Наречение человеком - А. Винкаль

потеряли из виду.

«Скорее, скорее! Укрыться от взоров и голосов, от гневных глаз и возмущённых криков!» – человек мчался что есть мочи и вскоре миновал лесной массив, окружавший злосчастное поселение, выбежав к широким горным лугам. Там с девушкой на руках он повалился наземь, в густую высокую траву.

Радость переполняла человека, и оттого он уже как с час, набравшись сил во сне, проведённом на лугу под открытым небом, вёл оживлённую беседу со своей спутницей.

Девушка смеялась, обнажая ровные белые зубы. Кожа её, смуглая, загорелая, как у амазонки, от продолжительного бега, от палящего зноя, отливала багрянцем. Оборванное платьице равномерно облегало крепкий девичий стан. Из-под одежды показывались маленькие груди.

– Взгляни на моё тело, человек, – воскликнула она, – притягательно ли оно при свете солнца? – и провела пальцами по свежим ранам. Последовал сдавленный вскрик.

– Любая плоть – от плоти, – мрачно заметил тот. – С того дня, как я обрёл себя, никогда ещё моя душа не позволяла умерщвлять себя не только телесностью, но и мыслью о том.

Девушка в ответ лукаво прищурилась.

– Я знаю о твоих исканиях, – проговорила она и, обхватив плечи человека, махом прижала его к земле, – и скажу тебе, с чего ты начал поиски – с чувства. Оно в тебе, оно и есть ты! Так ли я говорю?

Слово застряло у человека поперёк горла. Впервые в жизни его тело ощутило тепло женских объятий. Пересилив себя, он, то вздрагивая, то замирая, отвечал:

– Чувство мыслимо мною. Потому я выше него, я есть нечто выражающее мысль; скоро ты это увидишь. Стань же верной себе, а не другому! – и высвободился из цепких рук.

– Ах, прекрасен был бы мир, воплотившийся в одном-единственном чувстве, – то райский сад, не меньше!

Весёлость девушки сменилась задумчивостью. Напряжённое размышление выразилось на лице юного создания. Гладкий лоб покрылся лёгкими морщинками. Затем мысль будто слетела с её лица и соскочила прямиком на язык:

– Кто же посмел изречь эту мысль? – возвратилась она к прежним словам человека.

– Верь мне, я знаю! – ударил себя в грудь человек и самодовольно улыбнулся.

– Так знаешь ты, и отчего молвлена она?

Тишина повисла в воздухе. Ласковый ветерок слабо колыхал стебельки трав, играл с макушками вдали стоящих дерев и уносился куда-то прочь, к морским берегам. Небо окрасилось в чистые голубые тона, какие часто можно наблюдать в летние месяцы; ни облачка. Со всех сторон высились крепости горных массивов – покой людей был в надёжных руках неусыпной охраны.

Человек обвёл взглядом представший пейзаж. Губы плотно сомкнулись. Молчание стало залогом его правоты.

– Нам надо добраться до города. До какого-либо города, где есть пергамент, – сказал человек. – Там, я полагаю, ты найдёшь ответы на вопросы, волнующие тебя.

– Я нисколько не против поглядеть на городское житьё – я родом из кочевников, и нас не раз заносило на окраины городов. Как презабавно живут люди! Что за вещи они создают, что за сооружения воздвигают! Но мы в горах, и до ближайшего города не менее сотни миль. Преодолеть подобные расстояния, не имея ни пищи, ни крова, под коим следовало бы укрыться и переждать ночь, – возможно ли это?

– На днях мне было явлено откровение[3]. И находясь при последнем издыхании, не имея сил в себе, я положусь на силу, что полагает меня[4].

– Безумец! – воскликнула девушка. – Вслушайся в слова свои: ты противоречишь себе, идёшь наперекор своей же мысли! Полагаться на откровение – то же, что полагаться на чувство. Не ты ли говорил, что его (чувства) нет в тебе? Господи, как мне не повезло; я не могу отныне бросить тебя, ты посеял во мне зерно сомнения, от которого мне теперь вряд ли избавиться. Дорога моя лежит через тебя, она пересекается с твоим путём, с твоей жизнью. О, как несчастен ищущий! Как несчастен просящий!

Человек безучастно наблюдал. В голове его роились тысячи догадок, тысячи ответов, которые, увы, он не мог передать словами несчастной.

Однако же его поразило, как изменилась девушка с момента встречи. Как хладнокровно было её лицо тогда, когда тело изнывало болью, расходилось по швам, обнажая алые проталины. И какое отчаяние охватило её ныне, когда на душу пала ничтожная тень сомнения и сокрыла под собой все прежние привычные устои веры. Пошатнулись опоры – полетел кувырком вековой уклад.

«Сладка моя жизнь – она не ведала законов», – подумал человек.

Глава 6. Нарыв

Двое людей двинулись в путь.

Дорога их длинна, цель не близка. Кочевники не зря приютились у подножия гор – никто их не мог тронуть: ни звери – те скорее опасались падких до охоты переселенцев, ни люди. Девушка говорила чистую правду: до ближайшего города требовалось преодолеть даже не сотню миль, а несколько сотен – таковы были точные значения. Расстояние немалое.

Не прошли они и половины пути, как силы их начали угасать, и люди еле волочили по грязной земле свои дряблые ноги. Полуденное солнце иссушивало тела, выжимало из нежной кожи все соки. Пот заливал веки. Миновав плоскогорье, путники очутились среди дерев; отовсюду измождённые тельца обступала густая зелёная чаща.

«Бесконечные дебри! Нет им конца», – сердился человек, переступая через попадавшиеся под ноги коряги и сучки. Каждый новый шаг давался ему с трудом. Никогда не ступала здесь нога человека, никто ещё не ходил этой дорогой, ни одного следа не виднелось на земле, и не за кем было следовать. Холодная свирепая чащоба господствовала в гордом одиночестве.

Впереди замаячила груда каких-то обломков. Путники пригляделись и оторопели, силы окончательно покинули их.

Девушка упала на колени.

– Бурелом!

Человек не повёл и бровью: преграда не поколебала его решимости.

Близился закат. Порешили заночевать у бурелома, укрывшись под поваленными деревьями.

Ночь выдалась беспокойной и отнюдь не по причине журчащего желудка и изнывающих голеней. Что-то заныло внутри человека, пока тот укрывался листьями да сучьями, сооружая себе ночлег. Разум его возвратился к тому, что прежде ему хотелось отбросить, оставить до прихода в город, где уж он взялся бы за вскрытие – истина стала нарывать раньше, невыносимо нарывать! Вскрыться сейчас, сию минуту, ждать более нельзя, иначе путник погибнет! Не дойдёт, не доползёт до источника жизни, к которому и идти-то не надобно: он тут вот, в нём самом.

Тягостно изнывали мысли: в чём заключается ответ, отчего он так живёт, отчего пребывает в мире, в самом себе? И вот он бредёт, бредёт и придёт ли куда-либо – кто знает? Не сотворит, не свершит задуманного – и к чему потрачены