Наш день хорош - Николай Курочкин

— Говоришь, не умеешь? В том и беда. Ну, да ладно. Пойдешь к нам на стройку подсобницей?

— Не пойду на стройку, никто из наших не хочет.

— Предвидел и это... Говорил я, Шурка, с начальником нашим, примет тебя подсобницей в комплексную бригаду.

 

Походка у Данила Матвеевича была уверенная. Шура едва успевала за ним, часто спотыкалась, хватаясь при этом за руку отца.

— Ничего, привыкнешь, — подбадривал тот, — попервоначалу и я в траншею падал.

Справа, скрежеща гусеницами, под надрывный выхлоп мотора, двигался мощный бульдозер; переваливая перед собой целую гору взлохмаченной земли. По другую сторону дороги в бесформенной обширной яме стоял экскаватор, черпая своим хоботом землю и высыпая ее в кузов громадной автомашины, которая пугливо вздрагивала, получая очередную порцию груза.

Повсюду в каких-то металлических корзинах был кирпич. В штабелях лежали не знакомые Шуре детали из железобетона. Там и тут стояли ящики с сухой известью и цементом. Все это напоминало громадный склад, в котором копошились люди, двигались механизмы, дополняя общий хаос говором, лязгом и грохотом. Шура поморщилась, крепко сжала руку отца и остановилась.

— Пап... — Шура в упор посмотрела в обожженное солнцем морщинистое лицо отца.

— Что тебе?

— Да так я... оступилась... — она опустила глаза и, как бы между прочим, проговорила:

— Пап, ты Любу Жихареву помнишь? Она в прошлом году уехала учиться в мединститут. Так вот, эта Любка прислала сестре письмо. «Перейду, — пишет, — в педагогический».

Не поняв намека дочери, Данил Матвеевич продолжил ее мысль по-своему:

— Окончит педагогический, пойдет в гастроном торговать селедкой. — В голосе Данила Матвеевича скользнула ирония, и после минутной паузы он уже вполне серьезно продолжал: — В том-то и беда, Шурка. Не знаете вы, подростки, что любо вам, что нет. Слепыми выходите на дорогу, о которой говорил завуч... А вот и наш участок!

На четвертый этаж дома, где были в разгаре каменные работы, они поднялись по настоящим мраморным ступеням, минуя всякие «леса» и «сходни».

— Вот мы и дома, — Данил Матвеевич облегченно вздохнул и присел на контейнер с кирпичами.

«Ширь-то какая», — думала Шура, оглядывая сверху территорию стройки. Разрезанная траншеями на квадраты, треугольники и ромбы, территория напоминала ей план, набросанный на бумагу рукой чертежника.

— Новенькую привели, Данил Матвеевич? — услышала Шура незнакомый голос и только теперь заметила, что ее окружили несколько парней и девушек. В их глазах она увидела любопытство, но не насмешку, как ожидала.

— Вот, Борис, бери ее к себе подсобницей, да смотри у меня, через год сделай из нее каменщика, такого, как сам.

— Вы бы к кому другому ее, Данил Матвеевич, — смущенно возразил краснощекий парень.

— Нет. Пусть у тебя учится, только построже с ней — не смотри, что девчонка.

Работал Борис проворнее своих соседей. Ковшом-лопатой Шура расстилала ему раствор на стену и клала под руку кирпич. Борис шел следом, разравнивая раствор кельмой, и выкладывал наружную «версту».

— Шевелись! — покрикивал он.

Шуре было обидно: она и так старалась изо всех сил, а тут — «шевелись». Шура нервничала, кирпичи вырывались из рук.

— Подыми, как на порядовке причалку, — лукаво продолжал Борис, даже не взглянув в сторону Шуры. Она смотрела на него с мольбой и недоумением: слова были новыми для нее и значения их Шура не знала.

— Ну, что тебе на кулаках растолковать? — озорно улыбаясь, Борис подошел к Шуре.

— Каменное дело нехитрое, а знать о нем кое-что нужно. Не так знать, как уметь. Я покурю, а ты попробуй прогони внутреннюю «версту». Не тычком, не так! Ложковый ряд клади. Вот та-ак. На шнур смотри — не на меня.

— Нужен ты мне! — отрезала Шура.

— Вопрос не производственного значения, поговорим позже.

 

Шура проснулась рано. Но спешить было некуда: настал первый выходной день в ее трудовой жизни. Большие серые глаза Шуры были устремлены в потолок: она рассматривала лепной узор потолочной розетки. Думала о прошедшей неделе, о своей работе, о новых товарищах, о Борисе. Ласковый, веселый, а строгость на себя напускает, будто в самом деле такой. Волевой: живет в общежитии, учится в десятом классе и еще успевает посещать спортивную секцию. Вовсе не похож на сезонника, о каких мама говорила.

Шура попробовала встать, но тело стягивала боль. Ныли руки и спина.

