Жизнь и смерть сержанта Шеломова - Андрей Житков

Проектор поперхнулся и замолк.

— Пленка порвалась, — констатировал Вовка. — Пошли лучше кино смотреть, а как жить — завтра поглядим.

— Фергана запретил. Сказал, что мы заступаем в вечный наряд по взводу до прихода молодых.

— Права не имеет, сволочь! — разволновался Вовка.

— Иди поищи свое право, — язвительно предложил Кадчиков.

— Раз так, плевать я хотел на запреты! — Вовка яростно откинул полог.

— Слушай, Кадчиков, по уставу ведь нельзя!

— Наивный, — усмехнулся Кадчиков. — Ты за полгода службы видел хоть раз, чтобы все делалось по уставу?

Митя не ответил. Он надел шинель и, захватив еще одну для Вовки, вышел из палатки.

На склоне горы тускло светился экран полкового кинотеатра, состоящего из врытых в землю столбов с маскировочной сеткой, скамеек да маленькой кинобудки, притулившейся на выступе скалы. Старая, заезженная пленка все время рвалась, и тут же поднимался яростный свист.

Митя вовнутрь войти не решился, а, пристроившись около столба, принялся выискивать глазами Вовку, но разглядеть его в темноте среди десятков голов было невозможно. «Черт с ним, пусть мерзнет!» — зло подумал Митя и стал смотреть на экран.

Бешено неслись кони, роняя пену с губ, сияли клинки, повизгивали и трещали, разваливаясь на ходу, колеса тачанок, пулемет перекрывал прыгающие из динамиков звуки; потом изображение лихорадочно затряслось, промелькнул рваный кусок пленки, и экран погас.

Визг, крики, свист. Кто-то собирался пойти в будку разбираться с механиком. Когда шум немного стих, из будки высунулась лохматая голова и заявила: «Дальше еще хуже. Пленка — склейка на склейке, через минуту опять порвется, так что кина не будет».

Все еще немного погалдели и потянулись к выходу. Митя быстро зашагал с горы, надо было успеть в палатку до прихода стариков. Его потянули за рукав. Разглядеть лица тянувшего Митя не смог. «Эй, сержант, дело есть, зайдем в каптерку». Зная, что ничем хорошим «дела» с молодыми сержантами не кончаются, Митя с силой рванул рукав и побежал. Его догоняли. Он припустил, но кто-то ловко подсек его, и Митя с размаху упал лицом вниз, подняв клубы пыли. Он завертелся на месте, пытаясь отбиваться ногами, но удары то с одной, то с другой стороны доставали его.

«Ну-ка, прекратить драку!» — офицерский металлический голос остановил удары, и в следующее мгновение Митя летел по плацу к своей палатке.

В палатке было накурено. Фонарь выхватывал незнакомые запыленные лица. Посреди палатки, выстроившись в шеренгу, переминались Вовка, Кадчиков и двое незнакомых ему молодых сержантов с темными разводами грязи под глазами; они только что вернулись из сопровождения, и по их полузакрытым остекленевшим глазам можно было угадать их единственное желание.

— Где тебя носит, сержант? Мы уже беспокоиться начали, твоих друзей-чижиков застроили, — голос Ферганы не предвещал ничего хорошего. — Не успели приехать, а уже гуляете, в кино ходите, а дедушки в сопровождения ездят, жизнью рискуют. Придется всех молодых наказать. Я, как младший по званию, не имею на то прав и поэтому поручаю замкомвзводу Горову с вами потренироваться, вспомнить детство золотое, учебку.

Горов встал между кроватями и, отхлебывая из кружки чай, приказал:

— Упор лежа принять!

Молодые бросились на пол.

— Отжимаемся на счет. Р-раз! — Горов выдержал паузу. — Держим прямо спинку! Не прогибаемся! Не провисаем!.. Два!

На седьмом качке руки ходили ходуном, на пол равномерно капал пот, а в виске нервно дергалась быстрая ниточка: «Не рухнуть!.. рухнуть… рухнуть», но пол неумолимо притягивал. А тут еще Фергана решил проверить их на прочность — пошел по спинам. Руки согнулись, и Митя почувствовал животом комья грязи на полу.

— Слабоват, сержант, а в кино бегаешь, — злорадно сказал Фергана, балансируя на Митиной спине. Раздался смех.

Чей-то голос снаружи произнес:

— Атас! Дежурный по части проверяет!

Все засуетились, полезли по кроватям прямо в ботинках. Горов, укрываясь одеялом, командовал скороговоркой:

— Двое молодых остаются. Один за дежурного, другой за дневального; возьмите фонарь, поставьте в углу около тумбочки; вечерняя поверка произведена, Котов в госпитале.

Митя лежал на втором ярусе, укрывшись с головой, и дышал в чью-то вспотевшую спину. Он попал в щель между двумя сдвинутыми кроватями, было очень неудобно и жестко. Еще недавно он считал Фергану с Горовым своими парнями, с которыми, несмотря на разницу в службе, можно жить, а сейчас горячая ненависть переполняла его.

