Единственный крест - Виктор Лихачев

А еще юный Асинкрит поражался тому, насколько светел мир вокруг него. Разумеется, ему тогда неведомо было это слово, как не мог юный гражданин Упертовска и мира понимать смысл и таких слов, как гармония, счастье, привязанность… Он находился тогда в том прекрасном возрасте, когда взрослые еще не заставляют тебя воспринимать собственный опыт через понятия и слова, когда ты воспринимаешь мир, как одно целое, не дробя его и не высушивая посредством классификаций и таблиц. И стрекоза с огромными глазами для Асинкрита была равнозначна любимцу двора псу Цыгану. Разница заключалась только в их названиях. Меняясь, они создавали и новый образ. Асинкриту оставалось только запомнить: Стре-коза, Цы-ган, то-поль — и знание о предмете, словно по волшебному слову, тотчас входило в его сердце.

Больше всего любил Асинкрит, когда в погожие деньки их детсадовская группа шла гулять за город. Малышей расставляли по парам, они должны были браться за руки и следовать за воспитательницей. В то время огромный зеленый луг с крошечной речкой посередине, больше похожей на ручей, еще не застроили уродливыми пятиэтажками-близнецами. Асинкрит вместе со всеми ребятами пел песню про Щорса: «Чьи вы хлопцы будете, кто вас в бой ведет?» и в то же время, сгорая от нетерпения, ждал новой встречи с колокольчиками и звездочками — это были его любимые цветы. А еще он знал, что если не тратить время на всякую ерунду, вроде срывания двумя пальцами венчика травки, похожей на колосок и загадывая друг другу: «Петушок или курочка?», то можно успеть, прейдя по камням ручей, дойти до оврага. Старшие мальчишки говорили, что там есть лисьи норы и можно встретить живую лису. Лису Патрикеевну он знал только по сказкам, а потому очень хотелось самому увидеть ее. И пусть его потом будут ругать, какое это имеет значение?

Опять-таки, юный Асинкрит понятия не имел, что такое подсознание или неосознанная потребность. Но стремясь дойти до оврага, он тем самым увеличивал границу своей Ойкумены, своего обитаемого мира, в котором гармонично сосуществовали стрекоза, пес Цыган, облака и даже безымянная пока лиса. Где от колокольчиков и звездочек голубым и розовым крапом блестел луг, умытый утренней росой. А возвращались они обратно уже под песню «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону» (по всей видимости заведующая детским садом была когда-то первой пионеркой). Им улыбались встречные взрослые, останавливались грузовики… А когда группа проходила мимо знакомого двора, Асинкрит кричал вместе со всеми лениво лежащему псу: «Цыган! Цыган!», и если пес начинал вилять хвостом, наш юный герой был счастлив: он-то знал, что Цыган узнал именно его.

* * *

Первая трещинка на глади зеркала, первая тучка на бездонно синем доселе небосклоне асинкритовского мира появилась в тот день, когда двое взрослых мальчишек, проходя мимо крошечного (только не для Асинкрита, разумеется) сидоринского садика, вдруг остановились подле забора. Асинкрит по слогам читал своей четырехлетней соседке Светке сказку Сутеева про то, как веселый карандаш рисовал домик, сад, озеро, рыбу, а потом все это становилось настоящим. Сказка была такая же добрая, как и мир вокруг. Светка звонко смеялась, а юного грамотея просто распирало от гордости — как же, в школу он еще не ходил, а уже может читать. И тут подошли эти двое. Даже став взрослым Асинкрит с трудом определял возраст людей. На два или на три года незнакомые мальчишки были старше его — какая разница? Впрочем, Асинкрит и Светка их не интересовали. На земле, почти у ног маленького Сидорина, громко чирикая, веселую возню устроили воробьи. Один из мальчишек достал рогатку, прицелился — и птичья стайка вспорхнула вверх. Только один воробышек, громко чирикнув, серым комочком покатился, трепеща, по земле. Мальчишка подошел ближе, вложил в рогатку новый камень — и вновь этот резкий звук мгновенно ослабевающей резины. И снова громкое — «чирик», показавшееся тогда Асинкриту душераздирающим воплем. Но серый комочек еще трепетал на земле, и мальчишке понадобилось третий раз «заряжать» рогатку.

— Неплохо, Санек, — одобрительно сказал второй пацан. — Немного потренируешься, и будешь с первого раза вышибать намертво.

— Просто солнце в глаза светило, да и далеко все-таки было, — отозвался первый.

И они ушли, как ни в чем не бывало. Широко раскрытыми глазами Асинкрит смотрел то на лежащего неподвижно воробышка, то на спины уходящих мальчишек.

