Когда падают листья... - Наталия Андреева

Дарен слушал сумбурные высказывания Борща вполуха, снимая девочку с Брони. Его мысли уже были далеко отсюда: где-то на дне бадьи с теплой водой. Девочка проскользнула в дом, и путник двинулся за ней, но в дверях остановился и обернулся на продолжающего стоять столбом старосту:

— А что дочка-то ваша в лесу делала?

— Да кто ж ее знает? — преувеличенно весело отозвался Борщ, нервно перебирая руками тесьму, перевязывавшую рубаху под животом. — Она у нас того, чудаковатая немного, мало ли что ей в голову взбредет? Да и не дочь она мне вовсе: так, после смерти сестры сводной осталась сироткой, а я по доброте душевной пригрел ее у себя, да и…

— Понятно. — оборвал его Дарен, демонстративно зевнув. — А как вы объясните тот факт, что Велимира была привязана к дереву?

— Ах! — Борщ охнул, умело изобразив удивление. — Неужто ль опять разбойники на тракте появились? Ох, нехорошо это, не к добру, как же зерно-то на продажу в город возить теперь, коли есть опасность нарваться на людей лихих?

— Успокойтесь. Я на тракте две седьмицы провел и никаких разбойников не видел. — проговорил Дарен, входя в дом.

Комната из-за заливавших ее лучей казалась янтарной. На деревянных стенах висели куклы-охранницы: никого в дом не пропустят с дурными намерениями. Через узкое Оарово окошко проникал тонкий луч солнца, освещавший уголок Бога, в котором исправно находились священные вещи: горстка семян, щепотка соли, камень, зеркальце и потухшая свеча.

"И семена золотистые, — отметил мерцернарий. — Только сила не в красоте, а в душе…"

Раньше у него тоже был такой уголок. Пшеница означала урожай, соль — достаток в доме; камень показывал, в мире ли живет семья, али бедствует да бранится; зеркало отражало злые помыслы, а потухшая свеча символизировала человеческую жизнь. Если кто-то в семье умирал, ее зажигали и ждали, пока не прогорит свеча до отметки, на ней обозначенной. Ежели голод стоял — семян не было видно на красном платке, рядом с остальными предметами. Отсутствие соли говорило гостю о том, что в бедственном положении находится дом, а если зеркальце было перевернуто — то все, наползла болезнь страшная, и умертвила кого-то из семьи.

Но сейчас у Дарена был другой Бог, а точнее, Богиня… И пока он не обзаведется семьей, не будет покровительствовать ему Оар.

— А… да-да, конечно! — снова затараторил староста, о котором путник уже успел забыть. — Проходите, господин! Э-эй, Светислава! Распорядись-ка гостю комнату приготовить!

— И бадью с горячей водой. — невозмутимо добавил путник, скидывая запыленный плащ на широкую скамью при входе.

— Дык… — хозяин дома икнул. — Понимаете, господин мерцернарий, воду-то греть надо, да и бадья у нас небольшая: мы ж люди скромные…

— Ничего. Я подожду.

— Х-хо… хорошо, господин Гориславин. Все устроим. Светислава, да где ты уже? Готова комната?

На лестнице показалась румяная жена Борща: хрупкая женщина лет сорока в домашнем платье. На неожиданно худом лице застыло то же выражение, что приклеилось и к лицу хозяина: "больше масла, меньше супа", так, кажется, мать говорила. Слащавые улыбочки, будто купленные за пять медьков в ближайшем ларьке, плохо скрываемое недовольство в подернутых пленкой страха глазах… Все это успело утомить Дарена за проделанный путь.

— Господин мерцернарий, следуйте за мной. — хозяйка попыталась заменить улыбку "сладкая, как мед" на "приторно-противная", но у нее ничего не вышло и уголки губ раздосадовано опустились вниз. — Мирка, поставь греться воду для господина!

Велимира, топтавшаяся в сенях, отрывисто кивнула и кинулась исполнять приказ мачехи. Дарен проводил ее взглядом и, подхватив с пола замызганную торбу, отправился за Светиславой.

— Надолго-то к нам заехали? — участливо поинтересовалась жена Борща (валил бы к дьяболовой бабушке скорее!).

— На ночь.

Быть может, мерцернарию показалось, а может, хозяйка действительно облегченно вздохнула.

— Проходите, пожалуйста. Скоро бадью слуги принесут и наполнят… Вы как любите: погорячее али попрохладней чтоб было?

— Погорячее. И молока принесите.

— М-молока? — переспросила озадаченная хозяйка. — Но, господин, если вас устроит утреннее…

— Любое. Лишь бы не прокисшее. — сухо оборвал ее Дарен: ему уже надоела глупая болтовня хозяев.

Жена Борща понятливо кивнула и буквально выбежала из комнаты.

Дарен сел на грубую, но сколоченную на совесть, кровать и огляделся. Сквозь слюдяное окошко в комнату проникал приглушенный свет, на узком столике стоял подсвечник со слегка оплавленными свечами, рядом же лежали трут и огниво. На золотистой деревянной стене висело местное "произведение искусства", наверное, купленное на одной из городских ярмарок за бесценок. На холсте была изображена девушка, легкими теплыми мазками. Круглое, румяное личико обрамляли длинные каштановые кудри, легкая ткань платье облегала хрупкий стан; правое плечико незнакомка кокетливо оголила, но вовсе не для того, чтобы привлечь чье-то внимание. Просто так, будто бы в зеркало смотрела на свое отражение.

Никакого особого мастерства Дарен в картине не видел, но девушка все равно была красива: будто светилась изнутри. Он даже задумался над тем, как неизвестному художнику удалось добиться такого результата; сам Дарен предпочитал краскам грубый уголь, ведь черным цветом намного сложнее передать оттенки красного и переливы изумрудного.

Мерцер закусил одну губу и, распустив на торбе шнурок, извлек оттуда потрепанный кусок бумаги и маленький уголек, после чего стал копировать картину. На память… Не отвлекли его ни слуги, принесшие тяжеленную бадью, ни хозяин с женой, по очереди заходившие следить за тем, как она наполняется, ни даже их молоденькая дочка, поставившая на стол кувшин с молоком и положившая рядом с ним полотенца. На желтоватом листке жухлой дешевой бумаги медленно проступали контуры лица, плеч… Выразительные серые глаза, повинуясь движениям руки путника, обретали печаль и одновременно глубину. Он никогда не любил копировать, всегда добавлял что-то свое… Закончив работу, Дарен запер массивную дверь на засов, влил молоко в горячую воду и, раздевшись, быстро залез в бадью. Конечно, хозяйка пожалела воды, и, разумеется, она была не такая горячая, как любил путник, но сейчас Дарена такие мелочи уже не волновали.

— Хор-рошо!

Мягкая субстанция бережно приняла его в свои объятия, нежно обласкав кожу. Дарен закрыл глаза и полностью погрузился в теплую субстанцию. Окрасившаяся в белый цвет вода сомкнулась над его головой, лишь черные волосы остались плавать на месте человека. Со стороны это выглядело, наверное, диковато: черное на белом, уголь на снегу, смертельная рана в груди…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});