Кот, который бросил бомбу - Лилиан Браун

В Мусвилле благотворительность процветала благодаря очень простому обстоятельству: всякий пожертвованный доллар возмещался Фондом К.

В нижнем этаже магазина за кассой сидела Лайза Комптон. Она работала здесь на общественных началах. Преподаватель на пенсии, жена школьного инспектора, она была одной из тех, в ком сейчас остро нуждался Квиллер.

— Лайза, не хотела бы ты сотрудничать с колонкой «Из-под пера Квилла»? Есть один проект, который в дальнейшем обещает вылиться в книгу.

Услыхав о «великих ушедших», Лайза воодушевилась. Жители Пикакса в третьем поколении, супруги Комптон могли вместе подумать над выбором кандидатов, а потом Лайза провела бы необходимые изыскания.

Пожалуй, она начала бы с покойного Осмонда Хасселрича, одного из первых здешних адвокатов, и Агаты Берне, любимой многими учительницы.

Снова поднявшись наверх, Квиллер увидел, что глаза у Полли горят, а это всегда предвещало какую-нибудь проделку или намекало на страшную тайну.

— Сядь! — велела она. — Мы должны обсудить праздничный обед в честь твоего дня рождения! Я уже заказала столик в гостинице «Макинтош» — твой любимый, напротив кованого герба из шотландского замка; и мне кажется, было бы забавно, если бы мы надели шотландскую одежду.

Для Квиллера это означало килт с тартаном Макинтошей, смокинг, спорран (сумку из меха) и кинжал, засунутый за край гольфа. Полли же наденет длинное белое платье с клановой лентой Дунканов, заколотой на плече булавкой с кернгормом, шотландским дымчатым топазом.

— Никто не узнает, что это твой день рождения. Я скажу, что мы отмечаем важный момент шотландской истории, и они подадут нам на закуску яйца, запеченные в колбасном фарше, и я разрешу тебе съесть половину моей порции.

Когда Квиллера заверили, что ему не придется задувать свечи на торте, он успокоился и согласился. А потом, после обеда, они пойдут домой и послушают хорошую музыку. У него как раз появились новые записи Джона Филда, которые ему не терпится послушать.

Позже в тот вечер Квиллер сделал в дневнике запись, отчасти объясняющую, почему перспектива празднования дня рождения повергала его в панику.

Четверг. Арчи, вспоминая наше с ним детство в Чикаго, всегда говорит, что в день рождения мне бывало паршиво. И ему можно верить. Он, как говорится, там был. И он не дурак. Даже в раннем возрасте я презирал тот дурацкий фарс, который обычно разыгрывают в день рождения: заставляют новорожденного загадать желание и задуть свечи, фальшивыми голосами поют: «С днём рождения, дорогой Квилл!»

И вот теперь, став взрослым, я вижу, что люди занимаются всё теми же глупостями, и мне по-прежнему приходится улыбаться и благодарить, вместо того чтобы обрушить блюдо с тортом им на головы.

Понимаю, мой протест выглядит несколько эксцентрично. Но я не собираюсь отказываться от своего мнения. В конце концов, всякий может позволить себе несколько мелких чудачеств, если они никому не приносят вреда и если он не нарушает закон, а также порядок в общественных местах.

Глава третья

В воскресенье днем в конце мая Хикси Райс и один из членов юбилейного оргкомитета прибыли в яблочный амбар, чтобы кое-что обсудить. Дуайт Сомерс был советником по связям с общественностью. Его фирма называлась «Сомерс и Бирд», иначе говоря «Сомерс и Борода», хотя единственная борода в фирме украшала лицо Сомерса. Квилл усадил гостей на роскошные диваны, и Хикси сказала:

— Здесь слишком удобно, Квилл! Нам не захочется уходить.

— Не волнуйся, — ответил он, — у Коко встроенный будильник — он живо выдворит вас, когда придёт время. Так что излагайте быстрее.

Обе кошки сидели на кофейном столике, плечом к плечу, умещаясь на очень большой книге в мягкой обложке.

— На чём это они сидят? — спросила Хикси.

— Их вечернее чтение — «Марк Твен для детей». На обложке — фото великого писателя в полный рост.

— У него усы как у тебя, — заметила Хикси.

— Скорее, у меня как у него.

Квиллер был большим поклонником великого писателя. Именно Твен дал миру самый короткий совет: «Если не уверен, говори правду».

— Итак, что у нас с праздником?

