появляется мама:

"Лучше положи на шкаф".

Гусаров отплевывает гвоздик:

"Эт-то почему?"

Мама хрустит газетой и зачитывает новость. С первого января их новый Сталинский район будет переименован в Заводской.

"Здравствуй, жопа, Новый год..."

Подавляя смех, Александр предвидит укоризну со стороны мамы: Леонид? При ребенке? Но, оставляя плохое слово без отпора, мама спрашивает:

"Так кого зовем на новоселье?"

"А никого! Все предали. - Гусаров поднимает Сталина в серебряной раме. - Наедине с Ним выпью свои сто фронтовых..."

"Твое наследство", - напоминал в Ленинграде дедушка про альбом в обложке из ветхого картона, который Александр выпросил у мамы. Это трофей. Военный. Собирал марки какой-то немец, а победивший фашистскую Германию отец пришел и вытащил из-под руин. Вот ведь: бумага, а не сгорела в огне пожаров.

Под прозрачными полосками блеклые марки. Аккуратными рядами. Он водит пальцем, читая по-немецки названия стран, которых и в помине нет. Россiя. Босния, Герцеговина. Монтенегро. Мемель. Свободный город Данциг...

"Александр!"

Он является на кухню. На столе распечатанное письмо, газета. С радостно-красным заголовком и фотоснимком радостной Лайки в скафандре.

"Она погибнет?"

"Наука требует жертв", - без чувства отвечает мама, глядя при этом на Гусарова, который садит "Беломор". "Так мне сказать?"

"А я при чем?"

Мама разводит дымовую завесу:

"В новую школу пойдешь под фамилией Андерс".

Александр открывает рот.

"Я же Гусаров?"

"Вот дедушка письмо прислал. Ты, мол, последний в их роду. Переведем тебя на Андерса - он сможет умереть спокойно".

"Зачем ему умирать?"

"Конечно, незачем. Но так он пишет".

"Последняя воля, - говорит Гусаров. - Уважить надо".

"Андерсом не хочу".

"Чего?"

"Не русская фамилия".

"А Витус Беринг? По велению Петра Великого Америку для нас открыл. Датчанин, а в историю российскую навек себя вписал. Достойным сыном отечества стать. Вот главное. А там зовись хоть груздем!"

"Ага, - кивает мама Гусарову. - А с папой моим как? Будто не знаешь, что было при Сталине с твоими берингами-херингами! Старорежимные не понимают - ладно. Но ты-то? Подполковник?"

"Что - я?"

"А то! Совсем от жизни оторвался. Парит себе в империях и эмпиреях. Эту проклятую фамилию я на своей шкуре испытала. Сколько порогов в Ленинграде я пооббивала? В любом отделе кадров откроют паспорт и волком смотрят. Не им жить, а ему. Старческой блажи потакая, загубим мы ребенку будущее."

От этой перспективы Александр вскрикивает:

"Хочу, как было!"

Носитель хорошей фамилии уходит в дым. "Что тут поделаешь, сынок? Папа твой... Родной, как говорится. Жизнь за Родину отдал под фамилией Андерс".

"Он не за Родину! Он просто погиб".

Мама делает скорбное лицо. "Не просто, а трагически".

"Да? - вскакивает Александр. - Я знаю, в чем трагедия! В том, что свои же и убили! Наверно, за предательство! К врагам, наверное, хотел бежать! В Американский сектор!"

Гусаров хватается за голову:

"Договорился!.."

"Если бы к врагам, - говорит мама, - ты бы от государства пенсию не получал. Могу тебе справку предъявить. Техник-лейтенант товарищ Андерс Александр Александрович погиб при исполнении обязанностей. Папа твой был честный советский офицер. Товарищи его избрали делегатом партийной конференции Группы Советских войск в Германии. По пути в Берлин машину обстреляли".

"Свои!"

"Бывало! Артиллерия бивала по своим, не то, что... Сам Бог войны! И тот, брат, ошибался".

"Недоразумение, - кончает мама разговор. - Трагическое. Понимаешь?"

Дверь приморозило снаружи. Вышибив плечом, он вываливается в новый свой район.

Вдох обжигает ноздри.

Матушка-Зима!

Снег на крыльце не тронут. Солнце слепит. Искрится воздух. Ломаются синие тени. Череп с молнией в глазнице скалится с двери трансформаторной будки. Ее плоская крыша вровень с высоткой, на которой закрепилась деревня со старорежимным названием Слепянка, оставившая в их дворе заснеженные яблони и груши ничейных садов.

Но обрывать эти трофеи городу еще не скоро.

Оставляя на ступеньках следы, он спускается, бросает коврики и ажурную выбивалку, сплетенную из разноцветных проводов. Снег пушист и рассыпчат, снежка не слепить.

Во дворе никого. Новые друзья, обещанные мамой, дрыхнут.

Через проезд такой же дом, их даже несколько, приставленных друг к другу - сплошная пятиэтажная стена с подъездами уходит в даль.

