Врата «Грейвз» - Деннис Берджес

– Допрашивать, Чарльз? – прервала меня Адриана. – Что вы имеете в виду? И как же допрашивают пленных? – В ее голосе звучало неодобрение. Без сомнения, она уже представляла себе сцены избиений и пыток.

– Я говорил с ними по-немецки – предлагал обсудить их положение. Я пытался собрать информацию о составе и расположении их частей, беседуя с ними, даже порой делясь информацией о наших войсках. Со временем мне удавалось многое узнать.

– А, извините, что перебила вас. Вы начали рассказывать о второй встрече с Артуром.

– Да. В тот второй раз, когда я с ним встретился, дела на фронте ухудшились, нас слегка прижали. И вот он сидел в окопе менее чем в двадцати футах от меня. Он меня узнал, и мы поговорили. Он пригласил меня навестить его когда-нибудь после того, как окончится весь этот кошмар! – Я загнул второй палец, и поднятым к потолку оставался только указательный.

Молодая миссис Уоллес улыбнулась и покачала головой в знак неодобрения:

– И вы навестили его? Чарли, такие приглашения не следует принимать всерьез. Ох уж эти американцы! Во что превратился бы мир, если бы каждый случайный знакомый являлся к вам домой всякий раз, когда вы проявляли вежливость и приглашали его заглянуть?

– Я прекрасно знал об этом! – сказал я, защищаясь, и загнул указательный палец. – Но однажды летом девятнадцатого года я застрял в Крауборо неподалеку от его летнего дома и воспользовался возможностью наведаться в Уиндлшем. Я просто хотел выразить свои соболезнования по поводу смерти Кингсли.

Улыбка исчезла с лица Адрианы.

– Это был такой удар! Когда Кингсли отправили домой, все здесь молились о его выздоровлении, но, говорят, с самого начала надежды не было. – Ее голос зазвучал глуше и слабее – эту печаль я замечал в ней всякий раз, как упоминали войну.

Я впервые услышал о том, что они с Кингсли были знакомы, и захотел узнать подробности. Мы с ним были близкими друзьями, но я не видел его с битвы при Сомме когда Кингсли ранили. Мне снова вспомнилось то, что я знал о той бойне. Потери Британии в первый же день составили шестьдесят тысяч. Двадцать одна тысяча погибла, почти все – в первый час сражения. Помню, для одной своей статьи я подсчитал, что три процента всех британцев, погибших в Первую мировую, пали именно в этот час на этом месте.

– Вы видели Кингсли после того, как… он вернулся домой? – спросил я.

– Нет, – тихо ответила она. – Меня тогда не было в Англии. Я была во Франции, в Вердене, все то время. Я была медсестрой-добровольцем, Чарльз.

Она замолчала, поглядывая на огонь. Я попытался вспомнить все, что знал о добровольных медицинских подразделениях. Если моя исследовательская память не подводила меня, с сорока тысяч в 1914 году к концу войны их численность возросла вдвое. Любая медсестра под Верденом должна была пережить невообразимую резню. Я провел большую часть войны на Мозеле, около Шарма, и много знал о Верденском фронте.

Она снова посмотрела на меня, словно сделав над собой усилие.

– Ну, продолжайте, – проговорила она. – Так вы отправились в Крауборо поговорить с Конан Дойлом о Кингсли.

– Во время нашей последней встречи во Франции ни один из нас не упомянул о смерти Кингсли. Я хотел выразить соболезнования, поэтому, когда представилась возможность, и нанес визит.

– И с тех пор вы не видели сэра Артура? – спросила она, силясь придать своему голосу бодрый тон.

– С того последнего визита я почти о нем не вспоминал. Ни в статьях, ни в беседах я не упоминал Конан Дойла, – сказал я.

– Неужели интервью с сэром Артуром не находка для репортера, Чарльз?

– Только не для меня. Единственный интерес, который выказывает к нему пресса, – это насмешки над его увлечением спиритизмом, а я не хочу в этом принимать участия.

– В насмешках или в спиритизме? – спросила она.

– Ни в том, ни в другом, – мягко ответил я.

– Должно быть, тяжело быть репортером, когда твой друг дает повод для критических статей. – Ее глаза внезапно расширились. – Но вы ведь не станете писать о друге в колонке новостей, Чарльз?

– Ну разве что о женщине, чей муж занимает видное положение, – поддразнил ее я. – Что до сэра Артура, то новости о нем не входят в сферу моих профессиональных интересов. Кроме того, какой бы сенсационной ни оказалась новость, он все равно останется для меня отцом Кингсли.

– А вы – другом Кингсли. Но все же многие журналисты теперь относятся к нему с пренебрежением, – сказала она. – Хотя должна признать, что он сам дает для этого повод. С тех самых пор, как он впутался в эту историю с феями, он, без сомнения, выставил себя на посмешище.

Она имела в виду его статью в «Стрэнд». Главной статьей рождественского номера за 1920 год (ровно год назад) стало его совершенно наивное сочинение о двух йоркширских девочках, которые умудрились сфотографировать фей в собственном саду. Статья была проиллюстрирована такими фотографиями, какие и ребенок бы всерьез не принял.

