Мне нравится все то, что принадлежит другим - Александр Войнов

– "Антрацит", – с уважением говорила она, засыпая в печку ведро Никанорового угля. Не то, что наш курной "орешек", пополам с пылью.

Несколько раз приходил Быкголова, приносил продукты и рассказывал тюремные новости и анекдоты. Столкнувшись в дверях с Левшой, он хлопнул его по плечу и пробасил:

– Молодец. Не доведи Бог, попадешь ко мне на корпус, подберу лучшую хату. С ворами сидеть будешь.

– Типун тебе на язык, – зло одернул корпусного Никанор. – Хотя ни от чего зарекаться нельзя.

Каждый день из тюремной медсанчасти к Катсецкому приходила медсестра и колола пенициллин. Была она среднего роста, чуть полнее, чем бы ей хотелось, вся в веснушках, и поминутно улыбалась. Левша улыбался в ответ, грел на печке воду, сливал над ведром, когда она мыла руки, помогал кипятить шприцы и вился около нее как уж.

Никанор исподволь наблюдал за стараниями Левши и хитро ухмылялся. Когда медсестра, попрощавшись, уходила, его масленый взгляд провожал ее до самых дверей и словно увязал в темноте коридора, где постепенно затихали ее шаги.

– Правильно мыслишь, казак. Эту конопатую не плохо бы пригласить на собеседование. Нашему брату без женского внимания никак не годится. Природа всегда возьмет верх. Яхоть и не первой молодости, но постоянно об этом думаю. В мире всем движет любовь и голод. Все остальное прах и суета.

Несмотря на разницу в возрасте и жизненном опыте, их взгляды на силу любви и голода совпадали, но Левша на первое место поставил бы голод. На пустой желудок ему не думалось ни о чем, кроме еды. Но он не возражал Никанору, а молчаливо слушал, ожидая, когда за этими общими философскими рассуждениями последуют конкретные выводы и советы.

– А ты-то сам, отчего бобылем живешь? – спросил Левша собеседника.

– Я свое отжил. Была как-то у меня семья. И жили мы, вроде, ладно. Не хуже других. Но видать у всего есть свой срок. И всему свое время,- Никанор надолго замолчал, думая о чем-то своем. – Я так гадаю, что все дело было в березе. Росла у нас на меже береза, а соседка все пристает – сруби, да сруби. Казалось ей, что во время бури упадет береза и крышу ей снесет. А у меня рука на это дерево не поднималась. Много лет я с этой каргой не ладил из-за березы, так она стала поливать березу рассолом из бочки с огурцами. Береза засохла, а старухин сын и срубил ее под корень. Как раз на то время семья моя и распалась, как будто душа ее в березе жила. Но я ни о чем не жалею. Всему свой час.

Левша поймал себя на мысли, что он постоянно думает о том же, что и Никанор. Воображение рисовало самые заманчивые картины, но с медсестрой, к сожаленью, дальше улыбок дело не шло. Когда он, улучив удобный момент, зажал ее в полутьме коридора и стал подбираться к застежке на лифчике, настойчиво приглашая к себе в комнату на "собеседование", то получил по рукам.

– Какой ты горячий до работы. Сейчас не время, – засмеялась конопатая. – Остынь, сквозняк тут. А та застудишь чего-нибудь.

Она научила Левшу делать уколы и, пожелав Никанору побыстрее выздоравливать, перестала приходить на Архиерееву дачу.

Все шло ладно, но однажды Левша вернулся из города с пустыми руками. На двери аптеки, где он брал лекарства для Никанора, висела табличка "Перерыв", и ему пришлось ожидать открытия. На углу, окруженный толпой зевак, долговязый, с прокопченным лицом, одноногий инвалид поставил перед собой посылочный ящик и, подзадоривая публику прибаутками, бойко менял местами три швейных наперстка, предлагая угадать, под каким находится шарик.

Кручу верчу, вас запутать хочу. Любой желающий может проверить свое внимание и удачу. Угадавший получает сто целковых. Делайте ваши ставки. Не спите, а то замерзнете, – скороговоркой гудел, как шмель, инвалид.

– Точь-в-точь, Джон Сильвер по кличке Окорок из "Острова сокровищ". Только попугая ему не хватает… – подумал Левша, проталкиваясь в толпе.

Инвалид выпрямился во весь свой богатырский рост, покачнулся на обутой в хромовый офицерский сапог ноге и уронил на тротуар костыль. Пока он нагибался, сосед Левшу поднял крайний левый наперсток и, показав тому лежавший под ним шарик, быстро поставил на место.

"Джон Сильвер" ничего не заметил и только одним движением поменял местами левый и правый наперстки. Теперь было очевидно, что шарик покоится в правом. – Делайте ставки, и пусть вам улыбнется удача, – гудел "Окорок". – Меньше сотни не принимаю.

– Ставим по полсотни на правый, – толкнул ловкий сосед Левшу под локоть. – Верное дело. У меня больше нету.

