По дедовским рецептам - Борис Головкин

Там, где земледелие было связано с безлесными территориями, возникла система перелогов — земель, которые после использования под посевы забрасывались на некоторое время для восстановления плодородия почв. Первоначально эта система была связана с довольно хаотичным размещением культур, так называемым пестропольем. Следующий этап — более прогрессивное, хотя и не намного более продуктивное трехполье постепенно вошло в практику земледельцев к XVI веку. При таком севообороте посевы культур повторяются на одном и том же месте не чаще чем раз в три года. Если в первый год поле занято, скажем, озимой рожью, то на следующее лето здесь выращивали ячмень или овес, а на третий год землю оставляли под паром, чтобы потом повторить весь этот конвейер культур.

Важно, что с распространением «трехполки» землю повсеместно стали удобрять навозом. На поля его вывозили зимой и весной. В XVI веке в центральных нечерноземных районах, например, на одну десятину (1,45 гектара) княжеской пашни приходилось до 30 возов, или около 600 пудов (более 9,5 тонны) навоза. Крестьянские поля удобрялись намного скромнее.

Используемые до XVII века одно-, двух- и трехзубые сохи (а как раз трехзубая соха изображена на миниатюре начала XVI века) в основном только рыхлили и перемешивали почвенный слой. Вскоре на вооружение землепашца пришла косуля — соха с выпуклым лемехом, который уже переворачивал пласт. Этот прообраз плуга позволил расширить пашню за счет плотных почв и целины. Ну а плужное земледелие и вовсе изменило природные ландшафты. И если полторы тысячи лет назад на карте средней полосы европейской части нашей страны на фоне сплошных лесных территорий лишь отдельными точками проступали очаги земледелия, то сейчас такими точками нередко оказываются леса, окруженные массивами возделанных земель…

«ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЕ» САДЫ ИЗМАЙЛОВА

А теперь речь о том, что представляло собой в старину русское садоводство и огородничество. Тут особенно ценен, как говорится, взгляд со стороны, потому мы для начала обратимся к свидетельству иноземцев — пришлых людей.

Немецкий дипломат Сигизмунд Герберштейн так описывал Москву начала XVI века: «Самый город деревянный и довольно обширен, а издали он кажется еще обширнее, чем есть на самом деле, ибо большую прибавку к городу делают пространные сады и дворы при каждом доме… К тому же между этими домами находятся луга и поля». Побывавший в Москве спустя столетие Петр Петрей де Ерлезунда словно бы продолжает описание: «В городе встречаются также большие луга, порожние места, много деревьев и увеселительных садов, занимающих довольно много места… В России легче достать плодов, нежели в другом месте, каковы, например, яблоки, сливы, вишни, маленькие сливы, крыжовник, смородина».

Свободная, «пространная» планировка столицы понятна. Она связана с частыми пожарами, которые, бывало, буквально опустошали деревянную Москву. Усадьбы располагали далеко друг от друга в расчете уберечь строения от огня. Адам Олеарий писал, что в городе, особенно летом, редкая неделя обходилась без пожаров. Никоновская летопись донесла до нас, например, описание одного такого бедствия 12 апреля 1547 года. Все московские слободы представляли собой большой дымный костер. В пепел превратились купеческие лавки Китай-города с богатыми товарами, казенные гостиные дворы, Богоявленская обитель, все дома от Ильинских ворот до Кремля и самой Москвы-реки. Высокая башня, в которой хранился порох, взлетела на воздух с большей частью городской стены, запрудив кирпичами течение Яузы. Пожар бушевал больше недели, перекинувшись в Гончарную и Кожевенную слободы за Яузой. А через два месяца при сильном ветре догорели и те дома, которые москвичи сумели отстоять в апреле.

Не миловал огонь и городских насаждений. Гигантскими свечами вспыхивали в усадьбах плодовые деревья. По вместе с Москвой вновь возрождались сады, и столица по-прежнему славилась своими плодами.

Кстати, само слово»сад» в тогдашней Москве означало не только посадки плодовых деревьев, кустов и ягодников. Под садом понимали, как писал большой знаток русской старинной литературы И.И. Срезневский, и луг, и небольшую рощицу, и просто траву — в общем все то, что составляло городскую усадьбу. Садом назывался также огород (впрочем, не менее часто сад, в свою очередь, именовали огородом). А чтобы понять, почему, нужно мысленно представить себе, как выглядела нежилая часть московского двора. «От древа до древа по три сажени (6,3 м. — Авт.) и болши, — ино яблони растут велики, обильно и всяким овощем не помешает (грядки с овощами располагались обычно между деревьями. Авт.), а как будет густо от ветья, под деревием не ростет ништо…» Таким образом, сад и огород (по современным понятиям) здесь совмещались. По краю усадьбы шли заросли крапивы и борща (борщевика) — ранних весенних овощей. В стороне от дома — гумно и ток, скирды хлеба и стога сена иногда стояли там на протяжении всей зимы. И все это тоже составляло сад.

