Сказки и легенды - Редьярд Киплинг

В ту же минуту он услышал шум, треск, и эфиоп закричал:

— Я поймал животное, которого не вижу. Оно брыкается, как жираф, и я чую запах жирафа, но ничего не вижу.

— Не доверяй ему, — сказал леопард. — Садись на его голову и не двигайся до утра; я сделаю то же самое. Их совсем не видно.

Так они просидели, пока не рассвело. Наконец, леопард сказал:

— Ну, братец, скажи, что там у тебя?

Эфиоп почесал себе голову и ответил:

— Животное это должно быть темно-оранжевое, а это все в каштановых пятнах. А у тебя что, братец?

Леопард тоже поцарапал себе голову и ответил:

— Моя дичь должна была иметь нежную серовато-жёлтую шерсть и называться зеброй; между тем шкура пойманного мной зверя покрыта чёрными полосами. Ну, скажи, пожалуйста, зебра, что ты с собой сделала? Разве ты не знаешь, что там, в Высоком Фельдте, я мог видеть тебя за десять миль; теперь же ты расплываешься перед глазами и тебя нельзя разглядеть.

— Да, — сказала зебра, — но ведь мы не в Высоком Фельдте, а в другом месте. Разве ты этого не видишь?

— Теперь-то вижу, — сказал леопард, — но вчера я ничего не видел. Скажи, почему это?

— Отпустите нас, вы оба, — сказала зебра, — и мы вам покажем, в чем дело.

Эфиоп и леопард отпустили зебру и жирафа; зебра побежала к большим кустам терновника и остановилась там, где от них падали полосы теней. Жираф же подошёл к высоким деревьям, под которыми лежали узоры из теневых пятен. Теперь ни ту, ни другого нельзя было разглядеть в лесу.

— Хи, хи! — сказал эфиоп.

— Теперь смотрите, — сказали зебра и жираф, — вот как делается у нас. Раз, два, три! Где ваш завтрак?

Леопард смотрел во все глаза; эфиоп тоже, но они видели только полоски да пятна теней в лесу; зебры и жирафа не было и следа. Они ушли и спрятались в чаще.

— Хи, хи! — сказал эфиоп. — Стоит поучиться их фокусу. Это тебе урок, леопард. Здесь, в тёмном месте, ты виден, как кусок мыла в ящике с углём.

— Хо, хо! — в свою очередь, сказал леопард. — Удивит ли тебя, если ты узнаешь, что здесь, в тёмной чаще, ты виден ясно, как горчичник, прилипший к угольному мешку?

— Ну, мы можем придумать сколько нам вздумается сравнений, но это не поможет нам получить обед, — заметил эфиоп. — Все дело в том, что мы отличаемся от цвета почвы. Я исполню совет павиана. Он сказал мне: тебе нужна перемена, а так как мне нечего менять, кроме кожи, я и переменю её.

— Что-о? — протянул взволнованный леопард.

— Да, я обзаведусь новой хорошенькой рабочей коричневато-чёрной кожей с лиловым оттенком и с переливами в аспидно-синий цвет. В ней будет удобно прятаться в ложбинах и за стволами деревьев.

И он сейчас же переменил свою кожу. Леопард заволновался ещё сильнее; он до сих пор не видел, чтобы человек менял кожу.

— А я-то? — сказал он, когда эфиоп натянул даже на кончик левого мизинца свою прекрасную новую чёрную кожу.

— Послушайся совета павиана; он сказал тебе: поищи тёмных пятен.

— Да я и смотрел в тёмные места, — сказал леопард. — Я пришёл сюда с тобой, осматривал тени леса, но разве это помогло мне?

— Вспомни о жирафе, — сказал эфиоп, — или подумай о зебре и её полосках. Их пятна и полосы очень удобны им.

— Гм, — сказал леопард. — Я совсем не хочу походить на зебру.

— Ну, решайся, — сказал ему эфиоп, — я не хотел бы охотиться без тебя, а все-таки придётся отправиться одному, потому что теперь ты походишь на подсолнечник; торчащий подле тёмной изгороди.

— В таком случае, я соглашаюсь на пятна, — ответил леопард, — только, пожалуйста, не делай мне слишком больших клякс; они вульгарно выглядят. Я не хочу слишком походить на жирафа.

— Я испещрю тебя кончиками пальцев, — предложил ему эфиоп. — На моей коже ещё достаточно чёрной краски. Поднимайся и не двигайся.

Эфиоп сжал свои пять пальцев (на его новой коже все ещё было много чёрной краски) и стал прикладывать их к телу леопарда; там, где они касались жёлтой шкуры зверя, после них оставалось до пяти чёрных пятнышек, очень близко друг от друга. На любой леопардовой шкуре ты увидишь их, моя дорогая. Иногда пальцы эфиопа скользили, и пятна немного расплывались, но присмотрись к любому леопарду — и ты увидишь, что на его шкуре в каждом пятне пять точек. Это следы пяти жирных чёрных кончиков пальцев эфиопа.