– Сам ставь. Тебе нужней. Ты больше горя видел. Дуракив нема, – Левша выбрался из толпы, достал из бокового кармана деньги, завернутые в носовой платок, купил у лоточницы пирог с ливером и стал медленно жевать. Рядом, покуривая "Беломор", остановился интеллигентный молодой человек с чуть раскосыми смеющимися глазами. Докурив папиросу, "интеллигент" щелчком отправил окурок в урну, откашлялся и плюнул так неудачно, что большая часть слюны попала Левше на правую сторону груди. От возмущения у него перехватило дыхание. Ему нанесена обида, и по законам уличной чести обидчик сейчас дорого заплатит за свою оплошность. Незнакомец был года на три старше Левши, но это ничего не меняло. Он побывал во множестве уличных стычек, которые как минимум сводились к боевой ничьей.

– Ну, косоглазый, счас посмотрим, чья кровь краснее будет, – процедил сквозь зубы Левша и нырнул в карман за свинцовым кастетом. Интеллигент, опережая события, поминутно извиняясь, принялся левой рукой стирать слюну, а правой придерживать борт телогрейки Левши. Делал он это так энергично и искренне, что успел случайно расстегнуть верхнюю пуговицу. Исправив следы своей неаккуратности, "раскосый" еще раз извинился и скрылся в толпе.

Когда Левша хотел расплатиться за заказанные медикаменты, денег во внутреннем кармане не оказалось.

Никанор отнесся к потере хладнокровно.

– На то и щука в озере, что б карась не дремал.

К рождеству Никанор окреп, на щеках появился румянец, он стал вставать с постели и, одетый в холщевое белье и валенки на босу ногу, ходил из угла в угол. Спиртное днем уже не употреблял и только к вечеру выливал в алюминиевую миску "четвертушку" самогона, крошил туда полбуханки ржаного хлеба и медленно, с расстановкой, черпал деревянной ложкой. Одной закваски ему хватало на целый вечер.

– Нельзя бросать резко. – Объяснял он наблюдавшему за ним Левше. – Становая жила может не выдержать.

Что он подразумевал под "становой жилой" до сих пор остается тайной.

После десятой ложки Никанор достал из под кровати трофейный патефон, поменял иголку, покрутил ручку и, сдув с пластинки невидимую пылинку, поставил Русланову.

– А ей горя пришлось хлебнуть не мало. Хорошо, вовремя спохватились. Такой талант могли загубить.

Дослушав песню, перевернул пластинку, зачерпнул со дна миски, не пережевывая, проглотил и остро прицелился взглядом Левше в переносицу.

– Ты, брат, за тот казус с калошей строго не суди и зла на меня не держи. Будем считать, что я у тебя в долгу. Расквитаюсь. Не последний день живем.

Никанор прокрутил почти весь свой патефонный репертуар и за время концерта полностью опустошил миску. Последней поставил пластинку с песней Свиридова о карманных ворах. Пластинка была старая, заезженная и из всей песни Левша разобрал только три слова из окончания припева:

– Веселые карманные воры… – с русской удалью весело выводил Лемешев.

Никанор знал слова на память, тихо и неразборчиво подпевал знаменитому тенору, притопывая в такт валенком. Левше стало казаться, что радостней, чем у карманника, нет на свете профессии. Не то, что какой-то токарь из ФЗУ.

Дослушав Лемешева, Никанор спрятал патефон и с тоской глянул в пустую миску.

– Ставь, наверное, чайник. Будем чаевничать. К ночи это самое дело. И глянь там, в кульке: Быкголова халвы да сухарей принес. Из передачи, небось, поцупил. Изъял, так сказать, как вещественное доказательство. А может, из ларька тюремного позаимствовал. С него станется.

Левша подбросил на тлеющие угли два березовых полена и поставил на плиту чайник. В кульке, кроме халвы и сухарей, оказалось несколько кусков сахара-рафинада. Были они неправильной формы, в несколько раз крупнее пачкового, гораздо слаже и отливали синевой. Катсецкий принялся колоть твердый, как камень, рафинад.

– Бог дал день и Бог дал пищу. О завтрашнем дне не думай. – Перекрестился Никанор, размачивая сухарь в кружке с чаем. – А ты знаешь, среди урок щипачи самые фартовые. Такие чистоделы встречаются – на ходу подметки рвут. Тут техника нужна, квалификация. Это тебе не гопстопники или штопорилы – залил глаза, достал наган и давай из людей душу вынимать. Настоящий карманный вор – мастер своего дела. И как всякий профессионал достоин уважения. Попадаются среди них и "законники", а есть и нечистые на руку. Ссученные. Вот, к примеру, в нашем Городе сразу после войны банда Лезаря промышляла. Было их более десятка. Все, как один, рослые, упитанные. И в форме офицерской. Только без погон. До пятьдесят третьего продержались. А за счет чего?