Невада - А. Делламоника

— Кайт, мне не следовало этого делать…

— Забудем. — Он прикусил губу. — Душ, да? Вы сэкономили воду?

Она кивнула.

— У меня дело в Мейсон-Валли. Я вернусь за вами через пару часов.

— Чудно.

Он проводил ее до машины, проследил, как она грохочет по грунтовой дороге, прикусив язык так сильно, что пошла кровь. Когда машина скрылась из глаз, он прокрался на кухню.

Когда он вошел внутрь, в коридоре эхом звучали дикие рыдания. С магическим зеркалом в руке он пустился на поиски и нашел комнатку, где две маленькие постели стояли по противоположным стенам. Воздух был горячим и плотным от пыли, в окна косо били солнечные лучи. К обоям прикноплены пожелтевшие рисунки, вся мебель выглядела пятидесятилетней.

— Уходи! — Сдавленные от плача слова просочились сквозь подушку с ближайшей постели, где вниз лицом рыдала Люси. Ее ноги-палочки торчали из-под покрывала, словно гвозди.

— Это Кайт.

Она сжалась и перекатилась, свернувшись возле стены. Из-под подушки появилось лицо, бледное, залитое слезами.

— Я думала, вы уехали.

— Ш-ш-ш.

Он разжал ладонь, дав ей заглянуть в зеркальце. Застыв, она открыла рот, чтобы выгнать ее, но тут ее глаза встретились с отражением. Расширив зрачки и расслабившись, она привалилась к стене. Мгновенный транс.

— Можно мне?..

Примостившись на краешке постели, Кайт передал ей зеркальце. Она взяла его в руки и уставилась на себя с полуоткрытым ртом.

— Сегодня утром Мэри выглядит вполне здравой, Люси.

— Да, я выгнала из нее безумие.

— Как?

Она притронулась к волшебному агатовому браслету:

— Вот этим.

— Зачем ты это сделала?

— Быть рядом с безумной, значит стать безумной. Это почти одно и то же. — Она пожала худыми плечами. — Забываешь, кто есть кто.

— Так просто?

— Ничего не просто, — горько сказала она. — Но я не люблю водить машину, а это единственный способ заставить ее шевельнуть хоть пальцем. А иногда, когда ее голова ясная, у нее бывают видения.

— Прекра… — сделал гримасу Кайт. — Расскажи мне о плюшевом щенке, Люси.

— Глупая борьба сил. — В широко открытых глазах блеснули слезы. — Она кое-что забрала у меня. Мне кажется, я смогу это вернуть, если достану собачку.

— Что она забрала?

— Мое первое волшебство.

— Ты тоже охотишься?

— Я его сделала. Меня научила бабушка.

Он затаил дыхание:

— Делать волшебные вещи?

— Да. Как ты думаешь, откуда они берутся?

Он глубоко вздохнул, вдыхая аромат беспредельной мощи, разлитой в воздухе. Делать волшебство.

— А зачем Мэри его забрала? Она уже с тех пор безумна?

— Конечно, безумна. Безумие приходит вместе со Зрением. Но разум-то у нее есть, с этим порядок. Все было прекрасно даже тогда, когда она обрела Зрение, но она взревновала до визга, кода бабуля начала учить меня мастерству. — Ее мятное дыхание скользнуло по его лицу. — Поэтому она забрала мое волшебство.

— Почему ты выбрала сделать собачку?

— Так уж захотелось. А она вечно влюблялась в одну из своих игрушек, пока в конце концов не затаскивала ее.

— И так ты ее лишилась?

— Я прятала собачку в коробке со старой одеждой. Мэри устроила просто припадок. — Она сказала голосом давно умершего взрослого: — Верни сестре ее игрушку, Люси.

— Ты не вернула?

— Я поклялась, что у меня ее нет. Никто мне не поверил, но что они могли поделать?

Против такого упорного твердолобого упрямства ничего. Он представил ее еще ребенком, но уже с высеченным из камня лицом.

— Я думала, она захочет поторговаться, но она не стала. Тогда я вспомнила: она любила зашивать что-нибудь в свои игрушки. Она как-то раз увидела, что бабушка так делает волшебство…

— Она засунула украденное волшебство в собачку?

— И поэтому такая сдвинутая. Она подумала, что я победила, то есть получила обратно свое волшебство. Но как раз когда я это сообразила, то увидела, как по дороге уезжает церковный грузовик, и я поняла, поняла. Я побежала в мамину комнату, и там, где был ящик с барахлом, теперь лежал новенький коврик. — От рыданий дрожало тонкое тело. — Я думала, что одежда сложена для штопки! А бабушка все отдала.

— Успокойся, — сказал он. — Люси, что ты делала сегодня утром?

— Воплощала в реальность бабушкины волшебства.

— Выигрывая у сестры в бадминтон?

— Я никогда ни в чем не выигрываю у Мэри. — Худое лицо прорезала печальная улыбка. — С тех пор, как коробка с одеждой уехала по дороге — ни разу.

— Ни разу?

— Даже в настольный игры. Но и никогда не проигрываю. Мы в клинче.

— Однако игра подводит волшебства близко к реальности?

— Игра. Споры. Бросание стрелок, езда на велосипедах наперегонки вокруг изгороди… но чего-то не хватает.

— Собачки?

Рот ее дрогнул, скривился, ей не хотелось признать, что сестра ее может оказаться правой.

— Если бы мы смогли поладить… Бабушка ненавидела ссоры…

— Но вы поладить не можете.

— Не могу поладить, не могу рассориться. Не могу сделать волшебства без бабушкиного запаса… Не могу не думать о том, как она живет…

— Ты любишь ее, — сухо сказал он.

— Вряд ли. Вы ведь знаете на что все это похоже: день за днем наедине с ее бредом. Я люблю ее и от этого только тяжелее. Мэри сломана. Разрывает свои вещи, устраивает припадки с визгом, и все всегда за нее. Ей в вину ничего не ставится. Она и прелестна, у нее и Зрение, все достается хрупкой Мэри, а Люси — ты же старшая, поэтому должна подняться выше всего этого…

— Расслабься, Люси. Все будет окей.

— Подняться выше… — Успокоившись, Люси расслабилась, и на ее лице появилась улыбка.

— Ты получишь вещь, которую хочет Мэри, — сказал он.

— Когда?

— Прямо сейчас.

Зеркальце хорошо годилось лишь для получения информации, для удержания людей в спокойствии и для того, чтобы их одурманить. Теперь Кайт достал из кошелки расческу и провел ею по своим курчавым черным волосам. Спина Люси выгнулась, словно у кошки в любви. Рот ее открылся, она вытянулась, чтобы встретить его, ее поцелуй отдавал мятой и апельсинами.

Кайт притянул ее ближе, провел расческой по ее затылку. Все ее тело задрожало, горячие сухие пальцы вцепились в его лицо, прижав зеркальце к его щеке. Он наклонился за очередным поцелуем, Люси уже стаскивала его рубашку. Тесно прижавшись, он снова провел расческой по ее волосам.

Внезапная боль заставила его отдернуть руку, но было слишком поздно, ладонь опалило огнем. Расческа вспыхнула и превратилась в ничто, оставив лишь кислую вонь жженых волос. По центру ладони пролегла черта обугленной плоти.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});