Русская современная история в романе И.С. Тургенева «Дым» - Павел Анненков

Это весьма любопытная и поучительная история Прежде всего выступает в ней вперед одно из самых зрелых созданий Тургенева, образ героини любовного романа, ею же и завязанного, Ирины Ратмировой. Что это за женщина? Трудно себе представить более скудный запас предметов для мышления в образованной женщине, при более благородной натуре и при более ослепительных качествах тела. Зато Ирина и опирается единственно на свой смелый, честный и откровенный характер, который, однако ж, не может дать ей, несмотря на все благороднейшие порывы ее души, ничего, кроме сознания своего превосходства перед другими, да пустых наслаждений гордости и мести. Большая часть прежних героинь Тургенева были, по-своему, мыслящие головы (вспомним Асю, Лизу «Дворянского гнезда»), даже глубоко мыслящие головы, и читатели, конечно, не забыли того обаяния, которое они производили вообще на публику, благодаря столько же их женственной грации, сколько и выражению своеобычной идеи, игравшей на их физиономиях. Последней черты мы именно и не можем уловить в образе Ирины. Она осталась такой, какой вышла из рук благодатной природы, показавшей к ней истинно материнскую щедрость: ни семья, ни общество, ни жизнь ничего ей не дали сверх того, и сама она ничего не приобрела. Редко случалось нам в литературе нашей встречать такое поразительной изображение томлений одного страстного сердца по какой-то лучшей жизни, к которой, однако ж, оно совершенно неспособно. Не пожалел же автор и труда для того, чтоб достойным образом обрисовать этот тип с двойным его характером, способным дать высокое понятие о природных, естественных силах почвы, его породившей, и в то же время обнаружить всю беспомощность ее образования и недостаток воздуха для самого существования подобных типов.

Ирина презирает и ненавидит окружающий ее мир, который вознес ее, однако ж, на высшую ступень благосостояния, почестей и довольства. Никакой благодарности она не чувствует к нему, и по одной причине. Он нем и молчалив перед нею, как могила. Чем более дает он ей из того, что только может дать, – средств, денег, комфорта, тем настоятельнее становятся ее требования, взятые из другого порядка идей, и на которые окружающий ее мир может отвечать только вопросом: «да чего же ей надобно еще?» И вопрос этот, во всей его оскорбительной наглости, именно и предлагается ей постоянно, ежедневно, немым, но несомненным образом, всеми ее окружающими. У них нет средств представить себе даже мысленно ее положение. Душевный голод, ее поедающий, кажется им просто темной, загадочной болезнью женского организма; но для Ирины муки этой болезни тем ощутительнее, что она ясно сознает – почти физически чувствует в себе присутствие всех качеств ума и сердца, которые обыкновенно спасают от нее людей. Неожиданная встреча в Бадене с Литвиновым, прежним своим женихом, давно покинутым ею, сразу возбуждает в ней предчувствие, что в этом случайном обстоятельстве заключается для нее единственный последний исход из того состояния духовного сиротства, в котором она находится. С невыразимой нежностью прильнула она к воображаемому своему спасителю, Литвинову, и в награду за первое слово сочувствия, за один призрак настоящей, полной жизни, за одно обладание человеческим обликом, от которого она уже отвыкла, Ирина отдается ему вся, со своей честью, со своим именем и со своей будущностью. Но сделав это, она останавливается. Литвинов, пожертвовавший ей невестой и целым, уже определенным строем жизни, продолжает опрометчивую свою игру и требует у нее разрыва с миром, бегства и вечных связей с собой. Разница между ними обнаруживается тотчас: покуда он бродит во тьме, она уже умеет трезво распознать, сквозь весь чад и облако неподдельной страсти, голую истину: ей невозможно покинуть места, к которому она прикована всеми своими привычками; она способна пожертвовать жизнью, оказать примеры героической решимости, бороться с судьбой до последнего издыхания, но только на своем, на одном – презираемом месте – и нигде более!

