1919 - Игорь Николаев

*** - Янки в драке не промах, не трусит в бою, и умеет в яблочко бить, Если кровь проливать доведётся свою, почему бы её не пролить? Улыбка во все сорок восемь зубов, грубый, простой разговор, - Американца портрет готов, знакомый с давнишних пор. Но от прежнего янки нет ничего - зубы в деснах наперечет, И к Европе-матушке у него накопился собственный счет. Протяжная песня неслась над глинистыми пригорками тренировочного лагеря, заглушаемая истошными воплями Боцмана, гоняющего пополнение. Певец с душой выводил куплет за куплетом, одновременно прокручивая дырки в толстом кожаном ремне граненым шилом устрашающих размеров, переделанным по образцу американского «траншейного ножа М 1917» (правда, вооружали им почему-то морских пехотинцев) с рукоятью-кастетом. - Как же ты заунывно воешь… - скривился Мартин. – Ладно, хоть не негритянские песнопения. - Могу и их, - отозвался певец, делая очередное отверстие. – «Южный хлопок»? - Не надо! – с чувством воспротивился Мартин. - Грубый ты, нет в тебе этой… культуры. Добрая песня – лучший друг каждого хорошего человека. - Песня! Но не завывание же! - Это патриотическая песня! – певец значительно поднял шило подобно указке. – Она поднимает дух и ведет нас к подвигам. Так говорили на вербовочном пункте. Огнеметчик Питер Беннетт Мартин был наполовину австралийцем, наполовину новозеландцем, выходцем из семьи потомственных инженеров и механиков. Американский доброволец с западного побережья, англичанин по рождению, ефрейтор Даймант Шейн по прозвищу «Бриллиант» всем рассказывал, что был портным, демонстрируя огромное шило, но портняжничал плохо, а ножом владел с привычкой и сноровкой выдававшими отнюдь не мирного обывателя. Более непохожих по виду и происхождению людей трудно было представить, но во взводе «пинающих глину » они уживались вполне мирно. Устроившись на самом высоком пригорке, пара предавалась самым что ни на есть мирным занятиям – Мартин полировал куском войлока баллон огнемета, а Шейн пытался соорудить что-то похожее на многоярусную подвеску для кобуры, поминутно накалывая пальцы парусной иглой. Время от времени они бросали критические взгляды вниз, где с десяток взмыленных новобранцев истекали потом и ненавистью под бдительным присмотром Боцмана. Боцман исходил лютым воплем. Бритые наголо призывники по уши в грязи ползли в лабиринте колышков, изображавших заграждения, хорошо хоть проволока была гладкой, а не привычной и ненавистной «колючкой» всех сортов. - Рядовой! – Боцман выбрал себе жертву. Почему капрала назвали именно так, никто не знал, Патрик Голлоуэй сроду не выходил в море, но маленький кривоногий ирландец-капрал, обросший рыжей клочковатой бородой, стал «Боцманом» в первый же день на фронте. – Рядовой! А ты знаешь, что один парень из сотого батальона хайлендеров, убил насмерть «боша» мешком с землей?! - Нет, сэр! – несчастная жертва, будущий «баррикадир» с трудом стояла, язык у нее заплетался от усталости. - Теперь знаешь! Так вот, ты должен его превзойти или я плохой наставник! Ты хочешь сказать, что я плохой наставник?! Несчастный уже не отвечал, а жалобно блеял в ответ, доказывая, что Боцман лучший наставник на всем белом свете. - Если я хороший наставник, то ты должен убить не менее двух проклятых колбасников подручным инструментом! А как ты, отродье больной шелудивой обезьяны, сможешь это сделать, если себя еле тащишь!? - Господи, какой бред… - прокомментировал происходящее Мартин, последний раз проводя войлоком по лоснящемуся металлическому боку баллона. - Ничего, пойдет, - возразил Шейн. – В любом деле так, сначала запугать, потом показать, как правильно, и все само пойдет. Неважно что орать, главное, чтобы громко и страшно. Сотый шотландский… Не помню такого. - Наверняка придумал. Все равно это абсурд. Вот лейтенант обходился без крика… Американец в ответ лишь ухмыльнулся. Уильям Дрегер, командир «тоннельного» взвода, действительно никогда не повышал голос на полигоне. Он просто сидел и невозмутимо попыхивал старой трубкой рядом с «Виккерсом», посылающим очереди поверх голов нерадивых подчиненных. А потом полз сам. - Скоро вернется… - протянул Шейн. – Вернется наш лейтенант из отпуска и даст всем прикурить… Вот скажи, сержант, ради всех святых, сколько нас еще будут держать в этой песочнице? Ясно и младенцу – что-то затевается. - Ну да, мне ведь докладывает лично Хейг, - саркастически ответил австралиец, неосознанно подстраиваясь под простецкий стиль собеседника. – Вот прямо с утра приходил, с письменным докладом. Спроси у Першинга. Боцман наконец-то затих, поникшие и измученные испытуемые гуськом потянулись с полигона, все как один шоколадно-коричневого цвета, измазанные в грязи и глине от подошв до бровей. Проходя мимо пригорка они бросали злобные взгляды на вольготно расположившуюся пару. Тоннельщиков не любил никто. Офицеры в Ставке – за то, что те «бездельничали», пока прочая армия продолжала, как проклятая, готовить очередное великое наступление (обычно оканчивающееся продвижением на пару сотен ярдов многократно перекопанной фугасами и обильно политой кровью фландрской глины). Дивизионные офицеры – за независимый вид и возможность плевать на их приказы. Бригадные офицеры – за знание каждого закоулка фронта (где сами они если и бывали, то по недоразумению), полковые – за то, что тоннельщики копали лучшие укрытия, но не давали ими