И он уходит тоже, ступая в чьи-то ранние следы. Из одного следа торчит письмо, он поднимает. Разворачивает. Кто-то с грубейшими ошибками пишет своей маме, какая хорошая жизнь в городе, всегда есть хлеб, а дальше чернила расплылись.

Квартал загибается под прямым углом, а дальше просто снег. Проваливаясь все глубже и глубже, он приходит к обрыву. Внизу сияние долины. Объясняя новое название района, долину окружают трубы и дымы. Розовые, голубые, сиреневые, зеленоватые - колонны нежно-ядовитых тонов, которые подпирают небо. Осыпая искры, слева по дамбе уползает в город красный трамвайчик с замороженными окнами.

Этим новым видом он захвачен так, что не сразу понимает, что за звуки проникают в голову. Прикусив варежки, он развязывает свою солдатскую ушанку.

Это визг.

Нечеловеческий.

Два мужика тащат свинью. Из деревни за околицу - в долину. Один тащит за уши, другой подпихивает в зад. За ними солдат - на ходу шлепает по своей ладони длинным немецким штыком. Свинья вырывается. Они догоняют и сбивают с ног. Опрокидывают кверху брюхом, розовым и в сосочках. Солдат замахивается. Но не втыкает. Снова замахивается, примеряясь. И всаживает по рукоять. Визг такой, что Александр зажимает уши. Разбросав их всех, свинья со штыком в брюхе пропарывает сугробы. Ее догоняют в бурьяне. Снова выворачивают. Кровь бьет фонтаном. Двое держат, а солдат, выдернув обратно штык, бьет сапогом. Его оттаскивают. Двое запрокидывает голову, а третий режет, уворачиваясь от крови, которая хлещет, дымится, застывает. Голова постепенно отпадает. Готово. Солдат вынимает красную пачку сигарет, и они закуривают, глядя на дело своих рук.

Александр срывает шапку. В глазах у него яростные радуги.

Пулемет.

Машинен бы гевер!

Ребята высыпали.

Но чернеют как-то по-крысиному.

С недобрым предчувствием он возвращается к крыльцу. Раскатывает на газоне коврики - бордовые с зелеными полосками. Набрасывает снег и выбивает его вместе с пылью прошлой жизни.

Ребята подтягиваются. Обступают. Молча смотрят. Потом начинают футболить снег на выбитое, сводя труды насмарку. Он разгибает спину, и сумрачно: "Кончайте". - "А мы только начинаем!" Он откладывает выбивалку. Они оглядываются на главаря, который с дорожки перепрыгивает в снег газона. Он в драной шапке. В маневренном осеннем пальто. Мороз, похоже, не берет. Ростом меньше, но при этом жилист и готов на все. Об этом говорят не только прозрачные глаза. Под левым выцветает синяк, а на веснушчатом носу царапина.

"Ну? Хули смотришь?"

"Мессер, давай! - подначивает мелкота. - Пусти ему юшку, Мессер!"

Александр переспрашивает:

"Мессер?"

"А тебе-то что?"

"От "мессершмитт"?"

"Чего-чего? Какой там Шмит?.." - и начинает приближаться, беря на испуг замахами.

Гусаров учит: бей первым, если избежать нельзя. Так бей, чтобы не встал. И Александр бьет.

Противник отлетает, но тут же вскакивает из сугроба. Вместе с ним на Александра бросается вся кодла...

- О Господи! Кто тебя так?

- Новые друзья, - гнусавит он.

- Леонид, меняй район!

- Поздно уже.

- Как мог ты согласиться?

- А я что, знал? В штабе Округа сказали: "Сталинский". Ну, думаю, приличный...

- Одни амнистированные здесь! И их потомство! Вот, полюбуйся!..

- Мать, не кудахчи. Подумаешь, нос расквасили. Боевое крещение! Надеюсь, ты им тоже врезал?

Он кивает, сжимая ноздри.

- Молодец! В Ленинграде один наступил мне на сапог. Я его аккуратно переставил, он опять. Что делать? Врезал. Он из трамвая прямо на Литейный вылетел. Старушки мне в ладоши били: "Браво, браво, товарищ офицер!" Хуком, понял? Знаешь, что такое хук? Садись-ка, порубаем, потом я тебя научу. Давай, давай! Там, кто хочет, пусть себе витамин "Цэ", а мы с тобой сальцэ! А после с ними силами померимся...

И придвигает дощечку со своей "заправкой". Мерзлое сало нарезано тонкими ломтиками. Алыми напросвет. Добиваясь этой алости, Гусаров предварительно оттачивает нож.

- Не буду.

- Как это не будешь?

Александр втягивает носом, но кровь оттаяла, и без руки ее не удержать...

На библиотеке имени автора романа "Как закалялась сталь" старое название района заклеено полоской бумаги с исправлением чернилами. Район отныне называется уныло - Заводской.