Дверь с той стороны - Владимир Михайлов

– Это совершенно точно. Я видел записи старых игр. Мы бы сделали их за десять минут. И тренируемся мы – они не выдержали бы таких нагрузок.

– Когда же тут заботиться о гармоничности? Допустим, после путешествия хорошо было бы пожить где-нибудь в лесу или на озере – мячик, удочка… Но завтра на Земле я войду в свой кабинет, а у меня выработался рефлекс: там я должен писать…

– Вы себя настраиваете так? Или это от рождения?

– Да, наверное, так же, как и у вас.

– Я – другое. Меня евгенизировали. Заранее… ну, когда меня еще не было, исправили генетическую картину, чтобы я был по-настоящему пригоден для спорта. Отец мой был хороший центр и хотел, чтобы я был еще лучше. Правда, вышел из меня хав. Средняя линия, как говорят у вас.

– Это хорошо, у вас не должно возникать сомнений.

– Ну, цену себе я знаю. Умею играть в пас, обвести, отобрать, владею финтами, силовыми приемами, вижу поле, могу выбрать позицию. Дрибль, скорость, игра головой, устойчивость в стычке и удар, конечно. Чувствую мяч, как часть своего тела. И все это знаю. Завтра увидите, как меня будут встречать. Хотя сыграл я из рук вон плохо – и все же… А вас как встретят?

– Ну, таких, как я, не очень знают. Известны те, кто пишет книжки-колоды. Вам, наверное, попадались: на плотном пластике, на каждом листке с обеих сторон – законченный эпизод.

– Как же, конечно. Тасуй, как хочешь – каждый раз получается совсем новая книжка. И складно.

– А я так не умею, визия тоже не тянет. Пишу потихоньку. А вы, значит, в ожидании триумфа?

– Понимаете, это не главное. Тут все вместе. Небо. Облака. Ветерок. Стадион. Много воздуха, пахнет цветами… Команда. Мяч. А ребята будут ругать. Всерьез. Иначе нельзя: играл-то плохо. Подумаю об этом – и сразу хочется: пусть не завтра, пусть на недельку позже… Мила что подумает? Но ничего не поделаешь.

– Ничего.

Луговой лихорадочно вертел лимбы.

– Прелести жизни! – проворчал он. Так бурчал порой капитан Устюг. – Эй, шеф!

Он спохватился, что связь с инженером выключена, и коснулся кнопки. Центральный пост сразу словно бы увеличился вдвое: там, где только что была гладкая переборка, возникло просторное помещение, а в нем – пульт, ходовые приборы, индикаторы силовых и энергетических систем… Инженер Рудик поднял лысоватую голову. Казалось, он был совсем рядом, хотя на деле это было лишь триди-эффектом, трехмерным изображением инженерного поста, что находился в другом, не жилом, а энергодвигательном корпусе корабля, на другом конце стометровой трубы – осевой шахты, соединявшей обе части корабля, как осиная талия. Рудик шевельнул светлыми бровями.

– Что у тебя, штурман?

– Да Земля неизвестно куда девалась, – почти совсем спокойно объяснил Луговой. – Нет ее в нужном направлении.

– Ага, – равнодушно сказал инженер, помаргивая белесыми глазками. Он кивнул и снова перевел взгляд на пульт, вытянул руку, что-то повернул, удовлетворенно выпятил губу.

– Я серьезно.

– Если говорить серьезно, – хладнокровно ответил Рудик, – то такого не бывает.

– Да погоди. Мы вышли, так? Система перед нами. Юпитер находится по отношению к нам за Солнцем, на той стороне орбиты. Это понятно? А Земля – на этой, куда ближе. И вот с Юпитером я уже имею видеосвязь – через всю Систему, а с Землей нет.

– Тогда, может, это Юпитер – по нашу сторону, а Земля – наоборот?

– Что я, по-твоему, не умею ориентироваться по звездам?

– Да уж не знаю. Посоветуйся с Сигмой.

Луговой пробормотал что-то неразборчивое. Ему не хотелось обращаться к компьютеру, словно бы он был еще стажером, а не штурманом. Но пришлось.

Он задал программу определения точки по четырем ориентирам.

– Вот и хорошо, – прокомментировал Рудик.

Его перебил резкий звонок. Сигма отвергла задание.

Луговой пожал плечами. Задача была элементарной и составлена без ошибок. Он повторил ее, и компьютер снова отказался от решения.

После третьего требования звонок не умолкал целую минуту. В переводе на язык людей это означало истерику. Пришлось отключиться от спятившего устройства.

– Ну, что скажешь? – устало поинтересовался Луговой.

– Знаешь, – сказал Рудик голосом, в котором было сомнение, – покличь-ка лучше мастера. А то как бы ты и Солнце не потерял.

Луговой обиженно засопел. Капитана известить, конечно, следовало. Но тут его осенило.