Тут к нам присоединился наш общий знакомый Гарри Карстерс, театральный критик из «Таймс».

– Итак, на какие спектакли стоит сходить в этом сезоне, Гарри? – спросил я, приглашая его присоединиться к разговору. Как только он уселся рядом, я вновь задумался над тем, что происходило в библиотеке.

– До весны смотреть нечего, Чарльз. А там я вам подскажу. Кстати, не собираетесь ли вы, случайно, в Париж в следующую пятницу? Вот там есть что посмотреть.

– Боюсь, мой французский не слишком хорош, – честно признался я. – Не услежу за диалогами.

– Это не пьеса, мой мальчик. Это балет. Хонеггеровский «Каток» дают в следующую пятницу, и у меня есть два билета на премьеру, а пойти я никак не смогу. Если у вас найдется спутник и вы сможете выбраться…

Он взглянул на Адриану, но та пропустила намек мимо ушей. Тогда он снова обернулся ко мне. Я улыбнулся:

– Не стоит, Гарри, но спасибо за предложение.

– А теперь, Чарльз, мне нужен ваш совет. Я кое-что хочу узнать об Италии. – Он понизил голос. – Мой отец собирается открыть там дело, и я боюсь, что он все потеряет в этих беспорядках. Скажите мне правду, Чарльз. Я знаю, что вы в Ассошиэйтед Пресс имеете доступ к информации.

– О каких беспорядках идет речь, Гарри? – спросил я.

Я слышал о волнениях, устроенных фашистами в Ми«, лане год назад, но, по-моему, все улеглось.

– Вы знаете о каких. Я говорю об этом типе Муссолини и его миланских фашистах. Чарльз, это какая-то дикость.

– Прошлым летом это действительно была дикость, – согласился я.

– Эти чернорубашечники опасны и сейчас. Если их количество возрастет, зарабатывать в Италии будет небезопасно. Вырывать зубы коммерсантам! Избивать на улицах владельцев магазинов! – Карстерс ждал от меня подтверждения, и его тон свидетельствовал о том, что он не шутит.

– К концу прошлого года все разрешилось, – сказал я чтобы его успокоить. – Я слышал от нашего корреспондента, что нынешняя платформа партии куда более взвешенна. Кроме того, на последних выборах фашисты получили только тридцать пять мест в палате депутатов. – Я успокаивающе похлопал Гарри по руке, довольный, что могу применить свои знания в области европейской политики и дать практический совет другу. – Думаю, вы можете забыть о Муссолини и его головорезах.

Где-то на середине моей короткой речи, обращенной к Гарри, Адриана, принося извинения, кивнула и сложила губы в нечто напоминающее воздушный поцелуй. Затем она присоединилась к своему мужу в группе неподалеку, облагородив ее своим присутствием. Карстерс пересел в кресло Адрианы, и мы около часа сплетничали на тему информационных агентств. Большую часть времени я не мог сосредоточиться на разговоре, но беседа от этого не пострадала. Мы оба просто убивали время и пили хозяйское вино. Наконец гости начали расходиться. Я встал и пожал руки нескольким. Я уже начинал чувствовать себя как человек, который упустил удачный момент, чтобы откланяться, когда ко мне подошла горничная и поспешно провела меня в библиотеку.

Глава 2

Строить предположения, не зная всех обстоятельств дела, – крупнейшая ошибка. Это может повлиять на дальнейший ход рассуждений.

Этюд в багровых тонах[3]

Ожидая, пока хозяин простится с гостями, я прошелся по библиотеке и снова принялся за фотографии, разбросанные почти на всей мебели в комнате. Некоторые из них были теми самыми безумными снимками из журнала «Стрэнд».

Уже несколько лет подряд Конан Дойл ставил себя в глупое положение подобными вещами. Так думали многие, и я в том числе. В 1921 году он посетил Австралию с серией лекций на тему спиритизма и написал об этом кучу статей, которые шли через телеграф Ассошиэйтед Пресс. Кстати, кое-где в этом путешествии его принимали весьма тепло. По крайней мере сообщения в австралийской прессе были весьма корректны.

Поскольку я знал его сына и поскольку сэр Артур был добр со мной во Франции, мне хотелось относиться к нему хорошо. Я был польщен тем, что он пригласил меня на прием и что ценит мои услуги. Но я был совершенно далек от спиритизма. Эта комната навеяла на меня неприятные воспоминания о неубедительных объяснениях и бессмысленных ритуалах. Я забеспокоился. При жизни родители уделяли мало внимания моему религиозному воспитанию. Затем мои приемные родители предприняли все, чтобы сделать из меня ревностного католика. Подозреваю, что на какое-то время я им и стал, но Великая война лишила меня даже остатков религиозного чувства. Хозяин дома вошел в библиотеку минут через пять после меня и, не говоря ни слова, прошел прямо к столу. Он вытащил из ящика обрывок бумаги, который опустил туда, когда нас прервала его жена. С мрачным и одновременно непроницаемым выражением лица он развернул газетный листок и молча протянул его мне. Я кивнул и начал читать записку: она была довольно небрежно нацарапана от руки коричневыми чернилами между строк большого объявления лондонской «Тайме» за прошлый понедельник. Сверху страницы стояла надпись «9 января 1922».