На плоту через океан - Уильям Уиллис

Летом я снова плавал матросом, на этот раз на танкере. Мы перевозили из Венесуэлы и техасских нефтяных промыслов сырую нефть на северные нефтеперегонные заводы. В течение двух месяцев мы плавали по Мексиканскому заливу, Карибскому морю и дальше на север, за мыс Гаттерас, выдерживая штормы и штили и ложась в дрейф, чтобы увернуться от урагана. И все это время и в хорошую и в дурную погоду я неизменно видел на воде перед собой плот, который собирался построить; видел, как он боролся с волнами, как он раскачивался во все стороны, как он всплывал, если его захлестывала огромная зеленая волна, растекавшаяся сверкающим на солнце кристальным потоком; видел, как он устремлялся вперед сквозь белоснежную пену разбивающихся волн, как с царственной гордостью взбирался на гребни длинных валов и вновь погружался в пучину, бросая ей дерзостный вызов. Да, я построю плот, который выдержит все испытания!

Все это время я беседовал с товарищами по плаванию о спасательных шлюпках, голодных пайках и о медленной смерти, грозящей потерпевшему кораблекрушение.

Пока я день за днем стоял одинокую вахту на мостике танкера, в памяти проходили годы, проведенные мною на море, на этом старом дьявольском море!

Суровая работа, трудности и голодные пайки были мне знакомы еще с той поры, когда я юнцом плавал на паруснике… Адский труд: я часами тянул тросы, отчего на пальцах и ладонях трескалась кожа. Мы пробирались вокруг мыса Горн на английском четырехмачтовом барке «Бермуда». Забыл ли я это? Высоко на брам-гинцах[13], под мрачным небом, раскачивался я по огромной дуге, закрепляя окоченевшими руками паруса, замерзшие и твердые, как листовое железо, а в это время далеко внизу палуба куда-то уплывала по разъяренным волнам, и я спрашивал себя, находится ли подо мной судно, или же я сижу на мачте, дрейфующей в хаосе.

Месяцами приходилось мне тяжко трудиться, когда кубрик и камбуз находились под водой, дневные пайки все уменьшались, в нашей пище кишели черви.

Я помню другой большой парусник, четырехмачтовый барк «Генриетта» из Гамбурга, который дрейфовал неподалеку от того же мыса Горн, стремясь пробиться на запад. Паруса были изорваны, и нас увлекало к югу, во льды Антарктиды. На борту был бунт и голод, безумие и смерть… Трудности! Я думаю, что справлюсь с ними, если когда-нибудь окажусь на собственном плоту в океане.

Я люблю море. Правда, я никогда не считал себя профессиональным моряком. Земля тоже имела на меня права. Один период моей жизни — целых двадцать лет, и другой — девять лет, я не был моряком. И все же море всегда играло значительную роль в моей жизни. Оно значило для меня больше, чем горы, равнины и темные леса с их неповторимой красотой. Море живет у меня в душе. Его неоглядные просторы, величаво плывущие над ними облака и свободно несущиеся ветры — все это имело для меня особое значение. Это был мой ковер-самолет, устремленный в беспредельность.

До осени я не напоминал жене о плоте. Теперь она совсем выздоровела, и мы совершали длительные медленные прогулки на нашей лодке вдоль Флоридской гряды, выходя иногда к Багамским островам или к Кубе.

— Ты все еще не бросил мысли о плоте? — спросила она меня однажды. — Нет, я этого не допущу! Один человек на плоту! Что за нелепость! На «Кон-Тики» было шесть человек, и в непогоду им всем хватало работы. Ты никогда меня не убедишь!

Напрасно я убеждал, что мое путешествие на плоту должно послужить испытанием выносливости, выносливости тела и духа, и что я смогу кое-что доказать, только совершив его в одиночестве.

Тедди родилась и выросла в Нью-Йорке. До встречи со мной она еще не знала, что такое шторм, разве что смотрела на бурное море из окна своего бюро в высотном здании Редио-сити. Теперь Тедди была знакома с морем, хотя редко о нем говорила.

На нашем суденышке длиной в тридцать один фут Тедди приняла крещение соленой водой. Эту церемонию совершил ураган. И Тедди доказала свое мужество. Да, теперь она была знакома с морем.

Было это в 1948 году. Не имея на борту ни мотора, ни радио, мы покинули Вест-Индию в период ураганов. С самого начала плавания была плохая погода; целыми неделями свирепствовали шквалы и налетали ураганы. Затем нас настиг шторм недалеко от Юкатана. Три дня мы лежали в дрейфе, и нас медленно сносило вслед за яликом-двойкой[14], который мы выбросили за борт, чтобы он служил нам плавучим якорем, пока ураган терял свою силу. Затем в нашей лодке появилась течь. Мы выбросили около двух тонн балласта, чтобы удержаться на плаву, и все время откачивали и вычерпывали воду. Лодка застыла в безветрии среди зеркального океана.

Два дня спустя с парохода «Бонито» компании Сувани Стимшип заметили наш сигнал бедствия, и пароход приблизился к нам. Рядом с нашей лодкой это судно выглядело, как большой портовый склад. Капитан хотел взять нас на борт, но, не желая потерять свою лодку, я отказался покинуть ее. Тогда он предложил снять одну Тедди и доставить ее в Гавану. Я спустился по лоцманскому трапу в нашу лодку.

— Тедди, ты оставишь лодку и отправишься в Гавану.

Хрупкая, в белом от соли комбинезоне, она выпрямилась и посмотрела мне в лицо.

— Я столько перенесла за пять недель на нашей лодке и вдруг пересяду на корабль и брошу тебя одного? — невозмутимо сказала она. — Ни за что! Если ты выдержишь до конца, то и я выдержу. Я не уйду из лодки, и ты меня не заставишь это сделать!

Угрозы не помогли. Когда налетал свирепый ураган, она требовала, чтобы я привязал ее к себе, говоря спокойным голосом, словно по междугородному телефону:

— Я не боюсь смерти, Бил. Не беспокойся обо мне. Но, когда придет конец, я хочу быть привязанной к тебе. Я хотела бы умереть на одну минуту раньше тебя — мне не хочется оставаться одной с акулами…

И вот «Бонито» ушел, взяв курс на один из сахарных портов на севере Кубы. Мы остались одни на нашей тонущей лодке. Становилось темно, море вздымалось, а барометр падал, как предупреждал нас капитан «Бонито». Мы находились примерно в тридцати милях южнее острова Дри Тортюгас, в стороне от морских путей. Капитан ушедшего парохода посылал сигнал бедствия «SOS», и это было нашей единственной надеждой.

Ураган оставил нам только один фонарь, которым мы освещали компас. Бортовые иллюминаторы были разбиты. Мы без конца выкачивали и вычерпывали воду, но волны по-прежнему перекатывались через палубу. Около двух часов ночи я увидел огни судна, приближавшегося к нам с наветренной стороны. Небо было обложено тучами. Я схватил фонарь, побежал на нос и, повиснув на форшлаге[15], стал размахивать фонарем, чтобы привлечь внимание и избегнуть тарана. Но судно, направлявшееся в Мексиканский залив, придерживалось своего курса; его зеленый и красный отличительные огни как-то зловеще горели в темноте и казались на редкость большими и яркими.