Последний поезд в Москву - Рене Нюберг

Слово “Холокост” стало символом гибели евреев после одноименного американского фильма, вышедшего в 1978 году. В 1979-м слово было признано в Германии словом года[27].

Профессор Йельского университета Тимоти Снайдер подчеркивает в своей основополагающей монографии “Кровавые земли”[28], что в умах европейцев Холокост связан преимущественно с Освенцимом и гибелью западноевропейских евреев. На самом же деле основная тяжесть пришлась на территории восточнее границы Молотова-Риббентропа, откуда немцы не утруждались вывозить евреев в концентрационные лагеря: их уничтожали прямо на месте или же изнуряли непосильным трудом.

История в моей немецкой школе преподавалась на высшем уровне. Только позднее я понял, что благодаря в особенности нашему преподавателю истории и немецкого Вольфгангу Ванкелю я на всю жизнь получил прививку от какой бы то ни было идеологии.

Запомнилось написанное им на доске “уравнение”. Ванкель перечислил сначала заслуги Гитлера – от автобанов до искоренения безработицы. Потом взял перечисленное в скобки и написал перед ними, отделив знаком минус, слово “война”, которое сводило на нет все плюсы. Родившийся в Нюрнберге Ванкель во время войны находился в Норвегии, однако брат его погиб на Восточном фронте.

У преподавателей финского и шведского была важная роль. В их задачу входило вложить в нас знания о финском обществе и особенно о современной истории. С этим они блестяще справились. Хорошо запомнилась преподаватель финского, магистр Ауне Сёдер-ман, в девичестве Туомела. Во время войны она была на фронте, а после войны училась вокалу в Цюрихе.

Преподаватель шведского, Фолке Вагнер, был чудесным человеком, впоследствии он перешел работать в промышленность. Его отец прибыл в Финляндию в 1918-м в составе дивизии генерала Рюдигера фон дер Гольца[29] и осел в стране. С Фолке Вагнером мы читали “Рассказы прапорщика Столя” Рунеберга[30] по-шведски! Самого Фолке печалило только одно обстоятельство: он не мог позволить себе ничего шикарнее “Шкоды”, а коллеги-немцы гордо разъезжали на “Фольксваген-жуках”.

Ученик хельсинкской немецкой школы изучал немецкий и должен был глубоко погружаться в немецкую культуру и историю. Но в 1950-1960-х мы не отождествляли себя с Германией. Напротив, дух времени подчеркивал нашу финскую идентичность. Сам я не был знаком с Германией и впервые побывал там только студентом.

“Мать – еврейка, но посещал немецкую школу”

Став взрослым, я обычно тоже не рассказывал о еврейском происхождении матери. Во время работы в Министерстве иностранных дел я столкнулся с упоминанием о нем лишь однажды. Тот случай запал в память.

Посол Яакко Халлама летом 1974-го ушел в отпуск, и нам с моим московским начальником, советником посольства Арто Мансалой, пришлось открыть его сейф. Зачем мы его открывали и что искали, я забыл. Как бы там ни было, одна из бумаг, лежавших наверху стопки, слетела на пол. Я поднял ее. Это оказалась характеристика на молодого дипломата Нюберга, которую Халлама направлял заместителю статс-секретаря Юрьё Ваананену.

Я успел прочесть начало, после чего Мансала подхватил листок и закрыл сейф. Позже, уже выйдя на пенсию, Мансала выдал мне из архива министерства копию этой характеристики. Халлама в ней называет меня “интересным явлением” и конкретизирует: “мать – еврейка, однако посещал немецкую школу”[31].

Вторая история, о которой я размышлял не один год, не касалась меня лично, я стал лишь свидетелем, будучи помощником заместителя статс-секретаря Министерства иностранных дел Кейо Корхонена в 1979–1982 годах. После того как посол Финляндии в ООН Макс Якобсон не занял пост генерального секретаря ООН в 1971-м, его подвергли критике крайние левые, известные журналисты и представитель Министерства иностранных дел, историк Юхани Суоми. Хотя еще не все советские архивы открыты для пользования, можно предположить, в чем было дело: Советский Союз не хотел видеть в этой должности активного и одаренного финского дипломата. Еврейское происхождение Якобсона сыграло лишь второстепенную роль. Однако антисемитизм, вспыхнувший в Советском Союзе с новой силой после Шестидневной войны 1967 года, придал критике Якобсона и такой оттенок. Это не прошло незамеченным в Финляндии.

Позднее газета “Хельсингин Саномат” воспользовалась отголосками этой истории, попросив Якобсона, ведущего свою колонку, отозваться на многотомную биографию президента Урхо Кекконена, которую писал в тот момент Юхани Суоми. Критика оказалась убийственной.

