Храбрые славны вовеки! - Сборник

Под ними стон, за ними – дым.

Идут в молчании глубоком,

Во мрачной, страшной тишине,

Собой пренебрегают, роком;

Зарница только в вышине

По их оружию играет;

И только их душа сияет,

Когда на бой, на смерть идет.

Уж блещут молнии крылами,

Уж осыпаются громами —

Они молчат – идут вперед…

О! что за зрелище предстало!

О пагубный, о страшный час!

Злодейство что ни вымышляло,

Поверглось, россы, всё на вас!

Зрю камни, ядра, вар и бревны, —

Но чем герои устрашенны?

Чем может отражен быть росс?

Тот лезет по бревну на стену,

А тот летит с стены в геенну, —

Всяк Курций, Деций, Буароз!..

А слава тех не умирает,

Кто за Отечество умрет;

Она так в вечности сияет,

Как в море ночью лунный свет.

Времен в глубоком отдаленье

Потомство тех увидит тени,

Которых мужествен был дух.

С гробов их в души огнь польется,

Когда по рощам разнесется

Бессмертной лирой дел их звук.

Иван Иванович Дмитриев

(1760–1837)

Освобождение Москвы*

Примите, древние дубравы,

Под тень свою питомца муз!

Не шумны петь хочу забавы,

Не сладости цитерских уз;

Но да воззрю с полей широких

На красну, гордую Москву,

Седящу на холмах высоких,

И спящи веки воззову!

В каком ты блеске ныне зрима,

Княжений знаменитых мать!

Москва, России дочь любима,

Где равную тебе сыскать?

Венец твой перлами украшен;

Алмазный скиптр в твоих руках;

Верхи твоих огромных башен

Сияют в злате, как в лучах;

От Норда, Юга и Востока —

Отвсюду быстротой потока

К тебе сокровища текут;

Сыны твои, любимцы славы,

Красивы, храбры, величавы,

А девы – розами цветут!

Но некогда и ты стенала

Под бременем различных зол…

Сармат простер к тебе длань друга

И остро копие вознес!

Вознес – и храмы воспылали,

На девах цепи зазвучали,

И кровь их братьев потекла!

«Я гибну, гибну! – ты рекла,

Вращая устрашенно око. —

Спасай меня, о гений мой!»

Увы! молчанье вкруг глубоко,

И меч, висящий над главой!

Где ты, славянов храбрых сила!

Проснись, восстань, Российска мочь!

Москва в плену, Москва уныла,

Как мрачная осення ночь, —

Восстала! всё восколебалось!

И князь, и ра́тай, стар и млад —

Всё в крепку броню ополчалось!

Перуном возблистал булат!

Но кто из тысяч видим мною,

В сединах бодр и сановит?

Он должен быть вождем, главою:

Пожарский то, России щит!

Восторг, восторг я ощущаю!

Пылаю духом и лечу!

Где лира? Смело начинаю!

Я подвиг предка петь хочу!

Уже гремят в полях кольчуги;

Далече пыль встает столбом;

Идут России верны слуги;

Несет их вождь, Пожарский, гром!

От кликов рати воют рощи,

Дремавши в мертвой тишине;

Светило дня и звезды нощи

Героя видят на коне;

Летит – и взором луч отрады

В сердца унывшие лиет;

Летит, как вихрь, и движет грады

И веси за собою вслед!

«Откуда шум?» – приникши ухом,

Рек воин, в думу погружен.

Взглянул – и, бледен, с робким духом

Бросается с кремлевских стен.

«К щитам! К щитам! – зовет сармата. —

Погибель нам минуты трата!

Я видел войско супостат:

Как змий, хребет свой изгибает,

Главой уже коснулось врат;

Хвостом всё поле покрывает».

Вдруг стогны ратными сперлись —

Мятутся, строятся, деля́тся,

У врат, бойниц, вкруг стен толпятся;

Другие вихрем понеслись

Славянам и громам навстречу.

И се – зрю зарево кругом,

В дыму и в пламе страшну сечу!

Со звоном сшибся щит с щитом —

И разом сильного не стало!

Ядро во мраке зажужжало,

И целый ряд бесстрашных пал!

Там вождь добычею Эреве;

Здесь бурный конь, с копьем во чреве,

Вскочивши на дыбы, заржал

И навзничь грянулся на землю,

Покрывши всадника собой;

Отвсюду треск и громы внемлю,

Глушащи скрежет, стон и вой…

Трикраты день воссиявал,

Трикраты ночь его сменяла;

Но бой еще не преставал

И смерть руки не утомляла…

Сторукий исполин трясется —

Падет – издох! И вопль несется:

«Ура! Пожарский победил!»

