Стейниц. Ласкер - Михаил Левидов

И заплатить — тяжело!

В эти первые годы характер и стиль игры Стейница мало отличался от стиля игры любого сильного шахматиста кафе «Куропатка». Правда, он играл несколько сильнее других и с каждым годом улучшал свою игру. В турнире венских шахматистов 1859 года он занял третье место, в турнире 1860 года — второе, и в третьем турнире — 1861 года — первое место, выиграв из 31 игранных партий — 30. Но сила игры прочих участников этих турниров была, можно думать, не так велика: лишь несколько человек из них, как это можно судить по сохранившимся партиям, играли, примерно, в силу нынешних шахматистов второй категории. Посетителей же кафе «Куропатка» Стейниц бил, что называется, походя, давая при этом многим из них фигуру вперед. Тут он уже был признанным чемпионом. Жадное честолюбие Стейница, честолюбие человека, знающего себе цену и уверенного в своем призвании, уже сейчас, в эти первые годы, находило если не полное, то значительное удовлетворение. Трудно сказать, надеялся ли он уже тогда стать чемпионом мира по шахматной игре— самый этот титул тогда официально еще не существовал. Но выдающимся шахматистом Вены он уже имел основание себя считать, — едва только начав серьезно играть. И богатая пища представлялась его честолюбию, даже тщеславию, когда он — полунищий, молодой, недоучившийся студент — сталкивался за шахматной доской с людьми обеспеченными, занимавшими видное общественное положение, среди которых был и аристократ полковник, и титулованный майор «императорско-королевской армии», и крупный чиновник, и выдающийся придворный музыкант, и видный юрист, и богатейший владелец пивоваренного завода, и хозяин оптового торгового дела, и влиятельный банкир, — вряд ли нужно приводить фамилии всех этих лиц, часто посещавших шахматную комнату кафе и искавших удовольствие в игре с молодым, полунищим студентом. Он видел против себя за доской представителей аристократической, чопорной, чиновной Вены, от которых был отделен, как только вставали они из-за доски, не прозрачной стеклянной перегородкой, а подлинно непроницаемой стеной классовых, сословных, религиозных различий... Но за доской, еще перед первым ходом, он себя чувствовал равным с полковником и пивоваром, с юристом и банкиром, а на втором, третьем, четвертом, двадцатом ходу видел он — таков уж характер шахматной игры, — что он умней своего партнера, глубже мыслит, смелей рассчитывает, талантливей комбинирует, что представляет он большую ценность, чем партнер, и понимал, что понимает это — не может не понимать — и его партнер, — такова уж специфика шахматной игры, самой объективной и безжалостной игры, созданной человечеством. И тогда возникло у него это чувство превосходства, столь знакомое каждому выдающемуся шахматисту, чувство, звучащее, как могучий стимул для новой борьбы, новых побед, приходящее заново после удовлетворения его еще более сильным, еще более властным.

И этому чувству многим жертвовал молодой Стейниц.

Встречи за шахматной доской, сами по себе дружеские, почти фамильярные, с банкирами и оптовиками давали в руки важный шанс для делания карьеры. Ловкому молодому человеку было бы очень легко воспользоваться этим шансом. А если бы он еще догадался во-время проиграть одну-две партии банкиру или оптовику то, пожалуй, не пришлось бы долго дожидаться тепленького местечка в банкирской конторе, жалованья в оптовом предприятии.

Но такого рода дебют был не в стиле жизненной игры Вильгельма Стейница. Честное отношение к тому, что он избрал своим жизненным призванием, конечно, не позволило ему превратить шахматную партию в ставку для какой-то другой игры. А чувство шахматного превосходства уже в эти ранние годы породило у него агрессивное, преувеличенное, пожалуй, чувство собственного достоинства. И в этом пришлось однажды убедиться одному из его партнеров, Эпштейну, крупному банкиру Вены, — убедиться за шахматной доской в кафе «Куропатка», во время одной из партий, игранных им с этим неприятным, нищенски одетым недоучившимся студентом.

Студент, дававший своему партнеру коня вперед, что-то долго задумался над ходом.

— Н-ну! — протянул недовольно банкир.

Подумав, сколько он считал нужным, Стейниц сделал ход. Теперь пришлось задуматься банкиру.

— Н-ну! — скопировал Стейниц партнера.

Банкир вспылил. Очевидно, помимо всего прочего, он проигрывал партию.

— Не забывайте, что вы говорите с банкиром Эпштейном, молодой человек!

— За шахматной доской я, и один я — Эпштейн, — ответил Стейниц.

Имя «Эпштейн» было для него в данном случае условным термином, символом, подчеркивающим его превосходство, его призвание.

Да, такому молодому человеку трудно было получить тихое, тепленькое местечко в банкирской конторе.

Взлет

Ко второй половине XIX века долголетняя борьба между Лондоном и Парижем за звание шахматной столицы мира и питомника великих шахматистов потеряла свою остроту. Один из соперников вышел из строя: после того, как знаменитый французский чемпион де Сент-Аман был побежден в историческом матче англичанином Стаунтоном, Франция, словно обидевшись, вообще не рождала больше и вплоть до нашего времени мировых шахматистов. Лондон торжествовал. И нужно признать, что основания для этого торжества были. К перелому века английские шахматисты гордились такими именами, как Мак-Донель, Боден, Льюис, Уокер, Горвиц, Монгредиен, и был, наконец, среди них ученый и литератор, издатель и комментатор Шекспира, Хоуэрд Стаунтон, комбинации которого в попытках примирить различные шекспировские тексты были если и менее успешны, то не менее глубокомысленны и сложны, чем комбинации за шахматной доской... К перелому века стали выдвигаться новые фигуры — Берд, Левенталь, Оуэн, несколько позже Блэкберн; Лондон насчитывал уже несколько шахматных клубов, в Лондоне происходили важнейшие шахматные матчи. Триумф знаменитого американца Морфи в Европе начался с Лондона, и в том же Лондоне был организован в 1851 году первый в истории шахмат международный турнир.

И нельзя пройти мимо той характерной детали, что турнир этот был организован в связи и одновременно с первой в истории капиталистической Европы международной промышленной выставкой, открывшейся в Лондоне осенью 1851 года. Отразив в затяжной «позиционной» борьбе угрозу чартизма, справившись с промышленными кризисами, — капиталистическая Англия уверенными шагами шла к политической и экономической гегемонии на европейском континенте. Заявкой на эту гегемонию и была первая международная промышленная выставка. Вполне закономерно появилось стремление прихватить по дороге и гегемонию в области культуры, спорта и, в частности, главенствовать в культурнейшей из спортивных игр, и спортивнейшей из культурных игр — шахматной игре. Это стремление и способствовало инициативе лондонских шахматных клубов в организации такого сложного по тем временам предприятия, как международный шахматный турнир. Правда, победу в турнире одержал не Хоуэрд Стаунтон, гордость шахматной Англии, а безвестный до того времени любитель, скромный учитель математики в провинциальном немецком городке, Адольф Андерсен. Но турнир был все же организован в Англии, и денежные призы турнира — первые в истории шахмат официальные призы — исчислялись в английской валюте. К числу добродетелей английской буржуазии всегда принадлежало умение пользоваться чужими достижениями: в этом случае английского буржуа нельзя обвинить в узком национализме.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});