Полог раздвинулся. Яркий луч прошелся по койкам, уставился на Вовку — он остался дневалить вместе с незнакомым сержантом.

— Кто дежурный?

— Я, товарищ майор, — вызвался Вовка, умудрившийся в темноте рассмотреть погоны.

— Где обмундирование? У вас что, люди в одежде спят? — луч уперся Вовке в лицо.

— Никак нет, у них одежда под подушками, — нашелся Вовка. — Ночью, знаете, из других подразделений воруют.

— Зачем тогда дневальные, если воруют?

— Дневальному ночью воды нужно принести или еще чего, в это время и воруют, — поддержал Вовку незнакомый сержант.

— Понятно, — майор выключил фонарь. — Вечерняя поверка была?

— Так точно, была.

— Ну и?

— Рядовой Котов в госпитале, остальные на месте, товарищ майор, — Вовкин голос приобрел должную уверенность.

— Ладно, — майор откинул полог. — Устав поучи, сержант, не знаешь, как доложить. Смотрите, чтоб не спать, службу нести. А то вон в Баграме душманы вырезали взвод, а спящего дневального оставили в живых, сам повесился, когда проснулся.

Майор вышел. Некоторое время было тихо, потом раздался смех.

— А ты ничего, сообразительный парень, вся молодежь «хэбэ» под подушки прячет, — смеялся Фергана.

Горов слез с кровати.

— Молодые сержанты, строиться!

«Опять начинается», — подумал Митя, чувствуя неприятную слабость в руках.

Теперь Горов отдавал приказания едва слышно:

— Кто был в сопровождении — спать, кто не был — стоит ночью. Сами решайте, кому когда стоять, и чтобы утром в баке была вода.

Они вышли покурить.

— Стойте, когда вам удобно, — предложил Кадчиков. — Мне все равно.

— Я стою первым, — опередил Вовка. — Хоть поспать до подъема.

— Тогда я — последним, — решил Митя, ему совсем не хотелось разрывать сон.

Из палатки вышли те двое, с грязными разводами под глазами. Один высокий, с торчащими из-под панамы ушами, другой — небольшого роста, с круглым, как луна, лицом.

— Давайте знакомиться, что ли, — заговорил маленький. — Меня зовут Саня Мельник, я с Белоруссии, а он — с Подмосковья.

— Маляев Михаил, — представился высокий и протянул руку. — Сильно не жмите, я после стрельбы за ствол нечаянно взялся.

— Москвич! — донесся из палатки истошный вопль.

— Это меня, — вздохнул Маляев и исчез в темноте палатки.

— Без вас нам туго приходилось, — проводив взглядом Маляева, начал Мельник. — То заготовка, то уборка, то наряд по кухне, то сопровождение. Десять дней как белки в колесе. Ребята с нашего призыва ничего делать не хотят, говорят, мы в Афгане до вас полгода пахали, пока вы в Союзе тащились. Ничего, впятером веселей будет.

Они докурили и отправились спать.

Простыней не хватало, одеяло неприятно кололось, худой, сбившийся матрас продавился до самой сетки, но глаза уже закрывались, и ветер доносил волны многоголосого бормотания, вздохи, шорохи… Рыжие подсолнухи качают в такт ветру своими облысевшими головами, мерно постукивают поезда, а голоса из репродукторов запутываются в проводах и по-комариному попискивают над подушкой, залетая в открытое окно. К нему пришли ребята и зовут кататься на велосипеде, они щекочут его за пятки и стаскивают одеяло, а он отворачивается к маленькому облезлому коврику и свертывается калачиком, зажав ладони между коленками, но тепло, выдуваемое сквозняком, уходит, и ему становится холодно и неудобно, вот тут-то он вспоминает об огромной, улегшейся на землю клубничине, которую он вчера перевернул на другой бок, чтобы дозрела, и, вспомнив, соскакивает с кровати, вырываясь из цепких рук друзей, в одних трусах, босиком бежит в огород. Желтые капли пчел падают на цветы, и те качаются под их тяжестью, земля нагрелась и сушит пятки, ему немного страшно, но ягода такая большая, огромная, уже виден ее красный бок. Он бежит, скосив глаза, как бы не увязалась пчела. Он запихивает ягоду в рот и слегка сдавливает ее языком и зубами, сок брызжет из ягоды, и от удовольствия он зажмуривается… Кадчиков трясет его за ногу и шепотом приговаривает: «Вставай, вставай же, ну, вставай!» — «Да не тряси ты, я уже не сплю», — Митя зло дернул ногой. Он откинул одеяло и осторожно окунул ноги в темноту.

Холодные сапоги неприятно липли. У выхода ждал Кадчиков с питьевым баком и нетерпеливо притопывал. Ему хотелось поскорей залезть в нагретую Митей постель, пока она не остыла.