Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф

единственный джентльмен, которого женщины-рабочие понимают. Он объяснял им переводные векселя[45] и тому подобное в течение часа, а затем отвечал на вопросы, которые опять-таки были невероятно вдумчивыми. После обеда я отправилась в Воспитательный дом[46] узнать, не сдадут ли нам Брунсвик-сквер или хотя бы половину дома, затем пошла в «Omega[47]», чтобы купить Джанет шаль, а потом на чай с ней. В больнице меня встретил мистер Чабб. Он сидел за письменным столом в очень уютной теплой комнате с видом на сад, а его ассистент в это время рисовал планы домов за высоким столом. Мистер Чабб начал толстеть. Он узнал меня и сразу стал чрезвычайно вежливым. Дом на Брунсвик-сквер уже почти отошел отставному госслужащему с Цейлона[48] по имени Спенс, который, однако, может быть не против сдать нам два верхних этажа, что нас очень даже устроило бы. Я, разумеется, страстно захотела получить Брунсвик-сквер. Мистер Чабб, человек с бесконечным количеством свободного времени, любящий поболтать, обсудил со мной все возможности. Сам он не особо восхищается фресками Адриана[49], но сказал, что большинству людей они нравятся. Цейлонский джентльмен[50] предложил закрыть их занавесками, считая, по-видимому, слишком хорошими, чтобы уничтожать, хотя и не очень приятными глазу. Он холостяк, вероятно, довольно сварливый и некогда возглавлявший сумасшедший дом в Коломбо[51]. Во время разговора в комнату вошел секретарь, также чрезмерно вежливый, особенно после того, как он услышал мое имя.

— Миссис Вулф, безусловно, имеет серьезные притязания на этот дом, — сказал он. — Лично я не думаю, что Спенс прав.

— Согласен, — твердо отметил мистер Чабб. — Я прочел о нем в медицинском справочнике, и он, кажется, порядочный человек.

— Так и есть, — согласился секретарь, — но… Не в наших правилах отказывать в помощи в одиннадцать утра, даже не попытавшись.

— В двенадцать, можно сказать, — уточнил мистер Чабб.

Умоляя сделать все возможное и сообщить результат, я, пожав им руки, наконец ушла. Они посоветовали мне посмотреть дом на Макленбург-сквер[52], что я и сделала. Это огромное помещение с большим залом и широкой лестницей, и мы могли бы поселиться в квартире наверху; единственный минус в том, что Грэйс-Инн-роуд проходит сзади дома. Когда я вышла оттуда, лил дождь. Однако я-таки добралась до «Omega» и купила все необходимое у глупой молодой женщины в постимпрессионистской тунике. Я пошла в Хампстед, встретила там одну пожилую даму, отправилась на станцию, дабы избежать чая с Эмфи[53], а затем меня пустили к Джанет. Она в постели, и ей придется лежать еще несколько недель. Нервы у нее совсем никудышные. Она не может ни читать, ни что-либо делать, — догадываюсь, насколько несчастной она, должно быть, чувствует себя, особенно учитывая возраст и Эмфи, утомляющую своей однообразностью и каким-то нескончаемым энтузиазмом. И потом — старость утомительна. Но все же Джанет очень смелая и настолько неэгоистичная от природы, что на самом деле интересуется другими людьми. Мы говорили о Леонарде, и о жизни в Лондоне, и о поэзии Харди[54], которую она не может перечитывать, — слишком меланхоличная и отталкивающая, — говорили и о вещах не столь интересных. Я спорила. Было уже поздно, и она предложила поужинать вместе, а потом уже пойти с Л. на мирные дебаты в Женскую гильдию. Я бы не вынесла ужин и посему ретировалась в публичную библиотеку. По дороге я попала под один из самых сильных ливней, которые когда-либо видела. Это больше походило на душ, чем дождь. Мои туфли так скрипели в библиотеке, что мне стало стыдно. Затем я поужинала в очень хорошей закусочной для извозчиков — вульгарное, но чистое и спокойное место. В 8 вечера я встретилась с Л. на Черч-Роу 28. Комнаты там старые, обшитые белыми панелями, и одна из них была полна женщин-рабочих. Приятно (после прочтения ужасающих писем о родах[55]) видеть хохочущих как школьниц женщин. Выступал мистер Гобсон[56], и это было здорово. Женщины, как обычно, производили впечатление своей чувствительностью и, кажется, наличием определенного чувства ответственности. Пришло еще одно письмо от миссис Уотерлоу.

8 января, пятница.

Сидни Уотерлоу пришел к нам сегодня на обед, «дабы убедиться», как он выразился, «что мы не поссорились из-за всей этой ерунды». В течение первых полутора часов мы ничего другого не обсуждали. Мое первое письмо, сказал он, вызвало у него бессонницу, хотя миссис Уотерлоу, несмотря на беременность, спала крепко. Насколько мы поняли, миссис У. в последнее время ведет себя и пишет очень импульсивно; хорошенько все обдумав, Сидни пришел в ужас от того, насколько неэтичным было их поведение. Он долго размышлял, посвятив целое утро своему ответу, и в итоге последовал совету нескольких друзей, которые, как оказалось, согласны с ним в том, что дымоходы обычно чистят за счет домовладельцев. «Но даже тогда мы обязаны были спросить вашего разрешения, я полностью уступаю в этом вопросе и только в нем», — и т. д. и т. п., все его слова, как обычно, звучали солидно и просто. Его толстое розовое тело всегда кажется мне бескостным и безволосым, как у гигантского ребенка, и разум тоже детский. Но все же есть в нем некоторое очарование. Они с Л. отправились на прогулку. Я пошла к канцлерам[57] узнать, есть ли новости о Хогарте. Сначала мужчина ответил: «Нет». Но как только я сказала ему, что мы можем снять другой дом в Лондоне, он тут же признался, что дважды виделся с миссис Уонтнер, нынешней квартиранткой, и что ей не нравится дом. Это уловка? А если нет, то есть ли какая-то веская причина, по которой он ей не нравится? Похоже, нам придется выбирать между Брунсвик-сквером и Хогартом, если только оба варианта не отпадут. Сидни вернулся к чаю и рассказал, что к ним заезжала Алиса[58] и что он ее пожалел, «как можно пожалеть очень хорошую трость. Она была такой красивой и счастливой со своим большим толстым ребенком. Дом все еще полон нашей мебели — словно дом смерти для меня». Но когда я предположила, что нынешней миссис У. наверняка было неловко, он удивился. «Она совсем не такой человек, — сказал он. — Это совершенно здравомыслящая женщина…». Тем не менее если бы она узнала, что Сидни жалеет трости… Сидни ответил, что Мардж (как он называет жену) значит для него настолько бесконечно больше, что подобных чувств она бы не испытала. Он уехал назад в Эшем. Они хотят продлить аренду еще на 6