Танцоры на Краю Времени: Хроники Карнелиана [ Чуждое тепло. Пустые земли. Конец всех времен] - Майкл Муркок

Теория Юнга в сочетании со структурализмом привела к еще одному открытию — актантной модели. Актантная модель — это разделение действующих лиц произведения того или иного жанра на определенное количество категорий, такое, чтобы охватить все комбинации их поведения в том или ином произведении. Так русский ученый Б. Пропп «открыл», что во всех волшебных сказках существует строго очерченный круг главных действующих лиц, каждый из которых наделен соответствующими функциями. В сказке таких героев семь—«вредитель» (то есть совершающий злодеяние), «даритель» (дарящий волшебное средство и силу), «помощник» (приходящий на помощь герою), «царевна» (требующая подвига и обещающая сочетаться браком), «отправитель» (отправляющий героя с поручением), «герой» (роль не требующая комментариев) и «ложный герой» (присваивающий себе достижения главного героя).

Все романы из сериала «Вечный герой» созданы по принципу актантной модели. Не являются исключением и «Танцоры на Краю Времени», где каждый персонаж — это маска итальянской комедии, слепок человеческого характера и стиля жизни. Так главный герой — Джерек Карнелиан — это Парцифаль, Тристан и Ромео в едином обличьи, ратующий за «любовь до победного конца»; его мать — Железная Орхидея — дама изысканная, любящая «интеллектуальные разговоры» и «умные рассуждения» и «сложные (но не чересчур сложные) силлогизмы»; Амелия Ундервуд — «девица из приличной семьи», живущая в рамках один раз установленных законов и правил; Герцог Квинский — фаг и фанфарон, этакий Ноздрев Края Времени, любящий пустить пыль в глаза; Вертер де Гете — салонный страдалец и позер; Госпожа Кристия — жестокосердная пустышка, любящая исподтишка посмеяться над страданиями ближнего; Лорд Монгров — мизантроп и мазохист, маскирующий этим свою доброту и беззащитность; Миледи Шарлотина — мстительная интриганка из той породы, которую принято сегодня почему-то именовать «деловыми женщинами»; Браннарт Морфейл — ученый-словоблуд, который высосав из пальца один закон, всю жизнь борется с фактами его опровергающими; Эдгаросердный По — гурман и лакомка; капитан Мабберс — хам и грубиян, попирающий все правила приличия и, наконец — Лорд Джеггед Канари — маленький божок, жонглирующий судьбами людей, которых он считает не больше, чем оловянными солдатиками.

Архетипы Муркока сродни персонажам картины Босха «Семь смертных грехов», где каждый грех представлен в человеческом обличьи.

Все действо в этих романах — это непреходящий карнавал, непрекращающаяся вакханалия. Известный русский филолог и мыслитель М. Бахтин, исследуя явление карнавализации в мировой литературе, называл такое действие «сценой без рампы». Если бы Бахтин успел прочитать Муркока, то последний наверняка, наряду с Франсуа Рабле послужил бы отличной иллюстрацией к его теории карнавализации.

Творчество Муркока — это очень сложный ряд всякого рода ассоциаций и ссылок, многие из которых мы просто не в состоянии понять из-за нехватки должного образования. В конце тома мы напечатали комментарии к наиболее запутанным местам, но, к сожалению, эти комментарии оказались далеко не полные. Работники издательской фирмы «Тролль» знают, сколько надо потратить усилий, чтобы выяснить кто такой никому не ведомый Альфред Остин (не путать с Джейн Остин!) или Эрнест Уэлдрейк, который не переиздавался с середины девятнадцатого столетия. По нашему глубочайшему убеждению, даже английским читателям он мало известен, так что же говорить о нас — воспитанных на скудных институтских курсах и выхолощенных учебниках. Но сколько таких уэлдрейков осталось в тексте непрочитанными…

Закончим наше предисловие по-муркоковски — «просаподосисом», то есть приблизительно тем с чего начали.

Бранили за смешенье стилей,Хотя в смешенье-то и стиль!Чем-чем меня не угостили!Каких не дали мне «pastilles»!

Неразрешимые дилеммыЯ разрешал, презрев молву.Мои двусмысленные темы—Двусмысленны по существу.

Пускай критический каноникМеня не тянет в свой закон,—Ведь я лирический проник:Ирония — вот мой канон.

Мы не случайно взяли эти строки из великолепной лирики замечательного русского поэта Игоря Северянина. Во-первых, потому что стилистика Северянина и Муркока чрезвычайно близка (часто в «Танцорах» слышатся северянинские нотки, что мы и попытались сохранить при переводе): Муркок заложил еще один камень в то здание изящной словесности всех времен и народов, которое начинали строить Луис Гонгора и Шарль Леконт де Лиль, Роберт Музиль и Юкио Мисима. Во-вторых, все произведения Муркока — это, выражаясь языком Игоря Северянина, эксцессерия, где причудливые персонажи населяют фантасмагорические миры, сон пересекается с реальностью, а бытие с небытием.

Кто-то сказал об «Алисе в Зазеркалье» — проще перевезти Англию, чем перевести Алису. Перевести Муркока не проще, а уж пересказать его — невозможно! Поэтому давайте закончим разговоры о Муркоке, а лучше предоставим слово ему самому.

Итак: Майкл Муркок «Танцоры на Краю Времени»…

Пролог

Дни Вселенной были сочтены, и род человеческий, оказавшись на Краю Времени, принялся беспечно транжирить наследство, завещанное заботливыми праотцами. Обладатели колоссального капитала превратились в лицедеев на подмостках угасающей планеты. Пленники причудливых фантазий и нелепых прихотей, люди жаждали творить прекрасные уродства. Да и что им оставалось делать!

Накопленные миллиардами лет ресурсы пускались на ветер с шокирующей экстравагантностью, способной привести в смятение умы рачительных пращуров. В прежние века чудовищная расточительность беззаботных потомков создала бы им недобрую славу растленных декадентов. Но даже если обитатели закатного будущего не сознавали, что живут в Конце Времени, некая интуиция лишала их интереса ко всякого рода идеалам и убеждениям, предотвращая конфликты, из подобных вещей произрастающие. Они предавались эстетике парадокса, исповедуя и воспевая лишь одну философию — философию чувственности. Каноны суровой морали давно канули в Лету, предоставив человеку полную свободу. Неискушенные, они любили, не ведая страсти, соперничали, не ведая ревности, враждовали, не ведая ярости. Замыслы, часто грандиозные и неподражаемые, воплощались без одержимости и забывались без сожаления людьми не ведавшими страха смерти, потому что смерть была редка и жизнь могла оборваться только тогда, когда умрет сама Земля.

Эта история о всепоглощающей высокой страсти, овладевшей одним из лицедеев к его собственному удивлению. Именно поэтому мы решили поведать ее, вероятно, последнюю в анналах рода человеческого, ненамного отличающуюся от той, что принято считать первой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});