Полёт летучей мыши - Александр Костюнин

И покатили, и покатили…

И докатили аж до Сибири. За всю дорогу два раза кормили в столовой. В Свердловске водили один вагон за другим, по очереди. Мы по-военному быстро съедали.

– Встать!

За нами сразу же убирали и загоняли следующую партию. А так давали сухой паёк, известно – небольшой, но почти все живы остались.

В вагоне маленькое оконце, тычут пальцем:

– Вон шахтёр…

Я никогда не видел прежде, какой такой «шахтёр»? Голову высунул, гляжу: чёрный, как это… Зубы белые и глаза. А тут довелось самому шахтёром стать.

Пятого ноября сорок четвёртого года мы добрались до города Ленинск-Кузнецк Кемеровской области. Загнали наш эшелон на шахту Емельян-Ярославскую.

Всех построили, ещё и кричат:

– Шаг влево, шаг вправо считается побег. Стреляем.

– Прыжок кверху тоже побег?

Мёрзлая земля едва припорошена снегом. Северяк несёт, как из трубы. Мороз обжигает. Холодно. А гляну на свекольные лодыжки доходяг, ещё сильней передёрнет.

На этой шахте, на Славке, меня определили на участок номер два, подготовительный. Подготовительные – это проходчики. Они должны готовить лавы. Выдали новую робу, чуни, шапку. И коробки получил, и кайло. Лопата досталась хоть и старая, но шахтёрская, настоящая. Такие горы угля и пустой породы в вагонетки перекидал… Схема простая: бери больше, кидай дальше, пока летит – отдыхай. Сила нашлась, всё же из Финляндии прибыл в теле.

Да здесь и кормить стали лучше. Отвешивали американского сала по пятьдесят грамм. На дворе в киоске по талону ещё пятьдесят грамм можно было получить. Я эти пятьдесят грамм без хлеба, без ничего съедал… Только соль отскребу ногтём или об доску постучу. Почему-то пить после не хотелось. Два куска: один съем сразу, а второй попридержу, чтоб до лагеря дойти.

Восьмого мая приходит ко мне, из наших же, шустрый парень:

– Иди, тебя начальство вызывает.

Прихожу, майор сообщает:

– Ты теперь расконвоированный. Вот адреса на жильё, если у тебя нет знакомых. А коли хочешь в общежитие, надо отправляться в промстройконтору и там работать.

Порядок был: кто берёт квартиранта, тому давали тонну угля. Ну, обычно брали на квартиру, чтоб вместе с хозяйкой спать. Решил: одному будет лучше.

Дал он мне направление:

– Найдёшь контору?

– Ну, ещё бы – город-то небольшой.

Я пришёл в общежитие, комендант указала мне спальное место. Пустая комната, пустая тумбочка, койка заправлена. Я присел на койку… Толком не могу в себя прийти: «Неужели свободный?!». Встал и пошёл в лагерь за пожитками, на последнюю ночь.

Утром приходит смена:

– Братцы! Мир! Победа! Германия капитулировала.

Все лезут обниматься, целоваться. (Я-то этого лизанья не люблю.) Откуда-то флаги нашлись.

Слоняюсь, у самого ни радости нет, ни горя. Победили?! Мне-то что с того. Ни врагов у меня, ни друзей. Все ликуют, а тут сделалось так пусто, одиноко на душе. Нет праздника.

В лагере я позавтракал, взял свои вещи. Вещей-то: котелок да ложка – лишнего ничего. Пошёл в контору. Получил аванс. (Первый раз деньги держал в руках.)

И запала мне думка: уезжать нужно отсюда, из Сибири. Как там мать, сеструхи? Тут даже лесу близко нет. А мне охота, чтобы лес был рядом. И осенью один знакомец, из тех, кто раньше освободился, прислал мне вызов. Настоящий, с печатью, с подписью: «в лесную бумажную промышленность на постоянное место жительства».

Я к начальнику:

– Мне пришёл вызов в Карелию.

Он прочитал:

– Подумаешь, вшивая лесная-бумажная. У нас угольная промышленность, поглавней вашей бумажной. Хочешь – поезжай, ты теперь свободный.