– Задам-ка я ему по трем ориентирам, – сказал он и взглянул на триди-экран, где был Рудик. – А что? Все так делают.

На этот раз автомат не стал противиться.

Они долго танцевали молча, словно бы музыка говорила за каждого из них; так бывает, когда оба хотят сказать одно и то же, но самолюбие или стеснение не позволяют начать разговор. Когда музыка смолкла, они остановились, растерянно глядя друг на друга. Молчание стало вдруг душным и вязким, секунды застревали в нем. Капитан сказал неожиданно хрипло:

– А бал ничего, удался… верно? Никто не скучает.

Зоя, словно не слыша, смотрела на него и ждала, пока он заговорит по-настоящему. Она давно уже решила, что ничего не нужно, потому что ничего не будет – просто ни к чему; но услышать слова ей хотелось, было просто необходимо.

– Зоя…

Она безмятежно улыбнулась; это стоило ей немалого усилия. Потом спохватилась, что они стоят, и люди смотрят на них.

– Пойдем…

Он понял ее и повел, взяв за локоть. Они подошли к стене там, где блестящая поверхность ее переходила в матовую. Капитан, не глядя, нажал пластинку, и матовая поверхность растаяла. Они вышли на прогулочную палубу, опоясывавшую жилой корпус корабля, и медленно пошли по ней. Палуба была прозрачна, и они ступали по звездам, звезды сияли впереди, и справа, и сверху, лишь слева была стена. Они молчали, пока светлый прямоугольник входа не скрылся за изгибом борта.

– Зоя, послушай…

Она хотела сказать что-то безразличное, даже, быть может, ироническое, но побоялась, что голос изменит ей. Устюг говорил волнуясь, захлебываясь – так говорят, наверное, раз в жизни. Зоя слушала и мысленно просила: «Еще! Еще!»

– …Потом понял, что и ты сама…

Говорить «нет» она не станет: ложь была бы слишком явной. Но что все это значит? Она же хотела совершенно иного, она давно уже пришла к выводу, что лучше всего держать обожателей на расстоянии: слишком больно бывает потом.

– …Все стеснялся, боялся что ли. Мы могли быть вместе все эти дни, а теперь – последний вечер…

Да, если бы ты в самый первый вечер был настойчивее и находчивее… Такие вещи или происходят сразу, пока нет времени на размышления, или же затягиваются надолго. Впрочем, нет – я сразу же отодвинула бы тебя подальше. Не люблю банальностей.

– Не люблю банальностей, – повторила она вслух.

– Не понял, – растерянно сказал он.

– На борту корабля пассажирка падает в объятия отважного капитана – от любви к острым ощущениям и скуки. Но острых ощущений у меня с избытком хватало в лаборатории и госпиталях, – она на миг вновь почувствовала себя прежней, недаром коллеги говорили, что она эмоционально стерильна; много они знали, коллеги!.. Но миг этот был короток, и Зоя, неожиданно для себя, тихо сказала: – Я рада, что началось не так.

– Кончается, не начавшись, – мрачно поправил он.

– Зато теперь я знаю, что это для тебя не прихоть… и для меня тоже.

Такая логика всегда была ему непонятна.

– Почему же ты…

А в самом деле – почему?

– Потому, что в этом возрасте уже поздно действовать методом проб и ошибок – так это называется в кибернетике, кажется?

Он вздохнул, понимая, что упустил что-то: непосредственность, бездумное влечение первого вечера, готовность подчиниться неожиданному…

– Зоя, день еще не кончен…

Она снова безмятежно улыбнулась, успев прийти в себя. Хорошо, ее никто не принуждал, она сама решила и сделает все, как хочет. Никто и никогда не будет решать за нее. Она не уступает; наоборот – выбирает.

– Нет, завтра. На Земле.

Она сказала это с такой определенностью, что он, наконец, поверил и остановился, прижимая к себе ее локоть и глядя на звезды. Рисунок их был необычен, но капитана сейчас не интересовали те, далекие, звезды.

Он обнял ее за плечи и закрыл глаза. И, конечно, сзади кто-то затопал. Луговой. «Собака, – подумал капитан. – Ангел-хранитель!»

– Земля на связи, капитан.

Устюг вгляделся. Штурман был спокоен, как памятник Космонавту, но Устюг достаточно хорошо знал его.

– Ну, и как настроение?

В присутствии пассажира – даже Зои – нельзя было спросить прямо: что стряслось? Штурман все равно не стал бы отвечать.

Луговой понял, что оказался тут не вовремя, хотя и поступил, как положено. Но, может, особой беды и не было в том что они, как оказалось, подошли к Системе не с той стороны, с какой ожидали; в конце концов, при выходе из сопространства неопределенность всегда достаточно высока, и они не превысили допустимой ошибки. Так или иначе Земля на связи, а это – главное.