Серапионовы братья. 1921: альманах - Всеволод Иванов

Почти все произведения альманаха «1921» отражают хаос того времени. Недоверие, предательство, жестокость, насилие, расстрелы, голод, смерть — повторяющиеся мотивы.

Коллективно «Серапионы» уверяли в своей нейтральности в политической борьбе:

«Всякую тенденциозность „Серапионовы братья“ отвергают в принципе как литературную „зелень“, только не в похвальном, а в ироническом смысле. Искусству нужна идеология художественная, а не тенденциозная, подобно тому, как государственной власти нужна агитация открытая, а не замаскированная плохой литературой»[40].

Их критик С. Городецкий требовал побольше идеологической сознательности, открытого проявления своих позиций, на что Лев Лунц в статье «Почему мы „Серапионовы братья“» (1922) ответил, что у членов группы нет единой идеологии. Отстаивая право на писательскую свободу, он утверждал: «Мы пишем не для пропаганды. Искусство реально, как сама жизнь. И, как сама жизнь, оно без цели и без смысла: существует, потому что не может не существовать»[41].

Альманах «1921» отрицает заявления «Серапионов» об их нейтральности по отношению к жгучим вопросам времени. Вспоминаются слова Горького после прочтения рукописей альманаха: «Если посмотреть поверхностно: контрреволюционный сборник. Но это хорошо. Это очень хорошо». Хорошо было не только наличие среди молодых писателей крупных талантов, но и их готовность и смелость правдиво писать о современной жизни.

Шкловский разделил «Серапионов» на «бытовиков» и «сюжетников», на традиционалистов и «западников», на реалистов и обновителей[42]. Разговорную речь с провинциальными словами и выражениями встречаем у Иванова и Никитина. Зощенко уже в своих ранних рассказах выработал своеобразную сказовую манеру повествования. У Никитина повествовательная композиция прерывается лирическими отступлениями и вставными эпизодами. Зильбер (Каверин) сделал ставку на композиционный эксперимент, отказываясь от бытового реализма и популярного орнаментализма. В его «Одиннадцатой аксиоме» две сюжетные линии, отличающися друг от друга по времени, месту и типам героев, идут параллельно, пока в конце не сливаются. Среди «Серапионов» именно Каверин больше всех работал «под Гофмана» с тяготением к мистике и странностям.

Федин являлся представителем традиционного реализма. В его рассказе «Савел Семеныч» интерес сосредоточивается на личности героя-палача, в характере которого религиозность и чувство красоты природы смешиваются с холодной жестокостью. Рассказ читается как протест против смертной казни — смелый жест в 1921 году. Для героев Всеволода Иванова повседневной жизни не достаточно, они мечтают о чудесах. Полушутливый тон Зощенко не скрывает его понимание трагизма «маленьких людей» — будь они священниками или мещанами. Рассказы Слонимского иллюстрируют растерянность интеллигенции в ситуации, когда исторический процесс сделал ее лишней. Юмористическое повествование рассказа «Рваные люди» кончается трагично — положением, где уже нет правильного выбора, а только неминуемая смерть.

Самый сенсационный текст альманаха — рассказ Лунца «Бунт». Он никогда прежде не издавался, и о его существовании вообще нигде не упоминается. Красный террор возглавляет сомневающийся председатель Совдепа Петр Аляпышев. Революционные события в рассказе приобретают значение восстания против Бога. Анархически настроенная толпа бунтует против советской власти, но поражение большевиков может только привести к новой волне террора. В повести Никитина «Рвотный форт» господствует сильное пораженческое настроение. В эпических стихотворениях Познера и Радищева (Н. Чуковского) — голод, страх и анархия. У Познера смерть ждет не только комиссара, не показавшего требуемой жестокости, но и дезертира, уставшего от бесконечных войн. Осталось только желание выжить, для морали уже нет места.

Пьеса Лунца «Вне закона» была гвоздем будущего альманаха. Действие перенесено в Испанию, но аллегорические намеки ясны. Это понимали в Советской России, где постановка пьесы была запрещена как «политический памфлет на диктатуру пролетариата в России»[43]. Комические элементы и приключенческие повороты постепенно переходят в тонкий анализ вопроса власти. Революция, обещавшая свободу всем, превращается в диктатуру, основанную на терроре. По диалектике революционный процесс ведет к надежде на контрреволюцию и на помощь извне.