Якобсон был ближайшим другом и коллегой Кекконена. Он занимался вопросами внешней политики с конца 1950-х и был одним из немногих умевших сохранять дистанцию в отношениях с президентом. Помню, как однажды Кейо Корхонен запретил Юхани Суоми подкалывать Якобсона в одной из своих статей библейской цитатой: “Толос Иакова, а руки Исава”. В цитате сквозил содержащий антисемитизм намек на советское посольство. Даже в книге, опубликованной в 2013 году, Юхани Суоми упоминает, что “Якобсон отрицательно относился к Советскому Союзу”.

Резидент КГБ в советском посольстве Хельсинки, генерал Виктор Владимиров, вступив в должность в 1977 году, первым делом сменил посла, и Владимир Степанов покорно переместился в Петрозаводск. Вдобавок Владимиров начал активно поддерживать связи с самыми влиятельными финнами, в том числе с крупным промышленником Пяйвиё Хетемяки, который, в свою очередь, представил его Якобсону.

После первой встречи в 1977 году Владимиров охарактеризовал Якобсона и его отношение к Советскому Союзу так: “Макса Якобсона нельзя назвать другом СССР, но и врагом он не выглядит, хотя некоторые сотрудники советского посольства в Хельсинки утверждают обратное”. В своих воспоминаниях Владимиров описывает Якобсона уважительно, даже почтительно, постоянно цитирует и комментирует его записи.

Еще одним гражданином СССР, влиявшим на политику Финляндии, был известный финнофоб Владимир Федоров, работавший и в советском посольстве, и в ЦК КПСС.

Поддерживавший оставшихся в меньшинстве коммунистов Федоров дал журналисту ТАСС, впоследствии получившему финское гражданство, такой совет: относиться к Финляндии как к врагу, поскольку это облегчает ведение дел.

Юхани Суоми знал, что делает, но вряд ли понимал, что делает. Сейчас, спустя время, вызывает удивление, что Суоми, который был на тот момент ведущим толкователем советско-финских отношений и в особенности Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи, не распознал элемента антисемитизма, содержащегося в критике, исходившей от советского посольства. Это было частью брежневской внутренней и внешней политики, не имевшей отношения ни к Финляндии, ни к Максу Якобсону. Юхани Суоми был постоянно на связи с полицией безопасности, следившей за тем, что происходит вокруг советского посольства.

Запомнилось сообщение, с которым вечно беспокойный Юхани Суоми выступил на собрании политического отдела в сентябре 1981-го. Кекконен тогда как раз заболел и ушел в отставку. Имевший связи с советским посольством Суоми был очень встревожен и причитал: “Ой-ей, как это не вовремя!” Спустя год не стало и Брежнева.

Позже я имел возможность сравнить Владимирова с его коллегой Вячеславом Трубниковым, на пару десятков лет моложе. Оба были взращены андроповским КГБ. Когда Владимиров вернулся из Финляндии в Москву, Трубников только начинал в 1984-м резидентом КГБ в Нью-Дели. Он сменил Евгения Примакова в должности директора Службы внешней разведки (в прошлом Первого главного управления КГБ СССР) в 1996–2000 годах, был генералом армии. Я встречался с ним, когда он работал первым заместителем министра иностранных дел России в 2000–2004 годах.

Мы познакомились получше в связи с международными делами, и осенью 2013-го я привел его в Хельсинки на званый ужин. Там были промышленники, дипломаты и ученые. Трубников охарактеризовал внешнюю разведку КГБ так: “Нам платили в КГБ за то, чтобы мы рассказывали, как обстоят дела”.

Убийство чести. Хельсинки. 1930-е годы

Мои родители Фейге (Фейго, Фанни) Токациер и Бруно Нюберг познакомились, по всей видимости, еще в 1934 году. На прекрасном кольце с аквамарином, перешедшем по наследству к моей жене, выгравирована надпись: “6.1.1935 Б”. У моей жены хранится и обручальное кольцо – платина с бриллиантом – с гравировкой: “3.12.1936 Бруно”. Отец был спортсменом и первым председателем Союза тяжелоатлетов Финляндии. В 1952-1960-х он был президентом Всемирного тяжелоатлетического союза. Спортом занимались и трое братьев моей матери. Младший, Якоб, и один из близнецов, Мейшу (Мозес), занимались тяжелой атлетикой. Второй брат-близнец, Мему (Абрам), был известным спринтером.

Бруно влюбился в красавицу сестру, и это обеспокоило их отца, Мейера Токациера. Он отправил Фейго в Ригу, к своему брату Абраму Тукациеру, в семье которого воспитывались четверо дочерей. Старшая, Маша (Мария), была на пару лет моложе моей матери, и кузины дружили с давних пор. Лето 1929-го мама провела в Риге, следующим летом Маша гостила в семье дяди в Хельсинки.