На этой картинке ты видишь леопарда и эфиопа после того, как они исполнили совет мудрого павиана, и на шкуре леопарда появились пятна, а эфиоп переменил кожу. Эфиоп был негром, и потому его звали Самбо. Леопарда звали Пятна. Они поохотились в лесу, полном теневых и солнечных пятен, и ждут миссис Раз-Два-Три-Где-Завтрак. Если ты посмотришь хорошенько, то невдалеке увидишь эту госпожу Раз-Два-Три. Эфиоп спрятался за тёмным деревом, потому что цвет ствола сливается с цветом кожи эфиопа; леопард лежит подле пятнистого бугорка, полного камешков, цвет которого походит на цвет его шкуры. Миссис Раз-Два-Три стоит и поедает листья с высокого дерева. Это настоящая загадочная картинка, вроде той, которая называется: «Где кошка?»

Леопард и эфиоп после того, как перекрасились

— Теперь ты красавец, — сказал эфиоп. — Ляг на землю; тебя всякий примет за кучу мелких камешков. Ляг на обнажённую скалу, ты будешь походить на ноздреватый туф. Если ты ляжешь на сук, покрытый листьями, всякий подумает, что ты свет, проходящий сквозь листву; на тропинке ты тоже не будешь виден. Думай об этом и мурлыкай.

— Но если мои пятна так удобны, — заметил леопард, — почему ты сам не стал пятнистым?

— О, негру приличнее быть чёрным, — ответил эфиоп. — Пойдём же и посмотрим, не сумеем ли мы справиться с мистрис Раз-Два-Три-Где-Завтрак?

Они убежали и с тех пор, моя любимая, жили хорошо и счастливо. Вот и все.

Ах, да; иногда ты услышишь, как взрослые говорят: может ли эфиоп переменить свою кожу или леопард сбросить с себя пятна? Я думаю, что вряд ли даже взрослые спрашивали бы такие глупости, если бы леопард и один эфиоп уже не сделали такой вещи. Правда? Но ещё раз они не сделают ничего подобного; они и так вполне довольны.

СЛОН-ДИТЯ

Много-много лет тому назад, моя любимая, у слона не было хобота — только черноватый толстый нос, величиной с сапог; правда, слон мог поворачивать его из стороны в сторону, но не поднимал им никаких вещей. В это же время жил на свете очень молодой слон, слон-дитя. Он был страшно любопытен, а потому вечно всем задавал различные вопросы. Жил он в Африке, и никто в этой обширной стране не мог насытить его любопытства. Однажды он спросил своего рослого дядю страуса, почему самые лучшие перья растут у него на хвосте, а страус вместо ответа ударил его своей сильной лапой. Свою высокую тётю жирафу слонёнок спросил, откуда появились пятна на её шкуре, и эта тётка слонёнка лягнула его своим твёрдым-претвердым копытом. И все-таки молодой слон продолжал быть любопытным. Толстую гиппопотамиху он спросил, почему у неё такие красные глаза, она же ударила его своей толстой-претолстой ногой; тогда он спросил своего волосатого дядю бабуина, почему у дынь дынный вкус, и волосатый дядя бабуин шлёпнул его своей волосатой-преволосатой лапой. А все-таки слоника переполняло ненасытное любопытство. Он расспрашивал обо всем, что видел, слышал, чуял, осязал или обонял, и все дяди и тёти слона-ребёнка только толкали да били его; тем не менее в нем так и кипело неутолимое любопытство.

В одно прекрасное утро, во время приближения равноденствия, любопытный слон-дитя задал новый вопрос, которого раньше никогда не задавал. Он спросил: «Что подают крокодилу на обед?» И все сказали: «Тс!» — громким и опасливым шёпотом, потом начали колотить его и долгое время все колотили да колотили.

Наконец, когда наказание окончилось, слон-дитя увидел птицу колоколо; она сидела в середине тернового куста, который как бы говорил: «Погоди, погоди». И слоник сказал: «Мой отец бил меня; моя мать била меня; мои тётки и дяди меня колотили, и все за то, что я так ненасытно любопытен, а мне все-таки хочется знать, что крокодил ест за обедом?»

Колоколо-птица печально вскрикнула и сказала:

— Пойди к берегам большой серовато-зеленой тихой реки Лимпопо, окаймлённой деревьями, от которых заболевают лихорадкой, и тогда узнаешь.

На следующее же утро, когда от равноденствия не осталось и следа, любопытный слон-дитя, взяв сотню фунтов бананов (маленьких, коротких и жёлтых), тысячу фунтов стеблей сахарного тростника (длинных, лиловых), семнадцать дынь (зелёных, хрупких), сказал всем своим дорогим родственникам:

— Прощайте, я иду к серо-зеленой болотистой реке Лимпопо, затенённой деревьями, от которых веет лихорадкой, и увижу, чем обедает крокодил.

Все родственники поколотили его просто так, на счастье, и колотили долго, хотя он очень вежливо просил их перестать.

Наконец, слонёнок ушёл; ему было немного жарко, но он этому не удивлялся, ел дыни и бросал корки; ведь поднять-то их с земли он не мог.