Когда книга «Серапионовы братья. Альманах первый» вышла в Петрограде в 1922 году, реакция была отчасти смущенной. «В общем, от „Серапионовых братьев“ ожидалось больше», — написал критик журнала «Жизнь искусства»[44]. Альманах слабее их самих, констатировал А. Воронский в «Красной нови»[45]. Уровень предполагавшегося первым альманаха «1921», несомненно, выше. Произведения более оригинальны, художественны и общественно-радикальны. Если бы альманах вышел в Гельсингфорсе в 1921 году, он, без всяких сомнений, сразу поставил бы «Серапионовых братьев» во главе литературного процесса того времени.

Сказав это, надо все-таки отдать дань осторожности издательства «Библион». Издание альманаха в 1921 году было бы культурным подвигом, но одновременно и экономической катастрофой. На советский рынок «1921» не пустили бы по цензурным соображениям. Не случайно, что пьеса «Вне закона» никогда не печаталась в Советском Союзе, что Лунц предпочел навсегда «похоронить» свой рассказ «Бунт», Слонимский — «Рваных людей», равно как и Н. Чуковский с Познером — свои баллады. Зощенко и Никитину пришлось переработать свои произведения, чтобы напечатать их в Советской России. Возникли бы и проблемы с продажей альманаха «1921» в книжных магазинах русской эмиграции. Для Берлина и Парижа финские цены были слишком высокими, а кроме того, неизвестные на Западе «Серапионовы братья» не смогли бы вызвать у публики большого интереса. В конечном счете «Серапионам» и их альманаху «1921» пришлось ждать своего момента.

Бен Хеллман

Предисловие

Максим Горький

Жить в России — трудно.

На эту тему ныне столь много пишут и говорят, что, кажется, совершенно забыли неоспоримую истину: в России всегда было трудно жить.

Это истину глубоко чувствовал А. С. Пушкин, ее знал Чаадаев, знали Лесков, Чехов и все крупные люди оригинальной страны, где — между прочим — в XX веке, в эпоху торжества разума и величайших завоеваний его был предан анафеме Лев Толстой.

Основным и любимым делом большинства русских людей являются жалобы на трудность жизни и несчастную свою судьбу. Некоторые граждане — количество их ничтожно — ставят себе в обязанность утешать жалобщиков, и одним из наиболее популярных утешений общепризнан афоризм:

«Чем ночь темней — тем звезды ярче».

Это совершенно правильно со всех точек зрения, и особенно неоспоримо для России: наши русские, наиболее яркие звезды разгорались в темные ночи, все наши лучшие люди воспитывались в эпохи тягчайшего мракобесия. Может быть, тяжелые и уродливые условия жизни вообще надо считать нормальными условиями развития крупной личности? Жмет людей со всех сторон — и множества бесполезно погибают, а единицы становятся крепче, значительнее…

Русская революция создала очень тяжелый быт — хотя правильнее будет сказать так: сопротивление воле истории со стороны врагов русской революции создало для ее нормального развития условия отвратительные. К этой — внешней — причине, уродливо осложняющей ход революции, необходимо добавить русские национально-психологические особенности — глупость и жестокость русского народа, а также его отвращение к труду и склонность к зоологическому анархизму.

Насколько тяжело жить на Руси в эпоху революции — об этом особенно страшно пишут и говорят люди, бежавшие за границу для того, чтоб издали заботиться о помощи русскому народу, бескорыстно любимому ими. Заботятся они об этом так же своеобразно, как охотники о медведе, шкура которого необходима им.

Понося революцию, они умело забывают, что во всяком деле есть свои жулики и что таков закон природы социальных отношений. Понятно, что для хулителей революции этот дефект памяти выгоден, а потому — обязателен, хотя не менее понятно, что в грандиозном деле революции жуликов особенно много, ибо при старом порядке они являлись огромным большинством. Доказано, что буржуазный строй есть сплошное жульничество, прикрытое слегка для отвода глаз идеями гуманизма, известно, что честные люди в этом строе являлись лишними людьми, Дон-Кихотами, ничтожным меньшинством. Разумеется, это не умаляет их исторического значения, ибо это они вызвали к жизни революцию, разработав ее моральное основание и указав на ее историческую необходимость. Роль единиц вообще огромна; в частности, русская революция с поразительной силою доказывает, что величайшие исторические события совершаются разумом и волей единиц, возглавляющих миллионы нолей.