Вавилон - Маргита Фигули

Он убрал и долото с ножом, стружки бросил в огонь под треногу — на ней стоял горшок, в котором варилась рыба, — а плошки с красками залепил глиной, чтобы краски не засохли.

Уходя, он задержал взгляд на постели Нанаи, застланной овечьими и козьими шкурами. Она спала бы в шелках и кисее, если б по вине слабых правителей славный род Гамаданов не пришел в упадок. И жить бы ей не в убогой хижине, а во дворце. Но меч Гамаданов точит ржавчина, и нет у них иного оружия, кроме красоты Нанаи. Только красота поможет Нанаи избавиться от нищеты. Старик с надеждой взглянул на фигурку Энлиля, которому его дочь будет поверять свои тайные желания. Однако для верности и он решил помолиться создателю мира, как только тот обсохнет на полке.

А пока старик порубил в деревянной плошке овощи, истолок в ступке корешки имбиря, снял крышку, всыпал все это в горшок, подгреб угли и прислонил кочергу к одному из кольев, поддерживающих тростниковый навес, который служил защитой от жгучих солнечных лучей.

Когда все было готово, он снял горшок с огня и отлил из него себе, оставив половину для Нанаи. Не заходя в хижину, он тут же съел свою долю, заедая похлебку лепешкой, испеченной на углях. Возле миски Нанаи он положил несколько кусочков ароматных хлебцев, которыми всегда баловал ее, если бывал чем-либо особенно доволен.

На сей раз такой щедростью она была обязана Энлилю, который стоял на полке, переливаясь красками марева над пустыней. Гамадан был доволен делом рук своих, и в честь того, что работа удалась, после еды поклонился всем четырем странам света, которые издревле принадлежали халдейским богам.

По обыкновению, он начал с востока:

— Кланяюсь тебе, всемогущий Таммуз, и благодарю тебя за то, что каждое утро твои незримые руки рассеивают по небу и земле благодатный свет. В его сиянии сошел с моих ладоней бог, создавший меня, и имя ему Энлиль.

Потом он оборотился на запад и сказал:

— Благословен будь, Сакус, приходящий на закате в багряных одеждах вечерних облаков и возвещающий о приближении ночи, когда человек может дать отдых своим членам. В твоих лучах бог Энлиль послал нам прекрасную Нанаи, и теперь он будет пребывать вместе с ней в моем доме.

Поклонился он и северу и сказал:

— О страж ночи, многочтимый Син, ты странствуешь по небу и серебришь рощи и воды Евфрата. Ты кропишь росой истомленные цветы и травы. Ты посылаешь людям освежающую влагу и прохладу, умеряющую жар полдневного солнца. По твоему велению моя жена Дагар перешла волнами священной реки в рай, который она заслужила ценой мук и страданий. Нанаи потеряла мать, но отныне вместо матери пребудет, над ней покровительство создателя мира, премудрого Энлиля, который пожелал прийти к нам и остаться с нами навеки.

Поклонившись на юг, он сказал:

— Да будет в веках прославлено имя твое, божественная Иштар, чья милость к нам излучается в сиянии утренней звезды Дильбат и в сиянии вечерней звезды Билит. По милости твоей моя дочь подобна тебе, и тело ее напоено ароматом южных ветров. Ты даровала ей синие глаза, подобные горным озерам, в которых растворились небеса. Ты припорошила ее губы сладкой пыльцой, и речь ее опьяняет каждого, как вино. Ты наделила ее мудростью, какой не встретишь у человека из глиняной хижины, и оттого смилостивился Энлиль и пришел сюда, чтобы воздать ей по достоинству.

Ему казалось, что теперь-то уж боги не смогут отвергнуть просьбу, которая вознесется из его хижины. Они заступятся за него и перед самим Энлилем, если тот вдруг окажется не в духе. Чтобы избавиться от последних сомнений, старик воскликнул:

— Великие халдейские боги, ваша мудрость бесконечна и несокрушима, подайте же знак, что я услышан вами.

Он настороженно замер, напрягая слух и всматриваясь в горизонт. Потом заговорил еще прочувствованнее:

— Явите мне знак и тем осчастливьте бедного человека, последнего потомка славного рода, никогда не скупившегося на жертвы во славу богов и родины. Я стар и не могу доказать вам свою преданность в бою, но, смиренно припадая к вашим священным стопам, я даю обет добровольно жертвовать чашу оливкового масла в первый день каждого месяца и раз в году приносить на ваш алтарь самую жирную овцу. И пусть тело мое покроется язвами, если я нарушу клятву.

Не успел он договорить, как на мусорной куче позади хижины заголосил петух. Он закукарекал во все горло, так что эхо разнеслось далеко по всхолмленной равнине вдоль Евфрата и потерялось где-то в окрестных рощах.