— Бедный воробышек, — вздохнув, сказала Светка, а потом слегка толкнула Асинкрита. — Асик, давай читать дальше…

Читать дальше? Что-то оборвалось внутри Асинкрита. Всякий раз, когда негодный мальчишка стрелял в птаху, ему казалось, что камешки летят в него. Он подбежал к воробью, взял его в руки. Птичка безжизненно распласталась на его ладони. Воробей был мертв. Как захотелось Асинкриту, подобно герою русской сказки, найти живую воду и плеснуть ею на воробышка. А может… И он с криком: «Мама, мама! Воды!» бросился домой. Задыхаясь и путая слова, стал объяснять маме, что ему нужна живая вода и что он должен оживить воробушка. Асинкрит протягивал маме безжизненное тельце птички, торопил ее. И не сразу до него дошел смысл маминых слов о том, что такая вода бывает только в сказках, и что мертвую птицу, увы, нельзя оживить.

Потом они вместе со Светкой в самом дальнем углу сада выроют между двумя кустами смородины ямку и положат туда несчастного воробья, чья жизнь оборвалась так несправедливо и нелепо…

И Асинкрит расплакался. Глядя на него, заголосила Светка. Так и сидели два этих маленьких человечка над едва заметным бугорком, и плакали. А ночью Асинкрит не мог долго заснуть. И все думал, почему кроме него никто больше не стал оплакивать воробья, который никому не сделал зла. Также светило солнышко, летали стрекозы, пес Цыган с лаем носился за проезжающими мотоциклистами. Асинкрит еще не знал такого слова — равнодушие, но уже понял, что в этом огромном мире что-то не совсем ладно, если он не может или не хочет увидеть такую вопиющую несправедливость.

* * *

Буквально через неделю мальчику предстояло сделать еще одно открытие, гораздо более неприятное. Все-таки ему было шесть лет, и он видел разницу между крохотным воробьем и человеком. Но смерть доселе обходила стороной его мир. Воробей стал первой ее весточкой. А вскоре Асинкрит получил и вторую. Вообще, в том случае было много загадочного. Никто не мог объяснить, почему Асик Сидорин вместо того, чтобы идти на обед вместе с другими ребятами, вдруг очутился за воротами детского сада, что делать запрещалось. И зачем он пристроился к проходившей мимо похоронной процессии? И как ему хватило сил дойти до кладбища, а это без малого шесть километров?

На самом деле Асинкрита привлекли звуки музыки. Какая-то неведомая сила потянула его на улицу, несмотря на все запреты. Он увидел как мимо их садика шли люди. Все они молчали. Впереди четверо мужчин несли обитый красным сукном ящик. Завершали процессию мужчины с музыкальными инструментами в руках. Асинкрит видел их раньше, когда отец брал его на демонстрацию. Только тогда музыка звучала весело, а не так мрачно, как сейчас. Отец сажал Асика к себе на шею, и Асик, одетый в белую матроску, с красным флажком в руке, мгновенно оказывался выше всех. Вокруг него было людское море — так ему казалось. Люди кричали «ура», и он кричал «ура» вместе со всеми. И вот эта же улица, те же музыканты, но все по-другому. И вновь какая-то неведомая сила повлекла Асинкрита. Он встал за музыкантами и пошел вслед за ними. Время от времени музыка умолкала, ящик ставили на табуретки. С трудом, но Асик все-таки разглядел, что в нем лежала незнакомая бабушка со сложенными на груди руками и очень бледным лицом. И вновь звуки музыки, ящик поднимали вверх и люди, безмолвные и тихие, шли вперед. Дальше все было смутно: окраина города, какое-то поле, большая роща, только между деревьев в этой роще были не колокольчики, а железные оградки, внутри которых были либо кресты, либо какие-то металлические сооружения с звездами наверху. Незамеченный, мальчик робко стоял в стороне до тех пор, пока все вдруг пошли обратно и сели в ожидавший людей автобус. Асинкриту стало страшно. Основательная сказочная подготовка уже подсказала ему, что он находится на кладбище. Люди уходили, и оставляли его здесь одного. Как добираться обратно домой он не знал. Водитель автобуса уже завел мотор, двери машины закрылись… Асинкрит выбежал из-за кустов и заревел что было силы. «Откуда этот мальчик?», «Кто это?» — спрашивали друг у друга удивленные люди. Асика внесли в автобус, стали расспрашивать, но он, перепуганный, продолжал реветь. Слава Богу, одна женщина узнала его: «Да это же сын Сидориных, которые врачи». И уже через четверть часа Асинкрит увидел знакомый двор. Но, даже оказавшись в доме, он не перестал реветь. Во-первых, надеясь тем самым смягчить ожидавшее его наказание. А во-вторых… Кто знает, может оплакивал мальчик свой мир, свою Ойкумену, в котором, как оказалось, находилось место и зеленому лугу, и кладбищу, первомайской демонстрации, и траурной процессии, провожающей человека в его последний путь.