На что же сводятся после того сношения Ирины с Литвиновым? Она прямо высказала свой взгляд на них, ужаснувший Литвинова, когда предложила ему остаться другом ее сердца без дальнейших условий. Спрашивается: какую же помощь, в конце концов, оказывают Ирине все силы, способности и преимущества, которыми осыпала ее природа без расчета и бережливости? Дело в том, что как бы ни велики были дары природы, всегда отыщутся в нравственном существе человека сторонние и темные уголки, куда не запала ни одна крупинка этих даров. Все такие закоулки внутреннего нашего мира уже очищаются мыслью, веянием идей, существующих в обществе, собственною работою человека над собой. Самыми великими целителями этих душевных тайных недугов признаны повсеместно жизненные идеалы. Где их нет, где они не могут народиться, где вместо них или под их именем являются уродливые исчадия испорченной и сластолюбивой фантазии – там нет и светлых личностей. Спасение человека зависти от них. Ирина представляет реальный пример благородной натуры, лишенной даже предчувствия той единственной силы, которая могла бы дать содержание ее жизни. Она вся состоит из стремлений, чаяний и прозрений, которые никак не могут сложиться в мысль и правило. По милости этого отсутствия жизненного идеала она лишена и всякого оружия для борьбы с собой, хотя необычайная зоркость сознания и совести, отличающая ее, помогает ей ясно видеть всю нравственную свою беспомощность. Таким образом, несмотря на все богатства своего сердца и своей природы вообще, она ничем не связана с душевным миром. Самый простой, скромный, незатейливый жизненный идеал помог бы ей освободиться, по крайней мере, от слепой привязанности к внешним изысканным формам существования, чего она теперь не в состоянии сделать при всем своем уме и характере. Нельзя забыть одной сцены романа, когда перед первым своим выездом на бал в Москве, решившим ее судьбу, Ирина берется за конец ветки, украшавшей ее молодую голову; и ждет только слова Литвинова, чтоб сорвать ее и отказаться от вечера. В эту минуту она лучше своего пламенного обожателя, тогда еще студента, прозревала будущность и чувствовала, что делает выбор, между простой жизнью, озаряемой любовью и мыслью, и жизнью в шуме и блеске пустых призраков; но Литвинов не сказал ожидаемого слова, и она ринулась в поток, который принес ее в объятия Ратмирова. Этой превосходной сцене можно противопоставить только другую в конце романа, когда спустя несколько лет и перед тем же Литвиновым, успевшим поумнеть с тех пор, но все еще много уступающим ей в понимании вещей и положения, Ирина плачет искренними слезами любви, раздирая и топча ногами великолепные кружева, с которыми, однако ж, расстаться не может. Имей эта женщина возможность обрести с какой-либо стороны светлое представление жизни, руководящий и обязательный нравственный идеал, она, может быть, не сделалась бы непременно Литвиновой, но не была бы и Ратмировой, а главное, не прошла бы всего того, что ей пришлось пройти!

После всего сказанного рождается, сам собою, вопрос – откуда же берет Ирина ту власть над людьми, то неодолимое обаяние, которое захватило Литвинова тотчас, как он подпал снова под действие этой чарующей силы, которое разбило в прах все его мудрые предначертания, и не только разбило их, но заставило его изменить еще самым священным обязанностям, превратило его почти в лжеца и обманщика. Вместе с Литвиновым, конечно, только без горестных последствий, им испытанных, – обаянию этому невольно подчиняется и сам читатель романа. Одна красота, как бы превосходна ни была она изображена писателем, не имеет средств согласить все мнения и сообщить всем, или, по крайней мере, значительному большинству читателей одно и то же ощущение, потому что понимание и представление физической красоты разнообразны до бесконечности. В Ирине подчиняющее начало есть дух независимый, который отвечает протестом и горьким обличием на то, чему она сама уже покорилась; это неумолкаемый гнев благородного сердца против пошлости и ничтожества, часто обращенный на себя, не заговариваемый ни лестью, ни подкупом, ни коварными оправданиями самолюбия. Приближаясь к Ирине, люди испытывают такое же чувство, как при встрече с опасностью. От этого чувства не был свободен и Литвинов, завязывая с ней вторичное знакомство, как никогда не был свободен от него и муж ее. Вообще, надо сказать, что все создание этого образа изумительно по своей целостности: нигде нельзя найти в нем спайки, которая указала бы место, где произошло механическое сближение двойного характера, его отличающего. Процесс его создания напоминает почти химический процесс, когда из соединения различных минералов получается как бы новый, самостоятельный минерал. Тайна такого производства образов уже утеряна с Пушкина и его школы, последним представителем которой остается, вместе с И.А Гончаровым, и автор романа. Как бы то ни было, но Ирина, благодаря художническому воспроизведению типа, выражает уже не одно какое-либо частное лицо, выхваченное из жизни, говорит не за себя только, но делается выражением и олицетворением целого строя жизни в известном отделе общества.