Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

«исправление имен» (чжэн мин). Так это назвал сам Конфуций в одном из суждений, прекрасно отдавая себе отчет в том, что современники его не понимают.

То есть нам, сегодняшним реставраторам первоначального смысла Лунь юя, не требуется быть мастерами ювелирных дел и изготавливать новую изысканную оправу. Нам не требуется в совершенстве владеть премудростью древнекитайского языка, – в этом нам помогут уже имеющиеся словари и переводы древнего текста. Нам требуется только осторожно извлечь из замечательного Царского перстня это гораздо более позднее «бутылочное стекло» и поставить на его место прекрасный и величественный бриллиант всех времен и народов, имеющий древнее китайское название Вэнь. «Афоризмы» Лунь юя следует заменить на непротиворечивый и осмысленный текст. Сегодняшний Лунь юй – в том числе в своей современной китайской версии – это «голый король» из одноименной сказки Г. Х. Андерсена. И то, что ему аплодируют все европейцы (правда, немного сконфузившись), свидетельствует только о глубоком обнищании внутреннего мира всего человечества. За «гаджетами» и многочисленными внешними интересами человек забыл о себе самом. «А ведь король-то голый!» – робко прозвучали в ликующей толпе два русских голоса – бас А. М. Карапетьянца и звонкий голосок Л. И. Головачевой. Но их никто не услышал.

Услышали мы. Сегодняшняя цивилизация уходит и рождается новая. То, что старое уходит, сегодня видит и осознаёт каждый разумный человек. Но никто из людей не знает, что́ принесет с собой в мир это новое. И возможно, правильное понимание слов древнего Конфуция позволит человечеству хоть немного приблизиться к этому неведомому новому. Ведь все новое – это только хорошо забытое старое. Все в этом мире «возвращается на круги своя».

Феномен Конфуция

Общеизвестно, что Конфуций – это, образно говоря, «визитная карточка» Китая. Наверное, каждому образованному европейцу известны такие конфуцианские понятия как «любовь к учению», «человеколюбие», «добродетель», «китайские церемонии», «уважение к старшим» или «сыновняя почтительность», «искренность» и т. д. Все это сформировало за ушедшие тысячелетия тот особенный облик Китая, который отличает его от цивилизации Запада, основанной, в первую очередь, на античном наследии и на духе христианства.

Такой «конфуцианский» Конфуций известен всему миру в первую очередь по Лунь юю, а точнее, – по переводам этого текста, которые мало чем отличаются друг от друга, потому что являются точной копией того представления, которое начало складываться в самом Китае еще во время империи Хань – на рубеже эр, через сотни лет после жизни Конфуция. Именно тогда, т. е. приблизительно в традиционное время евангельской проповеди Христа, Конфуций был канонизирован и императорский Китай воспринял его Учение уже в качестве государственного. Воспринял именно это Учение, а не учение легистов (законников-фа) или даосов, и тем более, не пришедшее поздне́е из Индии учение Будды.

Все переводы Лунь юя, которые у европейцев носят название «Афоризмы Конфуция» (или «Беседы и суждения», или «Аналекты» – что означает, согласно Словарю иностранных слов, «собрание отрывков из произведений одного или нескольких авторов»), воспринимаются критическим умом неоднозначно, с каким-то подозрением и даже недоверием: не может быть, чтобы такой человек, который во многом сформировал тысячелетний облик Китая, говорил бы подобные малозначащие вещи. Картина в чем-то подобна той, когда просвещенный Запад, столетиями широко наслышанный о мудрости перса Заратуштры, ознакомился с первыми французскими переводами Аве́сты.

Вот что пишет один из известных российских переводчиков И. И. Семененко о книге Лунь юй (Конфуций. Лунь юй. Изречения. – М.: Эксмо, 2008, стр. 7, 8):

Она поражает современного читателя своей внешней бессистемностью, какой-то нарочитой неупорядоченностью и фрагментарностью. То, что ее современный текст разбит на главы, названные по первым словам каждой из них, является сугубо формальным приемом, который лишь подчеркивает эту хаотичность. Никак не выделяются начало и конец книги. Отрывочность предпочитается связанности не только в целом, но и на уровне фрагмента. Лунь юй состоит из небольших диалогов, рассуждений и разрозненных афоризмов; многие высказывания, включающие более одной фразы, по сути, распадаются на обособленные изречения. Это непрерывное внутреннее дробление, пронизывая как сквозняк всю книгу, расшатывает перегородки между фрагментами и усиливает общее впечатление хаотичности.

То есть сегодняшний Лунь юй – это, фактически, «сквозняк», по меткому выражению И. И. Семененко. А следовательно, следует закрыть ту общечеловеческую «Дверь», о которой заявил Конфуций в процитированном нами ранее изречении, – чтобы этого «сквозняка» не было. Для сравнения скажем читателю, что, например, древний греческий текст канонических Евангелий тоже не имеет знаков препинания и разбивки на главы. Буквы идут одной сплошной «лентой», как и столбики «квадратных» иероглифов Лунь юя. А недавно найденное в Египте Евангелие от Фомы так же, как и Лунь юй, представляет обой отдельные изречения (логии) Иисуса. Но при этом у научной общественности отсутствует впечатление какой-либо «афористичности» этого текста, а следовательно, и его «бессистемности» или «неупорядоченности». Причем, любому объективному исследователю здравая логика подсказывает, что дело здесь вовсе не в «хаотичности» самого текста Лунь юй, а в его элементарном непонимании: у научной общественности не было, и до сих пор нет, того заветного «Золотого ключика», с помощью которого можно было бы «отпереть» этот таинственный древний свиток бамбуковых планок.

Но даже и это еще не все. Если заинтересованный и амбициозный читатель вдруг решит прояснить для себя всю эту «переводческую невнятицу» и попытается углубиться в премудрость вэньяня – того древнекитайского языка, на котором и дошел до нас этот текст, – он будет в прямом смысле потрясен (почти как в Евангелии от Фомы!), – будет обескуражен теми переводческими «вольностями», которые допускают все без исключения специалисты с имеющимся в их распоряжении древним текстом. В сегодняшних переводах отсутствует как цельность воспроизведения мировоззрения Конфуция, так и последовательность передачи одних и тех же иероглифов единой терминологией.

И тем не менее, ни у кого из исследователей «феномена Конфуция» не может быть даже малейшего сомнения в том, что когда-то действительно жил (впрочем, как и проповедник, получивший впоследствии евангельское имя «Христос») в Китае реальный человек по фамилии Кун, названный именем Цю за тот особый «бугор» на голове, которым ознаменовалось его рождение; и получивший второе имя Чжун-ни – «средний с холма» (в отличие от Бо-ни, его хромого старшего брата), – того холма, на котором он был рожден. Логически рассуждая, этот человек не мог быть сумасшедшим, а значит, все его Учение было проникнуто какой-то единой логикой, которая должна и сегодня четко прослеживаться на протяжении всего текста. Конфуций и сам заявляет, что все его Учение пронизано «единым», – но научный мир не видит этого «единого» в традиционном толковании текста.

Стержневая подсознательная мысль, которая постоянно присутствует в голове любого исследователя, знакомого со всеми