На ближних подступах - Николай Васильевич Второв

оградить, — согласился Проскунин.

Остановились на том, чтобы выдать семьям партизан официальные повестки из военкомата. В Красную Армию люди ушли почти из каждого дома, и гитлеровцам установить будет трудно, в армии человек или в партизанском отряде.

Разговор был окончен. С минуту в кабинете стояла тишина. Наконец Бормотов встал, сказал решительно:

— Все, друзья! На сегодня все. Идите спать.

Простившись, уже в дверях Проскунин и Горячев обернулись.

— А вы тоже домой, Александр Иванович?

— Да, скоро. Вот только одну бумагу в обком подготовлю.

4

Бормотов проснулся, поднял отяжелевшую голову. Он сидел в своем кабинете, облокотившись на стол. Все так же горела настольная лампа под абажуром. На столе — раскрытая записная книжка. Выведенные бисерными буквами пометки: «эвакуация», «оружие», «боеприпасы», «продовольствие», «типография»…

Знакомый осторожный стук в дверь. Вошла Евдокия Степановна.

— К вам командир истребительного батальона Морозов, — доложила она.

— Скажите, чтоб обождал пять минут, — ответил Бормотов. Он не хотел, чтобы военный человек застал его в таком виде: с мятым, припухшими после сна лицом, несобранного.

Шумова вышла, передала слова секретаря посетителю и тотчас вернулась. Бормотов, разминаясь, походил по кабинету, потом подошел к столу, вынул из ящика флакон одеколона. Смочив лицо и шею, он вытерся носовым платком и опять заходил взад и вперед. Все еще хотелось спать.

Шумова подошла к окну, отдернула штору, погасила лампу. В нежном свете раннего утра кабинет показался каким-то неуютным, пыльным, чужим. Шумова отдернула вторую штору. Упругий луч поднимающегося из-за реки солнца скользнул в комнату, осветил на стене портрет Ленина.

Чувство неуютности исчезло. Несколько секунд Бормотов не отрывал взгляда от портрета, и этих секунд было достаточно, чтобы все стало на место: и кабинет обыкновенный, почти родной, и он, секретарь райкома, тот же — сидит на своем месте, как и всегда, делает обычную работу, нужную людям. Правда, он смертельно устал. Так уставать еще не приходилось. Но об этом не надо думать. Те мерки для работы, которые существовали в мирное время, теперь не годятся. Война требует: советский человек должен вынести все, уметь все. Секретарь райкома — тем более.

Да, уметь. Трудно. Разве секретарям райкомов говорили когда-нибудь, как наладить подпольную работу, как организовать партизанский отряд? Заикнись Бормотов об этом каких-нибудь два месяца назад, его назвали бы паникером, нытиком, обвинили бы во всех смертных грехах.

Бормотов опять взглянул на портрет, подумал: «Надо — выдержим». Сказал:

— Евдокия Степановна, нужно упаковать холст.

Она взяла стул, направилась к стене.

— Нет, нет. Не сейчас. Я говорю вообще.

Секретарь райкома представил на миг светлый прямоугольник на месте портрета и сказал дрогнувшим голосом:

— Сам упакую. В последний день. Нет, в последний час…

И громко крикнул через дверь:

— Заходите, товарищ Морозов!

Высокий военный с тремя кубиками в малиновых петлицах остановился посреди кабинета, вскинув руку к козырьку фуражки.

— Здравствуйте, товарищ Морозов! Берите стул, садитесь, пожалуйста, к столу, — попросил Бормотов. — Так, рассказывайте, как дела? Как к обороне готовимся?

— Делаем все, что в наших силах, товарищ секретарь райкома. Охрана учреждений, магазинов и складов налажена. Личный состав батальона готовим к противотанковой и противовоздушной обороне. Ведем земляные работы.