И в граде отдалось стократно:

«Ура! Москву Пожарский спас!»

О, утро памятно, приятно!

О, вечно незабвенный час!

Кто даст мне кисть животворящу,

Да радость напишу, горящу

У всех на лицах и в сердцах?

Да яркой изражу чертою

Народ, воскресший на стенах,

На кровах, и с высот к герою

Венки летящи на главу…

А ты, герой, пребудешь ввеки

Их честью, славой, образцом!

Где горы небо прут челом,

Там шумныя помчатся реки;

Из блат дремучий выйдет лес;

В степях возникнут вертограды;

Родятся и исчезнут грады;

Натура новых тьму чудес

Откроет взору изумленну;

Осветит новый луч вселенну —

И воин, от твоей крови,

Тебя воспомнит, возгордится

И паче, паче утвердится

В прямой к Отечеству любви!

Николай Михайлович Карамзин

(1766–1826)

К отечеству

Цвети, Отечество святое,

Сынам любезное, драгое!

Мы все боготворим тебя

И в жертву принести себя

Для пользы твоея готовы.

Ах! смерть ничто, когда оковы

И стыд грозят твоим сынам!

Так древле Кодры умирали,

Так Леониды погибали

В пример героям и друзьям.

Союз родства и узы крови

Не так священны для сердец,

Как свят закон твоей любови.

Оставит милых чад отец,

И сын родителя забудет,

Спеша Отечеству служить;

Умрет он, но потомство будет

Героя полубогом чтить!

Иван Андреевич Крылов

(1769–1844)

Волк на псарне

Волк ночью, думая залезть в овчарню,

Попал на псарню.

Поднялся вдруг весь псарный двор.

Почуя серого так близко забияку,

Псы залились в хлевах и рвутся вон на драку;

Псари кричат: «Ахти, ребята, вор!» —

И вмиг ворота на запор;

В минуту псарня стала адом. —

Бегут: иной с дубьем,

Иной с ружьем.

«Огня! – кричат, – огня!» Пришли с огнем.

Мой Волк сидит, прижавшись в угол задом,

Зубами щелкая и ощетиня шерсть,

Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть;

Но, видя то, что тут не перед стадом

И что приходит, наконец,

Ему расчесться за овец, —

Пустился мой хитрец

В переговоры

И начал так: «Друзья, к чему весь этот шум?

Я, ваш старинный сват и кум,

Пришел мириться к вам, совсем не ради ссоры:

Забудем прошлое, уставим общий лад!

А я не только впредь не трону здешних стад,

Но сам за них с другими грызться рад

И волчьей клятвой утверждаю,

Что я…» – «Послушай-ка, сосед, —

Тут ловчий перервал в ответ, —

Ты сер, а я, приятель, сед,

И Волчью вашу я давно натуру знаю;

А потому обычай мой:

С волками и́наче не делать мировой,

Как снявши шкуру с них долой».

И тут же выпустил на Волка гончих стаю.

Ворона и курица

Когда Смоленский князь,

Противу дерзости искусством воружась,

Вандалам новым сеть поставил

И на погибель им Москву оставил,

Тогда все жители, и малый, и большой,

Часа не тратя, собралися

И вон из стен московских поднялися,

Как из улья́ пчелиный рой.

Ворона с кровли тут на эту всю тревогу

Спокойно, чистя нос, глядит.

«А ты что ж, кумушка, в дорогу? —

Ей с возу Курица кричит. —

Ведь говорят, что у порогу

Наш супостат». —

«Мне что до этого за дело? —

Вещунья ей в ответ. – Я здесь останусь смело.

Вот ваши сестры – как хотят;

А ведь ворон ни жарят, ни варя́т:

Так мне с гостьми не мудрено ужиться,

А может быть, еще удастся поживиться

Сырком, иль косточкой, иль чем-нибудь.

Прощай, хохлаточка, счастливый путь!»

Ворона подлинно осталась;

Но, вместо всех поживок ей,

Как голодом морить Смоленский стал гостей —

Она сама к ним в суп попалась.

–

Так часто человек в расчетах слеп и глуп.

За счастьем, кажется, ты по пятам несешься:

А как на деле с ним сочтешься —

Попался, как ворона, в суп!

Раздел

Имея общий дом и общую контору,

Какие-то честны́е торгаши

Наторговали денег гору;

Окончили торги и делят барыши.

Но в дележе когда без спору?

Заводят шум они за деньги, за товар, —

Как вдруг кричат, что в доме их пожар.

«Скорей, скорей спасайте

Товары вы и дом!»

Кричит один из них: «Ступайте,

А счеты после мы сведем!» —

«Мне только тысячу мою сперва додайте, —

Шумит другой, —

Конец ознакомительного фрагмента.