Особый интерес в Москве представляли кремлевские сады — Верхний и Нижний. Они назывались еще Набережными, поскольку шли от Кремлевского дворца до самого берега Москвы-реки. Их именовали также Красными, то есть красивыми, прекрасными. Мы не знаем, когда они были заложены, но известно, что уже в 1623 году садовник Назар Иванов, «уряжая государев сад в Верху», отобрал из московских усадеб для пересадки лучшие яблони и груши, в том числе «три яблони большие наливу да грушу царскую».

Сады были относительно невелики (Верхний Красный чуть больше 0,2 гектара, Нижний и того меньше), однако устроили их необычно — на сводах каменных палат и погребов, составляющих как бы первый этаж каждого сада. Все обнесли каменной оградой с частыми окнами, забранными коваными решетками от лихих людей.

Землю для Набережных садов привозили из замоскворецких берсеневских дворов (где теперь пролегла Берсеневская набережная и находится Театр эстрады), смешивали с хорошо унавоженной грязью московских булыжных и торцовых мостовых и насыпали, предварительно просеяв, слоем около 90 сантиметров толщиной.

Для посадок подготавливали гряды, края которых обкладывали досками. Некоторые деревья, например грецкий орех, росли в отдельных ящиках и «струбах» (срубах). На зиму часть посадок укрывали от морозов рогожами и войлоком, летом защищали сетями от птиц.

В 1680 году царь Федор Алексеевич построил Новый Нерхний сад с деревянными стенами, в которых было прорублено множество окон, и, видимо, с крышей, которую поддерживали»100 столпов круглых да 100 каптелей». При саде также были поставлены палаты с печами. Получилось что-то вроде прообраза будущих оранжерей.

В Верхнем саду для отдохновения гуляющих строители возвели терема и чердаки (беседки), в Нижнем круглую башню без шатра и четыре палаты, стены которых украшала живопись иноземца Петра Энглеса. Год спустя в Нижнем саду устроили пруд, лоток для которого был вымощен свинцовыми плитами, а вода подавалась по свинцовым трубам из Водовзводной Пашни Кремля, что стоит и сейчас на том месте, где Нсглинка (она теперь в подземном коллекторе) сливалась с Москвой-рекой. Пруд был достаточно велик, но нему плавали лодки. Можно предположить, что плавал там и совсем юный Петр I до того, как организовал свою первую потешную лодочную флотилию на прудах в Преображенском и Измайлове.

Что же росло в кремлевских садах? Ассортимент растений можно восстановить довольно полно, поскольку сохранились описи многих посадок, а также акты своего рода ревизий, которые проводились после пожаров, случившихся в Кремле. Основу садов составляли плодовые деревья: отборные яблони, груши сарские (царские), волоские (волошские, или венгерские), груши-дули, сливы, грецкие орехи. Из ягодных кустарников — красная и черная смородина, крыжовник, «байпарис» (барбарис), малина. Имелся также виноград, который регулярно, хотя и не очень обильно, плодоносил. На грядах выращивали морковь, анис, горох, бобы, огурцы, тыквы. Из декоративных культур в Набережных садах традиционными были гвоздики и розы, к которым уже в XVIII веке прибавились многие посланцы европейских цветников — тюльпаны, нарциссы, лилии, мальвы, рябчики, фиалки и др. Особняком росли лекарственные травы для дворцовой аптеки — шалфей, рута, тимьян, базилик, майоран.

Набережные сады исчезли с карты Москвы вскоре после опустошительного пожара 1737 года. Но они оставили в истории след как посадки особого рода, не похожие на все тогдашние остальные. Во-первых, это были, что называется, «висячие сады», сооруженные на специально оборудованной кровле. Во-вторых, они открыли в России период паркового строительства, точнее, устройства «изящных» садов (иначе — увеселительных, потешных или публичных). В таких садах (вспомните петербургский Летний сад) впоследствии тоже разбивали цветники, сажали экзотические заморские растения, строили оранжереи, павильоны, беседки, ставили качели.