— Если вкратце, — ответил Дуайт, — тон тринадцати неделям празднования зададут три парада. В День поминовения[3] мы посвятим прошлому Пикакса, о котором расскажут живые картины на передвижных платформах. Главным символом станет киркомотыга, хранящаяся под стеклянным колпаком в мэрии. На параде Четвертого июля основным мотивом выбран сегодняшний Пикакс, а в День труда — будущий.

Хикси добавила:

— Я рассказывала Дуайту о театре одного актера, который ты, Квилл, устроил вокруг Великого пожара тысяча восемьсот шестьдесят девятого года.

— И как всё прошло? — спросил Дуайт.

— Мы попросили публику, — объяснил Квиллер, — представить себе, что в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году уже существовало радио, и передали трансляцию с пожара, охватившего чуть ли не всю страну. Я изображал радиокомментатора, а Хикси занималась технической стороной вопроса: на ней были все шумовые эффекты. Хикси простонала:

— Однажды мы устроили такое шоу в подвале церкви. Был жуткий мороз. Люди сидели, завернувшись в одеяла, натянув рукавицы, надвинув на уши шапки. А диктор притворялся, будто вытирает пот со лба, и говорил, что температура воздуха не меньше ста градусов[4].

Квиллер вспомнил, как в самый драматический момент маленькая девочка прошла через сцену, направляясь в туалет.

— Несколько минут спустя она невозмутимо проследовала обратно, — сказал он. — К чести публики надо сказать, что никто не засмеялся. Но мне стоило немалых усилий сохранить серьёзное лицо.

— А что, если отыскать на антресолях побитый молью сценарий, — предложил Дуайт, — и устроить шоу для зрителей «Пикакс и я»?

Квиллер ответил, что, наверное, смог бы. Вообще-то он любил выступать перед публикой, читать текст, который сам написал, слышать аплодисменты зала.

— А сколько представлений?

Дуайт, поразмыслив, ответил, что хватит одного в каждую из тринадцати недель. В зрителях недостатка не будет.

— Как насчёт утренников по воскресеньям? В оперном театре? — предложил он.

— Что ж, это, пожалуй, лучше церковного подвала и школьных спортзалов. Идёт!

Пикакс был готов к великому моменту своей истории: дома заново выкрасили, ветви на деревьях подрезали, мостовые отремонтировали. В деловой части города высадили бордюры из розовых, белых, красных петуний. Потрескавшийся асфальт на тротуарах заменили модным теперь кирпичом.

На лужайке перед солидным старым кирпичным зданием суда красовались знаменитые кусты пионов.

Мэрия, наоборот, несколько обескураживала своей подчеркнутой обыденностью — двухэтажное здание серого кирпича, с плоской крышей, маленькими окнами и невыразительной входной дверью. Полицейское управление, располагавшееся наверху, имело отдельный вход, со двора, а в подвальном этаже размещалась тюрьма.

Но в этом году Хикси Райс поставила себе целью украсить мэрию. Окна снабдили ставнями; на крыльце установили изящные перила; затрапезную входную дверь заменили старинной, из антикварного магазина; а окна, как наверху, так и внизу, украсили цветами в ящиках.

Всего этого Хикси добилась благодаря коммерческой жилке, силе воли, длинным ресницам и привычке не мириться с отказами.

Комитет высадил в цветочные ящики за окнами… анютины глазки! Жёлтые анютины глазки![5] То-то было веселья у остряков в кофейнях, в редакцию «Всякой всячины» хлынули насмешливые письма. Но анютины глазки прижились и чувствовали себя прекрасно

Было назначено три парада. Первый — в День поминовения — должен был пройти под девизом «Пикакс когда-то». Метеостанция обещала хорошую погоду.

И тут Квиллер получил тревожное письмо: «Квилл, мне нужно поговорить с Вами, но я не хочу, чтобы об этом знал Гэри. Не перезванивайте мне. Максин».

Максин была женой хозяина отеля «Попонка» в городе Брр. Они поженились совсем недавно. Максин принадлежала пристань, которой она умело управляла.

Квиллер вдруг почувствовав что ему ужасно хочется съесть «медвежий бургер» которыми славился отель «Попойка». Взяв ключи от машины и оранжевую бейсболку, он попрощался с сиамцами, которые проводили его до двери. Не важно, какие слова он произносил, уходя. Это могло быть что-нибудь из Шекспира, немного в нос, например: «И Криспианов день забыт не будет отныне до скончания веков, с ним сохранится память и о нас, о нас, о горсточке счастливцев, братьев…»[6], или детская песенка «Хей-дидл-ди, кот и скрипка», фальцетом, чтобы у них в ушах засвербело. Квиллер никогда не понимал, недовольны кошки, что он уходит, или, наоборот, счастливы, что дом остается в их полном распоряжении.