Последний еврей Багдада - Макс Кратер

Попытка выяснить что-либо у портье ни к чему не привела. Он знать ничего не знал ни о какой брюнетке и всем своим видом демонстрировал, что больше ни на какое давление не поддастся. Не помогли даже деньги. Прохвост жадно рассматривал бумажку в 50 фунтов, тер лоб в попытке что-нибудь вспомнить, но все бесполезно. Когда Дэвид размышлял, как еще можно воздействовать на забывчивого служащего, вращающиеся двери выплюнули в холл с улицы Фаруха. Всегда восторженно-суетливый и даже веселый под стать своему имениi помощник на этот раз выглядел весьма сосредоточенным: схватил Дэвида под локоть и потянул в сторону.

— Я выяснил имя погибшего, — прошептал он.

— Как? Хотя к дьяволу детали, потом расскажешь. Кто он?

— Музейный сторож. Жил в районе аль-Русафа. Это здесь, совсем рядом. Я оставил машину у входа.

— Так едем сейчас же.

Портье взглядом проводил репортера и его помощника, а затем быстро снял телефонную трубку и стал набирать чей-то номер.

Глава III. Милый и Ласковая

Над всею Францией ненастье тень простерло,

Когда, на привязи гудя,

Как мерзкий мародер, повешена за горло,

Качнулась статуя твоя.

И мы увидели, что у колонны славной

Какой-то интервент с утра

Скрипит канатами, качает бронзу плавно

Под монотонное "ура".

Огюст Барбье, "Идол", пер. П. Антокольского

Старенький "Форд" Фаруха, гремя и поскрипывая, медленно набирал скорость. По правую руку остался величественный отель "Шератон-Иштар". Машина заложила вираж, объезжая по кругу площадь Фирдаус. По-арабски, — пояснил помощник, — это слово означает "рай". В центре, окруженная колоннами, стояла огромная статуя Саддама Хуссейна. Рядом собиралась толпа. Несколько сотен человек возбужденно сотрясали кулаками. Один отчаянно колотил кувалдой в постамент. От позолоченного основания отлетали небольшие куски бетона. Бронзовый истукан, направив ладонь правой руки к небу, безразлично взирал на происходящее.

— Дикари, — с досадой покачал головой Фарух.

— Вот уж не подозревал, что ты любил диктатора, — удивился Дэвид.

— Я терпел его, как и многие другие. Они мстят памятнику, так как не могут дотянуться до живого человека.

— Думаешь, теперь жизнь изменится в худшую сторону?

— Она уже меняется, — ответил помощник, — в худшую или в лучшую, пока не разобрать.

— Плевать на политику, — произнес репортер, — как ты выяснил имя погибшего парня?

— Покрутился пару часов на месте взрыва. Его опознали сотрудники музея. Там сейчас такой переполох. Приезжали американцы, как мне показалось, страшно напуганные.

— Их можно понять. Они опасаются начала волны терактов с использованием смертников. А тут как раз похожий случай, пусть даже никто не пострадал.

— Как я понял, этим делом теперь занимаются специальные люди, — кивнул Фарух, — что-то вроде военных детективов.

— Военная полиция, — предположил репортер.

— Точно. Они опрашивали тех музейных сотрудников, которых удалось разыскать. Убитый охранник их не интересовал вообще, в отличие от подорвавшегося парня. Его звали Латиф. Работал по ночам. Устроился полгода назад. Тихий, мягкий, неконфликтный. Полностью оправдывал свое имя.

Увидев непонимание в глазах Дэвида, Фарух пояснил:

— Латиф переводится, как милый, добрый, любезный. Все отзывались о нем самым лучшим образом. Ему было 18. Совсем еще юнец.

— А что он делал в музее днем?

— Получается, задержался после ночной смены.

— Останки в морге?

— Уже нет. Забрали родственники. Так что надо поторапливаться, если мы хотим что-либо узнать. Родители погибшего в отчаянии. Имам отказывается совершать обряд погребения. Смертнику, говорит, не место на кладбище и не место в раю, а закат уже близок. По законам ислама хоронить надо до захода солнца. Надо рассказать, как все произошло. Тебе поверят, хотя ты и не мусульманин. Ты будешь говорить, а я переводить.

— А твоего рассказа, значит, недостаточно?

— Я же ничего не видел. Получился бы пересказ, а этого мало. Понимаешь, там все не так просто. Ходили слухи о связях этого парня с курдской девушкой. Ничего определенного, так — одни разговоры, но люди волнуются. Семья в трауре. Имам в бешенстве. Отец близок к истерике.

— А что плохого в том, что у арабского молодого человека подруга не арабка? Насколько я помню, Саддам даже поощрял межнациональные браки.

— Межнациональные, но не межконфессиональные. Она не мусульманка. Она из езидов, а их до сих пор многие здесь считают последователями сатаны.

— Средневековая дикость! Ты ведь так не считаешь?

— Какая разница, как считаю я. Я араб и мусульманин и всегда считал, что называть кого-либо дикарями могут только люди сами не достаточно цивилизованные.

Дэвид не стал дальше дискутировать на щекотливую тему. Он отвернулся и всю оставшуюся дорогу смотрел в окно. Мимо пролетели теннисные корты международного стадиона. Район аль-Русафа, куда они приехали, считался дорогим и престижным. Дома здесь утопали в зелени. Фарух остановил машину метрах в трехстах от мечети, белый купол которой доминировал над всеми соседними строениями.

Имам — статный мужчина лет сорока в белом тюрбане и с четками в руках внимательно слушал переводчика, но глядел при этом в глаза Дэвиду. Ответил лишь кивком. Отец погибшего юноши — крепкий высокий мужчина с короткой черной бородой стоял чуть в стороне. Было видно, как чутко внимает он всему, что говорит Фарух. На его лице последовательно сменялись выражения скорби, ненависти, а затем и суровой покорности.

Спустя несколько минут началась церемония прощания с покойным. Останкам заранее придали форму тела. Плотно завернутые в белый саван, они лежали на возвышении. Имам начал читать погребальную молитву. Репортера никто не гнал. Он стоял чуть в стороне, в тени от минарета и наблюдал за происходящим. Далеко на юге глухо рвались снаряды. Пахло полынью. Солнце клонилось к закату. Его лучи пробивались сквозь густой дым, поднимавшийся где-то за рекой в районе аэропорта.

Пора было уезжать. Не пытать же вопросами убитого горем отца. Фарух куда-то пропал. Взгляды всех участников церемонии были устремлены в землю. Дэвид, скучая, поглядывал по сторонам. Вдруг боковым зрением он заметил наверху едва уловимое движение. Кто-то прятался на минарете. Лица было не разглядеть, виден был только край развевающейся белой одежды. Трудно было даже понять, мужчина это или женщина. Колонна почти полностью скрывала фигуру.

Репортер еще раз быстро огляделся и, поняв, что никто на него не обращает внимание, направился в сторону круглой башни. Вход находился с обратной стороны. Дэвид на мгновение задумался о том, какой будет скандал, если его застанут внутри, но тут же отбросил все сомнения. Любопытство взяло верх.