— Долго нежишься, Шурка, — обронил Данил Матвеевич, входя в комнату. — Аль устала?

— Все болит, пап.

— Ну, это с непривычки, мало поработала. Я вот тридцать лет отстукал и хоть бы хны. Борька вон тоже не жалуется. Встретил его на улице: побежал на занятия в секцию. Ходила бы с ним, занималась чем-нибудь.

— Куда ты опять ребенка спроваживаешь? — спросила Вера Павловна, входя в комнату. — Мало того, что сезонницей сделал, еще что-то придумывает.

— Мамочка, ничего он не придумывает, — возразила Шура. — Сама я хочу заниматься в секции художественной гимнастики. В школе не было, а в клубе строителей есть. А сезонников теперь нет и в помине.

— Хорошего тебе желаю, Шурка, а ты мне перечить вздумала, — обиженно проговорила Вера Павловна.

— Да нет же, мамочка! Просто ты не представляешь...

— Добро, Шурка, добро, — пробасил Данил Матвеевич, похлопывая дочь по плечу.

 

Бригада Данила Матвеевича перешла на новый объект и вела кладку стен первого этажа. Шура работала вместе с Борисом. Не все еще получалось, как того хотелось, но она знала: Борис рядом, поможет.

Борис был доволен своей ученицей и временами смотрел на ее руки — тонкие и подвижные, уверенно прижимавшие кирпич к кирпичу. «Работящая», — думал он и переводил взгляд на хрупкую фигуру девушки, на ее лицо. Оно, как зеркало, отражало все переживания Шуриной души: сосредоточенность сменялась беззаботностью, задумчивость — озорной улыбкой. Как-то Борис спросил:

— Что-нибудь придумала?

— Ага! — кивнула головой Шура.

— Не новый ли метод кладки?

— Метод твой, только разреши мне работать самостоятельно.

— При условии, если будешь брать захватку рядом...

Однажды Борис подошел к Шуре, положил ей на плечо руку, и они склонились над стеной.

— Смотри, Шура, сколько машин понаехало, — глазами Борис указал вниз, на подъезд нового дома, что стоял напротив. — Новоселы!

С машин суетливо снимали мебель, чемоданы, узлы. Будущие соседи уже, видимо, перезнакомились. А два малыша по-петушиному налетели друг на друга, заспорили.

— На первом этаже лучше! — кричал крепыш в синем свитере. — На улицу через окно удирать можно.

— А на четвертом с балкона бумажные самолеты пускать хорошо, — пискливо доказывал краснощекий приятель.

— У каждого свои требования к новому жилью, — улыбнулась Шура. — И у всех радость.

— Радость новоселов. И наша...

Шура не ответила. Она нащупала руку Бориса и крепко ее стиснула.

 

Шура уже второй год работает на стройке и, к великому удивлению бригадира, проявила незаурядные способности. Однако это не помешало Данилу Матвеевичу волноваться сегодня. Заложив руки за спину, он вышагивал у дверей кабинета главного инженера строительного управления. Там заседала квалификационная комиссия. Там, за дверьми, Борис и Шура. Шутка сказать, на разряд сдают. Борька на шестой метит, Шура о пятом помышляет. И оба собираются в заочный строительный институт.

Дверь, обитая клеенкой, распахнулась и на пороге появилась Шура, радостная, возбужденная. Следом вышел Борис.

— Вот, пап... — Шура подала отцу маленькую книжицу, похожую на пропуск..

Лицо Данила Матвеевича расплылось в довольной улыбке:

— От всей души поздравляю вас... А тебя, Шурка, с аттестатом зрелости поздравляю.

— Я его давно получила, пап... Ты разве забыл?

— Тот аттестат без этого, — Данил Матвеевич потряс удостоверением, — не действителен! Теперь, дочка, у тебя и ремесло и знания. Это, в моем стариковском понятии, — настоящий аттестат зрелости.

СЕРГЕЙ ЧЕРЕПАНОВ

ОТЦОВСКИЙ ХАРАКТЕР

К исходу дня, когда на полевом стане начался ужин, приехала верхом на лошади бригадир-полевод Устинья Блинова. Легко соскочив с седла, по-мужски размяла ноги. Была она на вид лет тридцати, сероглазая, беловолосая, словно волосы прокалились от жаркого солнца. Особенно красивы глаза: большие, в продолговатых прорезях, под темными бровями и длинными ресницами.

Повариха предложила ей горячей рисовой каши с салом, но она отказалась. Устало опустилась на примятую траву, строго посмотрела на лафетчика Афанасия Панова и сказала:

— Хлеб портишь? Да?

Афанасий усмехнулся:

— Уже проверила? — За тобой надо в оба смотреть. На других массивах люди работают без фокусов, а у тебя...

Безнадежно махнула рукой. Пухлые губы вздрогнули и скривились. Нахмурилась, задумчиво наклонила голову, будто к чему-то прислушиваясь.