Избранное - Эдвард Форстер

— Ответа не будет, — сказала миссис Герритон. — Сходите в мансарду, принесите чемодан для мистера Филипа.

Она не собиралась дать себя запугать неизвестностью. Да она уже и знала кое-что. Человек тот, конечно, никакой не аристократ, иначе в телеграмме так бы и говорилось. Телеграмму, вероятно, прислала Лилия. Кто, кроме нее, мог написать такую вульгарную бессмыслицу: «выходец итальянской знати». Она припомнила некоторые фразы из утреннего письма: «Мы очарованы городом… Каролина — сама доброта, целиком поглощена рисованием… итальянцы с их простотой и обаянием…» А также примечание бедекера: «Жители по сю пору отличаются приятным обхождением». Теперь эти фразы получили зловещее значение. Если миссис Герритон и не обладала воображением, то обладала более полезным свойством — догадливостью, и составленный ею портрет жениха Лилии не был лишен достоверности.

В результате Филипу, вернувшемуся со службы, преподнесли известие, что через полчаса он выезжает в Монтериано. Он очутился в затруднительном положении: три года он восхвалял итальянцев, но вовсе не рассчитывал получить итальянца в родственники. Он попытался представить для своей матери ситуацию в смягченных красках, но в глубине души согласился с миссис Герритон, когда она сказала:

— Пусть будет кем угодно — герцогом или шарманщиком, не в том дело. Но если Лилия выйдет за него замуж, то оскорбит память Чарлза, оскорбит Ирму и нас. Я запрещаю ей этот шаг. Если она ослушается, мы порываем с нею раз и навсегда.

— Я сделаю все, что могу, — негромко сказал Филип. Впервые ему предстояло что-то сделать. Он поцеловал мать и сестру, чем немало озадачил Ирму. Перед тем как выйти в вечерний мартовский холод, он оглянулся с порога, и дом показался ему теплым и уютным. Он пустился в путь неохотно, словно Италия вдруг сделалась чем-то обыденным и скучным.

Перед сном миссис Герритон написала письмо миссис Теобалд, прямо высказав все, что думает о поведении Лилии, и намекнула, что в подобном случае следует выбрать, на чью сторону стать. Она как бы невзначай добавила, что получила письмо от миссис Теобалд только утром.

Поднимаясь по лестнице в спальню, она вспомнила, что так и не присыпала землей посеянный горошек. Это окончательно вывело ее из себя, и, спускаясь обратно, она несколько раз с досадой ударила по перилам ладонью. Несмотря на поздний час, она достала из-под навеса фонарь и вышла в огород. Оказалось, что воробьи уже склевали все горошины до единой. Но бесчисленные клочки письма по-прежнему валялись на земле, обезображивая опрятный сад.

II

Высаживаясь на станции Монтериано, турист застывает в растерянности, обнаружив себя посреди сельской местности. Близ железной дороги всего несколько домиков, усеивают они также равнину и склоны холмов подальше, но города — ни нового, ни средневекового — нет и в помине. Турист должен нанять нечто, метко названное «леньо», что означает «кусок дерева», и проехать великолепной дорогой восемь миль, только тогда он попадет в средние века. Перенестись же туда сразу, как делает бедекер, невозможно и просто кощунственно.

Было три часа пополудни, когда Филип покинул царство здравого смысла. Он так утомился в дороге, что заснул, сидя в поезде. Спутники его, обладавшие типично итальянским даром прозрения, догадались, что ему надо в Монтериано, разбудили и помогли сойти. Ноги у него увязли в расплавленном асфальте перрона, он, как во сне, стоял, провожая взглядом поезд, а носильщик, вместо того чтобы взять у него чемодан, бежал вдоль путей за поездом, играя с кондуктором в «кто последний запятнает». Увы! Филип был сейчас совершенно не в том настроении, чтобы умиляться Италии. Торговля из-за повозки невыразимо раздражила его. Возница запросил шесть лир. Филип знал, что дорога стоит никак не больше четырех, но тем не менее собирался уже дать вознице, сколько тот хотел, и тем сделать его несчастным и неудовлетворенным до конца дня. От этого неверного шага Филипа удержали громкие крики; поглядев на дорогу, он увидел, что какой-то человек щелкает кнутом, дергает поводьями и бешено погоняет лошадей, а позади него в повозке, растопырив руки и ноги, мелькает женская фигура, наподобие морской звезды цепляющаяся за что попало. То была мисс Эббот, которая только что получила из Милана письмо Филипа, извещавшее о часе его прибытия, и поспешила встретить его.

