Худший ученик - Валери Ватель

не подозревал, какая сильная связь у меня будет с этим местом.

И вот я сделал. Я сделал его. ШАГ. Шаг, который отворил белую дверь её величественного кабинета и привел меня к ней. Она, как и обычно, сидела на том конце длинного стола в большом черном кресле, но в первые секунды я замер и абсолютно не мог её разглядеть. Бьющие из-за её спины игривые солнечные лучи ласково обрамляли её голову и, сплетаясь будто бы в золотистый нимб, слепили мои глаза. Безупречная, строгая, любимая солнцем, она сейчас походила больше на божество, нежели на человека.

— А ты совсем не изменился, — встретили меня её слова.

— Возможно, — робко ответил я. Перед ней, как бы я ни старался собраться и быть сильным, решительным, может быть даже злым, я оказался все равно безоружен.

Я сделал шаг навстречу, сбегая от слепящих лучей, чтобы, рассмотреть её после стольких лет разлуки. Когда произошла наша первая встреча, когда она только появилась в нашей школе, это была молоденькая неопытная девушка где-то за 30 с хвостиком лет, только что ставшая директором. Сейчас с того судьбоносного момента прошло уже более 10 лет. Теперь первые признаки имеющегося возраста уже прокрались в её привычную для меня внешность, забираясь серебристыми прядями в темную копну волос и пробегая сетью морщин вокруг глаз. Помнится тогда, когда ей было ещё только 30, люди, не имевшие понятия о её возрасте, думали, что она старше. Я в тот момент слушал их и не переубеждал, не считая нужным тратить время на сплетников, или пытаться выдавать им правду о ней. Сейчас я всё больше замечал её возраст, но при этом она, освещенная лучами моей любви, была для меня также прекрасна, как и обычно.

Пока я разглядывал и любовался, в кабинет по работе пришла учительница, которую мысленно я называл не иначе как «крыса». Возможно, я даже заслуживал своего псиного прозвища, раз сам имел сучью натуру, давать неприглядные прозвища другим. С другой стороны, эти некрасивые слова болтались лишь в моей голове, и я о них ни с кем не шептался за спиной. Оправдывало ли это меня? Не уверен, но виноватым я себя не считал.

Они общались по рабочим моментам, а я стоял неподалеку, отвернувшись, не желая им мешать. Моё внимание было сосредоточено на её длинном столе, на котором неизменно располагались стопки листов, исписанных её летящим почерком. Сколько бы ни проходило времени снаружи, здесь, в этом кабинете, оно будто замерло, и ничего существенно не менялось. Такая же обстановка, такие же предметы мебели, такие же папки и листы, всё та же рутинная учительская работа, к которой я не хотел иметь отношения, но когда-то усердно сидел и помогал ей на своих каникулах или после уроков. Они говорили, а я всё глубже вспоминал то время. Тогда, чтобы справляться с новой для неё должностью, она спала по 4 часа и засиживалась в этом кабинете до ночи. Я видел, как это невыносимо выматывало её, и просто старался быть рядом, быть полезным, если она в этом нуждалась, а она, каким-то неведомым образом, умудрялась выкраивать за всеми этими делами для меня своё время. Интересно, как же жила она теперь? Спит ли она больше? Так же ли выматывается? Теперь она выглядела более властной, жесткой и собранной. Пока я об этом думал, «крыса» ушла, а моя ненаглядная села к себе на место и обратилась ко мне:

— Зачем явился? — она смотрела прямо на меня, а голос звучал без той мягкости, к которой я когда-то привык.

Слегка опешив от такого начала, я обошел большую часть длинного стола и сел прямо перед ней:

— Да вот, хотел узнать, почему же вы убрали меня из друзей, — я старался, чтобы мой голос звучал твердо, но все равно данная причина прозвучала слегка смешно.

— А сейчас объясню, — улыбнулась она, — тот, кто не придерживается моей позиции, не является моим другом.

— Вот так просто? — удивился я, — я понимаю, политика — это важная тема, но я не хочу, чтобы она пробегала черной кошкой между нами, — этот троп про кошку я придумал, пока столько часов лежал без сна. Если бы не это, вряд ли в такой нервной ситуации я смог бы выдать нечто красивое.

— У меня нет времени разговаривать о политике, у меня много работы, — похоже, она была готова выгнать меня прямо сейчас.

— Но подождите! Я тоже пришел не о ней разговаривать, а о наших отношениях! — воскликнул я. Я должен был поговорить и не желал, чтобы она вот так заканчивала этот разговор.

— А что о них разговаривать? Я тебя учила, к ЕГЭ подготовила, ты его сдал! Был, так сказать, моей первой ласточкой! — с усмешкой она глянула мне в глаза — Теперь у меня новые ученики, которые ещё лучше тебя сдают, на 90 и 98 баллов.

После этого ее заявления во мне чуть не заговорила ревность, но я постарался её подавить. Важно было сохранить ум трезвым, как бы трудно мне это сейчас не давалось.

— Но вы для меня больше, чем просто учитель!

— А кто? — таким заявлением она была немного удивлена. Но лишь самую чуточку.

— Есть ли смысл говорить кто, если я для вас больше не друг? — тихо спросил я. Силы бороться и не отступать меня явно покидали. Уже было понятно, что ничем хорошим этот разговор не окончится. Он был безнадежен, а я обречен.

— Я лишь не хочу, — снова начал я, всё равно зачем-то пытаясь из последних сил что-то исправить, — чтобы между нами встали наши мнения о политике, с ними же…

— Это не мнение, а мировоззрение! — жестко меня перебили. — Хочешь знать, что я думаю? Закатать их всех в асфальт надо! — отрезала она, а мой внутренний голос шепнул мне на это: «Посмотри правде в глаза. Не может божество говорить такие слова». Видимо, эти мысли и сомнения отразились на моём лице, потому что дальше она, улыбаясь, продолжила:

— Не согласен? Можешь пойти скинуться с 12 этажа.

— Вы это серьезно? — глухо прозвучал мой вопрос.

После него она внимательно на меня взглянула и всё-таки ответила:

— Нет.

Ее слова ранили хуже ножа. Лучше бы она кричала на меня, чем с улыбочкой говорила сброситься с крыши. Так бы я хоть знал, что не безразличен ей.

Далее наш разговор шел по кругу, ведь о политике говорить ей не хотелось, но её мнение обо мне изменилось именно из-за неё, поэтому это был тупик. Я чувствовал будто стеклянную стену между