Где я жил, до вокзала – два шага. Но я отправился за четыре километра на Разъезд. (Боялся, вдруг передумают.) Всех вещей: мешок с двумя картошинами по углам (под лямки), туда котелок, ложку, валенки на ноги.

В поезде еду ночью, и снится сон:

Чёрный каменный свод. Влажные стены. Совсем нет света. И я, словно летучая мышь, летаю бесшумно по тёмным коридорам, по лабиринтам. Летаю быстро, ловко. А сам при этом хорошо знаю, что есть где-то Свет, и парят там птицы с большими крыльями. Живут они попарно в любви и согласии. Каждый год сбиваются в стаи и возвращаются после вынужденной разлуки на свою родину. Вьют там уютные гнезда, выводят птенцов. Случается опасность – бросаются грудью на защиту своего выводка и бьются без страха насмерть.

Я не понимаю, что такое родина, но знаю, что там ласково и тепло. Я никогда прежде не видел этих птиц, но верю: они существуют.

Летаю по всем уголкам чёрного подземелья, ищу свою родину и не нахожу.

Везде неприветливо, темно, холодно, сыро, пусто.

Проснулся в тревоге…

Еду в родную деревню, а такого чувства, что возвращаюсь домой, – нет. Хочу увидеть мать, сестрёнок; но, кажется, встретил бы их сейчас в поезде, и уж никуда боле не нужно ехать. На любом полустанке сошли бы вместе, в любой стороне, вот будто бы и дома…

Ни одна страна, ни один уголок не стал родным. Ни единого клочка земли не полюбил настолько, чтобы себя положить за него. И никто, ни при каких обстоятельствах, не сделался мне врагом настолько, чтобы я смог его жизни лишить. Не научился любить и ненавидеть.

Может, поэтому и я ни для кого не стал «своим»…

От Ленинграда добирался на попутных машинах в кузове. Последние километры пешком. По осенней грязи.

Деревня Горелово. У околицы повстречались подростки. Здороваюсь.

– Ребят, скажите, жива ли Мария Полукайнен?

– Это которая не по-русски молилась?

– Да-да…

– У них ещё три девчонки росли… Померли они с голодухи все.

Совсем малая девчушка, зябко переступая босыми ножонками на стылой земле, широко раскрыв бусины своих карих глаз, с надеждой в голосе спросила:

– Дяденька, вы солдат?..

Отвёл глаза и не нашёлся ответить. Обречённо, будто перед казнью, развернулся и побрёл обратно, прочь из чужой деревни.

Иссохла душа. Помертвела…

Заросший берег деревенского озера…

Дальше ноги не понесли. Куда? Зачем? С самого детства цеплялся за жизнь, уворачивался, затаивался, гнулся – потому что каждую минуту надо мной висела Смерть. Некогда было сомневаться и мешкать.

И вот, кажется, вырвался, гладко проскользнул: больше ничто не угрожает. Исчезли оковы, решётки, стены, неволя. Всё. Вообще стал не нужен никому.

Была возможность – не захотел стать гордой птицей. Вот.

* * *

Полёт летучей мыши наткнулся на чёрную бесконечную пустоту.

Его тело случайно обнаружили мальчишки. К мостику ламбушки была привязана верёвка. (Вода в ноябре студёная, купаться давно никто не ходил.)

Всей гурьбой за верёвку потянули и вытащили. На спине у него был заплечный мешок, туго набитый камнями. На самом дне, под чёрными скользкими булыжниками, лежали погнутый котелок и алюминиевая ложка.

* * *Ленинградская область, деревня Горелово, 1949 год

Примечания

1

Нет, их не отпускать! Партизаны! (нем.).

2

Откуда ты? Из какого барака? (нем.).

3

С кухни. (нем.).

4

А-а, ну и иди на кухню. (нем.).

5

Чем докажешь, что ты финн? (нем.).

6

Возьмите меня! (нем.).

7

О! Так хорошо по-немецки говоришь. Ты и будешь теперь бригадиром. (нем.).

8

Отдыхать! (нем.).

9

Товарищ, работать! (нем.).

10

О, финны! Свои! (фин.).

11

Презрительно «русский» (фин.).

12

Ой, непохоже, какой ты на деле, лицом чёрный, худой. (фин.).

13

Ты стал похож на свою фотографию. (фин.).