Гамадан упал на колени и принялся колотиться лбом о землю. Сбивчивый шепот и бормотанье приглушала его спутанная борода, за густыми усами не видно было шевелящихся губ. Выпрямляясь, он поднимал взгляд к небу и, кланяясь, опускал его.

Петух же продолжал весело копошиться на мусорной куче, даже не подозревая, что боги избрали его вестником надежды. Он нашел рыбные кости и кукарекал, радуясь лакомству.

Наконец Гамадан встал и направился в хижину. И вдруг беспокойство — не оставил ли бог богов его глиняную хижину за то, что он просил помощи у других небожителей. Но он утешил себя тем, что боги, вероятно, не так обидчивы, как люди. И не обманулся — Энлиль спокойно стоял на своем месте, и, когда Гамадан взял его в руки, ему даже почудилось, что бог улыбнулся.

Чтобы всемогущий знал, чего ждут от него в этом доме, Гамадан положил его на постель Нанаи и пояснил, что ночью на этой постели выскажет свои тайные желания его дочь. Здесь он может внимать ей.

— Когда ты узнаешь ее, ты не откажешь ей, — уверял его Гамадан. — Ты захочешь сделать для нее все, едва услышишь ее первое слово. Я знаю, — доверительно рассказывал Гамадан, — что Нанаи не нравится жизнь в родной деревне, Деревне Золотых Колосьев. Однажды я убедился в этом окончательно. Как-то душной и тревожной ночью я не мог уснуть. Не спала и Нанаи. Сквозь отверстие в крыше она смотрела в небо, глубокое, как дно Евфрата в сумерки, а звезды были точно капли росы на листьях древа жизни. После полуночи повеяло ветром с севера, и дневная духота сменилась ночной прохладой. Я открыл двери и завесил вход тростниковой сеткой. Домик наш наполнился свежестью, и вскоре Нанаи крепко уснула. Вдруг я услышал ее шепот, и мне захотелось узнать, что она говорит. Поднявшись с постели, я приблизил ухо к ее губам. Она шептала: «Вавилон, Вавилон». Дыхание ее было горячим, в голосе слышалась мольба. Я тотчас понял, что она грезит о Вавилоне. Вавилон, город пышных дворцов и золотых крыш, ее мечта. Мне так хочется помочь ей, но ты, владыка неба и земли, ты поймешь, что Гамадан здесь бессилен, и потому я вручаю ее судьбу тебе.

Старик страстно заклинал верховного бога и даже не заметил, что фигурка еще не совсем обсохла и он размазал краски — идол принял новое обличье, его мантия стала пестрой, как одежда жителя пустыни — араба. Внутри хижины и в ясный полдень царил полумрак — окно завешивали от жаркого солнца, — и Гамадан слишком поздно заметил, что стало с одеждой Энлиля. Надо было немедленно исправить оплошность, чтобы странный наряд не огорчил и не разгневал бога.

Старик выбежал из хижины, но в ту же минуту на мусорной куче снова запел петух. Гамадан пришел в ужас. Он не сомневался, что это подал знак всевышний.

— Я не хотел оскорбить тебя, Энлиль, — оправдывался он. — Пощади и помилуй. — Гамадан поднял взгляд к небу. — Я повешу тебе на грудь цепочку из чистого серебра, единственную память о покойной жене.

Петух закукарекал опять.

Лицо Гамадана прояснилось, он побежал за красками, торопясь раскрасить фигурку заново, словно рассчитывал получить за это отпущение грехов.

Он макал кисточки в глиняные плошки и накладывал краски точно так же, как вначале.

* * *

Под тростниковым навесом на пальмовом поленце стоит Энлиль, а перед ним коленопреклоненный Гамадан. Старику осталось сделать всего лишь несколько мазков на пурпурном плаще бога.

Дело почти сделано, надо только открыть небольшой ларец в стене и достать серебряную цепочку, обещанную владыке мира. Может быть, он посулил лишнего? Но не торговаться же с богом, словно с купцом на сиппарском базаре. Нельзя отступать, коли обещал. Как сказал, так и сделает.

Внезапно за хижиной поднялся шум, с громким кудахтаньем куры бросились врассыпную. Большой красный петух перелетел через навес, едва не опалив себе крылья над жаровней и подняв целое облачко золы. Гамадан вскочил и заметался, заслоняя фигурку.

Во дворе громко залаял, а потом протяжно завыл пес.

Так он встретил появление Набусардара, верховного военачальника царской армии, который примчался на колеснице, переодетый простым воином. Набусардар охотился за персидскими шпионами, которые шныряли в окрестностях Вавилона и сеяли смуту среди местных жителей. Шпионы собирали сведения об армии царя Валтасара и бунтовали против него население. Военачальникам тайной службы до сих пор не удалось поймать на месте преступления ни одного перса, и потому полководец царя втайне от всех решил заняться этим сам.