Он знал мисс Эббот много лет, но так и не составил о ней определенного мнения. Добрая, тихая, скучная, приветливая, она была молода лишь постольку, поскольку ей исполнилось двадцать три года. Ничто в ее наружности или в манере поведения не говорило о пылкой юности. Жила она в Состоне с таким же, как она, скучным, приветливым отцом, ее милое бледное лицо можно было часто видеть на улицах городка, когда она направлялась по своим излюбленным делам добропорядочной благотворительности. Почему она вдруг пожелала оставить эти улицы? Непонятно. Но как она прямодушно заявила: «Я — Джон Булль до мозга костей, но хочу увидеть Италию. Только один раз. Все говорят, что она изумительна и что книги не дают о ней никакого представления». Приходский священник счел, что год — слишком долгий срок. На что мисс Эббот с пристойной шаловливостью ответила: «Дайте мне перебеситься. Обещаю позволить себе такое сумасбродство только один раз. Зато потом мне будет о чем думать и говорить всю оставшуюся жизнь».

Священник согласился. Мистер Эббот тоже. И вот она стояла посреди повозки одна, покрытая пылью, испуганная, и на столько вопросов ей надо было ответить и за столько провинностей держать ответ, что ей позавидовала бы самая лихая искательница приключений.

Они молча пожали друг другу руки. Она подвинулась, освобождая место Филипу и его багажу, между тем как несостоявшийся возница шумно протестовал. Потребовалось объединенное красноречие начальника станции и станционного нищего, чтобы доказать его неправоту. Пока они не отъехали, Филип молчал. Целых три дня он обдумывал, что должен сделать, а главное — что сказать. Он сочинил дюжину воображаемых диалогов, в которых его логика и ораторский дар всякий раз одерживали победу. Но как начать? Он находился во вражеской стране, буквально все — жара на солнце, прохлада в тени, бесконечные ряды олив, будто и правильные, но загадочные, — все представлялось враждебным уравновешенной атмосфере Состона, где родились его представления о мире. Начал он с уступки: если брак действительно подходящий и Лилия не захочет от него отказаться, то Филип даст свое согласие и постарается употребить свое влияние на мать, чтобы все уладить. В Англии он на такую уступку не пошел бы, но здесь, в Италии, своенравная и глупая Лилия казалась ему почти человеком.

— Поговорим сейчас? — спросил он.

— Конечно, если хотите, — волнуясь, ответила мисс Эббот.

— Давно ли она помолвлена?

Лицо ее приобрело глуповатое выражение. Перепуганная дурочка.

— Недавно, совсем недавно, — пробормотала она, запинаясь, как будто краткий срок служил извинением.

— Я бы хотел знать точно, если вы способны вспомнить.

Она долго производила какие-то сложные подсчеты на пальцах.

— Ровно одиннадцать дней, — наконец ответила она.

— Сколько вы здесь живете?

Новые подсчеты. Филип нетерпеливо постукивал ногой.

— Почти три недели.

— Вы познакомились с ним раньше, до Монтериано?

— Нет.

— Ах так! Кто же он?

— Здешний житель.

Опять молчание. Равнина осталась позади, теперь они взбирались на передние горы, и по-прежнему их сопровождали оливы. Возница, веселый толстяк, сошел с повозки, чтобы лошадям было легче, и зашагал рядом.

— Насколько я понял, они встретились в отеле.

— Миссис Теобалд перепутала.

— Я также понял, что он принадлежит к итальянской аристократии.

Она промолчала.

— Могу я узнать его имя?

— Карелла, — шепнула мисс Эббот.

Но возница услыхал, и улыбка растянула его рот. В городе о помолвке, очевидно, уже знали.

— Карелла? Граф или маркиз?

— Синьор. — Мисс Эббот с беспомощным видом отвела глаза в сторону.

— Быть может, я вам наскучил своими расспросами? Если так, я умолкаю.

— Нет, нет, пожалуйста, спрашивайте. Я здесь для того… я сама так захотела… чтобы сообщить вам все, что вас, естественно… и попытаться… пожалуйста, спрашивайте что угодно.

— Сколько ему лет?

— Совсем молодой. Кажется, двадцать один.

У Филипа вырвалось: «Боже милостивый!»

Мисс Эббот покраснела.

— На вид ему больше.

— Надо полагать, он красив? — Филип вложил в вопрос как можно больше сарказма.

— Очень. — Тон у мисс Эббот стал решительный. — Все черты лица очень хороши, и он прекрасно сложен. Хотя, по английским мерилам, наверное, низковат.

Филипа, чьим единственным физическим преимуществом был высокий рост, раздосадовало ее очевидное равнодушие к этому достоинству.