Морозов умолк, ожидая вопросов. Был он уже немолод, белокур. Продолговатое костистое лицо чисто выбрито. Хлопчатобумажная гимнастерка недавно выстирана и отутюжена, подворотничок свежий. Морозов сидел на стуле прямо, по привычке военного готов был встать в любую секунду. Он казался бодрым, подтянутым. И только в серых глазах его затаились усталость и тревога.

— Так, хорошо, — ответил на доклад Бормотов. — И неожиданно спросил: — А как вы и ваши люди с местным населением живете? Дружно?

— Так ведь мы в палатках живем, — напомнил командир батальона. Подумав, добавил: — Никаких трений с населением пока не было. Признаюсь, от местных жителей мы стараемся быть в сторонке.

— Почему же? — Бормотов смотрел внимательно.

— Как вам сказать? — Морозов осторожно выбирал слова. — Видите ли, товарищ секретарь райкома, к военным вопросов праздных много. Почему неудачи на фронте, то да се… скоро ли придет к нам подкрепление…

— Допустим, эти вопросы не праздные, — заметил Бормотов. — Это жизненные вопросы. Люди знать хотят, что их ждет в будущем.

— Ну, а мы-то здесь при чем? — устало сказал Морозов. — В батальоне люди из ополчения, но в бой хоть сейчас. Был бы приказ.

— В бою мы все побываем. Но обученным воевать легче. А вы ведь людей все еще обучаете?

— Это точно, — согласился Морозов. — Но все равно тяжело. Местные жители об эвакуации поговаривают, значит, какими же глазами они на нас глядят? И укрепления тогда мы для чего строим?

— Планы командования нам с вами, товарищ комбат, неизвестны. Возможно, за Осташево крупного сражения не будет. А может, в последние часы здесь пройдет линия большого фронта. На войне всякое бывает.

— Это точно, — повторил Морозов. И почему-то добавил: — Приказ есть приказ.

— Вот именно, — подхватил Бормотов. — Стратегические задачи мы решать не уполномочены, так что перейдем к тактическим. Надо нам усилить охрану.

— Где выставить дополнительные посты?

— На дорогах, на мостах, на перекрестках.

— Людей не наберу, — вздохнул Морозов.

— Мы вам поможем. Поближе к Осташеву пусть часовые стоят по одному. А подальше — один боец ваш, другой из местных жителей. Вы не против?

— Почему же против? — удивился комбат.

— Кто вас знает. — Лицо Бормотова оставалось серьезным, но в прищуренных глазах вспыхнули веселые искорки. — Вы ведь от местных жителей в стороне держитесь.

Морозов впервые улыбнулся.

— Что вы, товарищ секретарь райкома! Охрана — это уже дело общее.

— И все у нас теперь общее, — проговорил Бормотов. Продолжал четко: — На дорогах и на мостах проверять документы всех проходящих мужчин. Молодых — особенно. И днем и ночью. Женщин пока не беспокоить.

— Есть! — сказал комбат и встал.

— Сидите. Покажите мне, пожалуйста, план строящихся укреплений.

Морозов расстегнул планшетку, достал потертую на углах километровку, расстелил на столе. Внимательно рассматривая карту, Бормотов нахмурился:

— А это что?

— Это траншея. Ведем от Куровской дороги в лес.

— Вот как! Эта траншея совершенно необходима для обороны?

— Как вам сказать… Обыкновенный ход сообщения. На всякий случай.

— Так. Траншею дальше не вести. По особым соображениям. В Куровском лесу не трогать ни одной березки, ни одной кочки. — Бормотов побарабанил пальцами по краю стола, взглянул на комбата. — И впредь прошу вас, товарищ Морозов, обо всех изменениях в системе обороны докладывать райкому партии.

— Есть!

Помолчали. Бормотов сложил карту. Передавая ее комбату, спросил:

— А как вам, товарищ Морозов, наши места нравятся?

— С точки зрения обороны…

— Нет, с точки зрения красоты.

Морозов удивленно пожал плечами. А Бормотов облокотился на стол,