пользоваться другим. Субалтерны не могли сдержать зависти, видя превосходящие знания саперов. Но больше всего саперов не любили рядовые «томми», причем вместо обыденного «не любили» правильнее было бы сказать «истово ненавидели». После Мессин немцы очень серьезно относились к «крысам», каждое появление тоннельщиков на передовой означало, что боши постараются уничтожить их любой ценой – от постоянных артобстрелов до самоубийственных рейдов к выходам из подземных нор. С соответствующими последствиями для всех, кому не повезло оказаться поблизости. А уж когда часть на поверхности успевала смениться, и пехотинцы неожиданно обнаруживали выползающих прямо из-под земли мрачных незнакомцев, перемазанных с ног до головы… Ну и не стоит забывать, что стараниями Нортон Гриффитса рядовой сапер получал шесть шиллингов в день – втрое больше, чем в пехоте. Сейчас, весной девятнадцатого, старые добрые «кроты» были уже не нужны и мастеров подземной войны перевели в штурмовые отряды, с сохранением прежнего состава. Сержанты, приставленные для обучения бывших тоннельщиков премудростям траншейной войны, поначалу гоняли их с удвоенным рвением, предвкушая немало веселых минут себе и слез – «новичкам». Снова и снова наполнять бездонные мешки тобой же выкопанной землей, носиться сломя голову по узким траншеям и ползать в грязи под рядами колючей проволоки, метать ручные и ружейные гранаты – скажете, приятного мало? Но не тут-то было! Тоннельщики, набранные прямо из шахт Камберленда и Уэстморленда, за два года подземной войны и столько же - инженерных работ видели в деле любую взрывчатку – порох, лиддит, аммонал… Занятия по гранатометанию «крысы» превращали в веселый спорт, дурачась как дети, споря, кто точнее и дальше кинет старые «банки», «щетки», «лимоны», новые зажигательные и дымовые гранаты – стоя, сидя, с колена, лежа, на бегу. От плеча, как спортивное ядро, метая, как дротик, бросая, как мяч в крикете... Хотя в скоротечных и безжалостных схватках под землей в ход шли не «Виккерсы» и «Льюисы», а револьверы и обрезы Ли Энфилдов, тем не менее группа поддержки прилежно дырявила из пулеметов установленные над «вражескими траншеями» полуторафутовые щиты, по которым проверялось качество прикрывающего огня. Навыки в работе с электробурами, насосами и прочей сложной машинерией даром не прошли. А уж пугать сапера земляными работами - просто бесполезно. Здесь, на поверхности, хотя бы можно было копать стоя, и не бояться каждый миг, что смешанный самой природой коктейль из песка, глины и пульпы поплывет, как тесто и поглотит выработку, заживо погребя всех землекопов. Заполненными за годы войны мешками с землей, наверное, можно было бы построить дамбу до самой Англии. После кромешной и удушающе жаркой тьмы тесных лазов любая траншея казалась просторной, как Пикадилли. Тут не было ни «удушливого газа» без вкуса, цвета и запаха, ни мерзких испарений лиддита, погубивших едва ли не больше «тоннельщиков», чем боши. Но несмотря на прежний опыт, солдат поодиночке и группами учили двигаться в рост, на четвереньках, ползком, по грязи, опушке леса, кустам, разрушенной улице. И особенно – резать колючую проволоку, бесшумно, но быстро проползая под десятками ее рядов, пользуясь подпорками или бочками без днищ. Саперы по себе знали цену единственного неосторожного звука, так что схватывали все на лету. - И пошли они, ветром гонимые, - напутствовал новичков Мартин. – Сейчас и наши подойдут, помесим землю Ля Белль Франс. Или как там ее. Американец поднял и растянул на вытянутых руках результат своих трудов, похожий на грубо сшитую кожаную паутину, критически озирая его из-под насупленных бровей. У австралийца отвисла челюсть. - А что это? – спросил он, наконец. - Это… это будет сбруя для револьверов, - объяснил Шейн, определенно довольный результатом. - Для шести сразу? – недоверчиво уточнил Мартин. - Ну да, - Шейн искренне не понял недоумения товарища. – Шесть «Уэбли», по три с каждой стороны, один над другим. Бошам хорошо, им дают эти, как их, пушковые… забыл . Они многозарядные и с магазинами. Щелк, щелк и перезарядил. А здесь пока траншею пробежишь – барабан расстреляешь и самого хлопнут. Так получается тридцать шесть патронов без перезарядки. - Хммм… - Мартин взглянул на творение рук Шейна под совершенно новым углом. – А ведь и вправду… - А тебе незачем, ты и так бегающая зажигалка? - обнадежил его американец в своей обычной грубовато-шутливой манере. Мартин шутку не оценил, огнеметчики вообще очень плохо воспринимали юмор относительно своей страшной и смертельно опасной работы. Но утро выдалось настолько хорошим, что портить настроение обидой было не с руки, да и обижаться на жизнерадостного янки не тянуло. - Наши идут, - заметил Шейн, всматриваясь из-под сложенной козырьком ладони. – Что ж, побегаем… А то чего-то неудобно перед… сотым шотландским. Он хмыкнул собственной шутке. Мартин вздохнул, привычно подхватывая баллон, заполненный водой. Огнеметчик всегда тренировался с утяжеленным муляжом, сделанным из настоящего, отслужившего свое, агрегата, ухаживая за ним так же тщательно, как за настоящим «поджигателем». Они начали спуск, стараясь не поскользнуться на мокрой траве. По пути американец насвистывал свою любимую «Янки из Коннектикута». - Янки в драке не промах, не трусит в бою, и умеет в яблочко бить, Если кровь проливать доведется свою, значит, так уж тому и быть...