Фототерапия - Олег Анатольевич Рудковский

взглядом, который всегда заставлял меня тушеваться, хотя я этого и не показывал. — Тебе-то самому как?

— Я — другое дело! — В моем голосе прозвучала уверенность, которую кусок булки во рту только усилил. — Я работаю сдельно. Зарплата приличная. Центр города, что еще сказать. Думаю, ничто не отобьет у людей охоту фотографироваться.

Я немного покривил душой. Доходили слухи о новой компьютерной технологии, медленно, но верно наводняющей страну. Коновалов успокаивал. Если такой аппарат и появится в нашем городе, цена за фотоснимок отпугнет любого клиента.

— Но ведь ты не думаешь, что будешь сидеть здесь всю жизнь? — оторвала меня от раздумий Ирина, и я удивленно на нее уставился. Мне ни разу не приходило в голову ставить вопрос вот так ребром. Всю жизнь? А что заключает в себе это слово? Дни между рождением и смертью? Время, когда не знаешь, что может случиться завтра: развалятся планы или рухнет страна? Правильно ли будет сейчас думать о будущем?

— Не знаю, — ответил я честно.

В салон вошла женщина, на ходу вынимая из сумочки пленку. 36 кадров, механически отметил я. Зарождение удачного заказа. Ирина Галичева тут же отложила фотографии, отставила чашку с кофе и занялась привычной работой.

Иногда мне нравилось наблюдать за клиентами. В периоды бездействия я выходил из коптерки и усаживался на стул рядом с Ириной, подопрев голову руками. Здесь можно было встретить самых разных людей, которых не увидишь, даже если полдня будешь мотаться по городу. Приходили красивые люди, странные люди, упитанные и тощие люди, люди-весельчаки, подвыпившие люди, увечные люди, медлительные люди, люди, заглядывающиеся на грудь приемщиц, люди бандитской наружности, добрые люди. Кто-то мог бросить в мою сторону недоуменный взгляд, вероятно, задаваясь вопросом, кто я и почему здесь сижу. Но табличка-указатель на моей груди мгновенно проясняла ситуацию, и в их глазах я мог заметить небрежное: «А-а. Это тот самый, кто все это делает».

Я усмехался про себя. Я не просто это делаю, гражданка Неприметная Наружность, я держу вас в руках. Я убежден, что на каждом снимке сохраняется кусочек души того, кто пойман в объектив. Я держу в руках ваши души, изрыгаемые резаком, прошедшие до этого через проявитель, отбелку, воду и сушку, я держу вас, я знаю вас, я вас помню. А вот меня никто не знает. Я иду по городским лабиринтам и вижу людей, про некоторых я мог бы сказать что-то особенное, и им невдомек, что может означать мой быстрый взгляд из-под век. Они не в силах представить, что кто-то посторонний знает о чем-то личном в их жизни.

И я знаю. Личность — всего лишь понятие, одна капля в потоке жизни, но я уже твердо ухватил прыгающий шланг и направил поток в нужную мне струю.

Что это сулит мне?

Неправильный вопрос. Что может сулить это им?

Глава 5

Ни до, ни после я уже не испытывал такого глубочайшего потрясения, как в ту ночь. Вполне возможно, хотя я в этом и не убежден, случай этот послужил причиной последующих событий. Стал своего рода взрывом в будничных процессах. Как твердое микроскопическое тело подобно бильярдному шару разбивает привычный строй молекул, заставляя их разлетаться во все стороны, словно застигнутых врасплох ночных кошек. Может, и так. Но я думаю, настоящие причины лежат даже не во мне, а в многообразии действительности, способной меняться от спокойствия безоблачного неба до ужаса реликта из зарытого саркофага.

Я, не глядя, выуживал конверты из коробки, извлекал пленки, одним резким движением «антистатика» протирал их, бомбил кадры в соответствии с указаниями на конверте, отправлял заказы в последовательный ряд к сортировщику. Конверт этот ничем не выделялся среди других, казался таким же серым и однотипным, каким может казаться вагон поезда. Но ведь никто не знает, какие сцены разворачиваются на вагонных полках, образно называемых кроватями. Вот и я не знал. Понял только, что негатив ужасно «пережжен»: смутное лицо в центре кадра, вокруг него — чернота. Кто-то снят в упор, к тому же явно на белом фоне, а потому немудрено, что отразившийся от белизны свет вспышки разбил четкие границы изображения, превратив снимок в передержанную катастрофу. Я отрешенно подумал еще, что люди никак не научатся правильно выбирать расстояние от фотографируемых объектов, а потом пропустил пленку в рамку и отщелкал нужные кадры.

Я сразу забыл о пленке — привычно убрал со снимка красный цвет, преобладающий на передержанных кадрах, добавил плотности, отослал заказ к остальным. Скоро я обрезал петлю, и лента отправилась в свой долгоиграющий полет — прямиком к резаку.

Когда я просматривал фотографии, привычно расфасовывая их по конвертам, я вновь наткнулся на тот заказ. Мельком взглянул на первую «пережженную» фотографию, — мне сразу стало ясно, почему кадр вышел таким, снятые младенцы всегда вызывали во мне недоумение. Их гладкая, нежная кожа удивительно отражала от себя залп лампы-вспышки. Ребенок — мальчик или девочка, в таком возрасте трудно угадать по лицу, — лежал с закрытыми глазками и умиротворенным личиком. Он спал. Но краем мозга я уже улавливал надвигающуюся атаку ужаса. Ребенок действительно спал, но не в кроватке, как мне подумалось вначале, а в маленьком гробике. И сон его был из тех снов, что не имеют конца.

Я стоял возле агрегата с этим снимком в руке целую вечность, не ощущая ни времени, ни пространства. Я не мог прийти в себя. Нет ничего страшнее смерти ребенка. Даже гибель безмозглого животного не способна вызвать в человеке столько глубинных эмоций. Зверь, какой бы малыш он не был, думаю, всегда предчувствует приближение смерти. Маленький ребеночек не может этого знать. Он продолжает ползать по полу, в упоении познавая мир, а когда по пути он начинает кашлять, и на маленькой ладошке остаются капельки крови, он недоуменно смотрит на них: что это такое взялось из его рта? Он может вновь сунуть ладошку в рот, проверяя кровь на вкус, а потом он замечает какую-нибудь матрешку и радостно ползет за ней, продолжая познавать мир, который уже давно вынес ему ледяной, бесстрастный приговор. Он будет двигаться, пока не упадет.

Я вдруг со всей отчетливостью нарисовал эту картину в голове, пока не сообразив, что не мог достигнуть такой яркости даже размышляя о внутреннем процессе агрегата. Малыш шумно ползает в окружении собравшихся в светлой комнате родственников. Иногда он смотрит на них, не беря в толк, отчего это их глаза так странно блестят. А потом кто-то берет его на руки — отец или