Клятва - Павел Николаевич Алексеев

к другому, когда нас нагнал старик, один из пациентов. Он выглядел встревоженным, я бы сказал, обескураженным. Указывая пальцем назад, человек в клетчатой пижаме что-то лепетал про кабинет шестьсот шесть. Я, конечно, не знал всех причин, но сделал некоторые выводы из услышанного. Мужчину не направляли на операцию, хотя все снимки и анализы говорили о необходимости хирургического вмешательства. Я бы и сам забеспокоился, возможно, пошёл разбираться. Но Платон Иванович, примерив на себя роль сухаря, отмахнулся и высокомерным голосом изрёк:

— Вы посмотрите в зеркало, уважаемый! Да по лицу видно, что вы здоровы, а проситесь на операцию, лишь чтобы сгинуть от своей старой ведьмы на недельку. Понимаю, — Могильников ткнул человека пальцем в грудь и добавил: — Смею предположить, что в таком возрасте опасно ложиться под нож!

— Мне сорок пять! — возмутился человек.

— Ложь вам не к лицу! — отстрочил Платон Иванович и поспешил вперёд. Он явно торопился покинуть коридоры, так и не покичившись палатами стационара. Лицо Могильникова менялось с каждым шагом. Теперь оно выглядело квёлым, изъеденным не злобой, а холодом равнодушия. Удары трости о бетонный пол раздавались всё громче, подчёркивая закипающий гнев главврача.

— Платон Иванович, там парню плохо! — внезапный голос медсестры раздался из дальнего конца крыла.

— И что? — спросил Могильников.

— Что мне делать? — та верещала на срыве, чуть не плача.

— Ей богу, как дети малые, — возмутился главный врач и прокричал: — Лаврентьева, не искажайте нам статистику! Отпустите его домой! — Платон Иванович свернул за угол, скрывшись от проблемы.

Когда мы снова вышли к лестнице, я спросил, что происходит. Моему возмущению не находилось места в сердце. Такое отношение непозволительно уважающему себя врачу. Я попросил Платона Ивановича немедленно объясниться. Могильников обернулся и подступил ко мне поближе, почти вплотную. Он был чуть выше ростом, поэтому взгляд падал на меня сверху, что смущало и вгоняло в некий страх. Мы простояли неловкие секунды, прежде чем тот заговорил:

— Послушайте, Эдуард Сергеевич, вы, вероятно, считаете меня чудовищем и жалеете о том, в какую клоаку вас направили. Буду честен, проблем у нас хватает, но мы с ними отважно боремся. Да, не всё устраняется быстро, что-то решается, но вместо прежних проблем образуются новые. Такова жизнь, это неизбежно. Признаюсь, я человек здесь не совсем старый. Меня направили из Москвы год назад. Однако я успел обжиться, установил свод некоторых правил, навёл порядок под себя, как говорится. Дело в том, что эта поликлиника передаётся из рук в руки, как безнравственная девка в компании негодяев. Она испорчена, сломлена психологически и не поддаётся перевоспитанию. Нам остаётся лишь поддерживать в ней жизнь. На остальное она, увы, уже не способна. Вы понимаете? Мы вынуждены так работать, это не личные капризы, а дефектный механизм. Вы же видели снаружи, в каком состоянии чинные стены этого прекрасного заведения. Когда я впервые попал сюда, посчитал, что это декорации для фильма будущего, для утопического дворца, в котором собраны преступные правители со всех краёв света. Но частично обсыпавшиеся стены предназначались для меня. Я попал в разграбленный патриотами мир, который мне приказано собрать как пазл — для вычленения прибыли, — он отвёл от меня уставшие глаза и тихо добавил: — Я, и весь персонал, и даже вы, Эдуард Сергеевич, в этой поликлинике играем роль провинившихся детей, оставленных в углу необходимой обществу профессии!

— А что с прошлым главврачом? — мне стало вдруг интересно.

— Хрен его знает, — не задумываясь, ответил Платон Иванович. — Я видел его один раз, когда приехал сюда устраиваться. Наверное, отбыл наказание или пошёл на повышение, — врач смущённо хмыкнул и добавил: — Скажу по секрету, на здравоохранение многие сферы похожи, только мы вечно на виду!

Пятый этаж по необъяснимым причинам был закрыт: двери заколочены, на них картонка с надписью «Временно не работает!». Могильников и сам не понимал, почему закрылось хирургическое отделение, хотя ещё вчера там проводились операции и приёмы. Его каким-то образом обошёл этот вопрос, либо за объёмом работы снова затерялась цепь событий, что происходили в поликлинике.

Мы миновали следующий пролёт и оказались в тёмном коридоре, где выцветшие стены будто умоляли нас уйти. Давно нарисованные краской на полу стрелки указывали путь. Могильников сказал, что там у них лаборатория. Запах лекарств и спирта впитался в этаж на века.

В спину поддувал сквозняк. Меня пугала немая обстановка, в которой захлёбывались наши шаги. Вдоль серых стен разместились передвижные железные столики, а на них — бесконечные баночки с анализами. Сказать, что там стояла вонь, не сказать ничего. К тому же, чем ближе мы подбирались к лаборатории, тем больше мошкары витало в воздухе.

В паре десятков метров от нас находилось помещение, железная дверь которого была открыта нараспашку. Мы вошли в просторную светлую комнату. Здесь за микроскопами сидели две пожилые женщины. Одна из них подняла на нас глаза и с особой злобой фыркнула. Другая сотрудница и вовсе не обратила внимания. Удивительно, но в самой лаборатории я не насчитал ни единой мухи или других насекомых. Вероятно, помещение регулярно чем-то обрабатывалось от паразитов.

— Объяснять, что это за место, надеюсь, не нужно? — спросил врач.

Я помотал головой и скромно поздоровался с работницами столь кропотливой профессии. Особого желания задерживаться у меня не возникало, однако Могильников не торопился покидать помещение. Он подошёл к одной из лаборанток и строгим тоном заговорил:

— Надежда Петровна, у моего сына в конце месяца день рождения. Тридцать один год ребёнку. Из всех только вы не скинули пять тысяч на подарок. Нехорошо!

— Это я со своих неполных пятнадцати ещё должна пятак отстегнуть? Как вам не стыдно, Платон Иванович! — покачала головой женщина.

— Это вам должно быть стыдно! Мы, между прочим, всем коллективом собирали по триста рублей на ваш прошлый юбилей.

Надежда Петровна посмотрела в бессовестные глаза начальника и с гневом отстрочила:

— Из своей миллионной премии и траться на сынулю, а нас не вмешивай.

— Хах, — нервно посмеялся мужчина и почесал затылок, — за клевету можно и в суде оказаться.

— А ну проваливай отсюда, псина! — вскричала женщина и неуклюже поднялась. Она схватила ближайшую банку с анализами и бросила в Могильникова. Тот увернулся, а банка разбилась о стену, расплескав пахучее мочой содержимое. Врач пригрозил женщине указательным пальцем и поспешно ретировался, покинув кабинет и направившись к лестнице, с которой мы пришли.

На третьем этаже располагалось неврологическое отделение. Там между кабинетами сновали пациенты, как необременённые заботами души блаженных. Народ смиренной массой дополнял убогую картину естества. Люди, похоронившие последнюю надежду на излечение, выглядели совершенными тенями в этом храме безразличия.

— Спокойные здесь пациенты, —