В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции - Сергей Иванович Григорьянц

докторам, и, боюсь, из-за этого умерла всего лишь на девяносто первом году жизни.

Во все настоящие коллекции вещи приходят (находят себе хозяев) неслучайно – подробнее я напишу об этом в главе о коллекционерах, но, конечно, именно поэтому ко мне пришли редчайшие «хлыстовские знамена» от Игоря Николаевича и Татьяны Борисовны Поповых и единственный уцелевший портрет первой хлыстовской богородицы XVIII века – Акулины Ивановны – от Льва Вишневского.

Булгаковы были из яицких казаков, переселенных из Новгорода еще Иваном Грозным и моя прабабка, по рассказам, замечательно пела:

Мы не воры, мы не воры,

Не разбойнички,

Новгородские мы молодцы

Ушкуйнички.

Ташкент в то время был не просто провинцией. В только что завоеванный и дикий, с точки зрения русских, маленький азиатский городок из Петербурга был выслан великий князь Николай Николаевич. Там образовался «малый двор», связи с которым навсегда определили двойственное положение Константина Ивановича – человека с влиятельными дружескими и родственными связями и при этом политического ссыльного, уважаемого и популярного в народнических кругах за его разоблачительные статьи о мздоимстве чиновников и о последовавших преследованиях. Моя бабушка, Елизавета Константиновна, родилась в Ташкенте, и крестным отцом ее был тоже сосланный и в то время богатейший сосед, близкий друг и сотрудник Льва Толстого Г. А. Русанов. Именно на его деньги в основном и происходила толстовская помощь голодающим. Да и позже он был деятельным толстовцем.

Моложе бабушки были еще две сестры – Надежда и Софья, и между ними по возрасту – брат Константин.

До самой революции прадеду не было разрешено жить в столицах, и каждый его переезд совершался только после хлопот и специальной бумаги из Петербурга, однако это не мешало ему быть действительным статским советником и получать все полагавшиеся «за выслугу» ордена. После десяти лет в Ташкенте ему удалось вернуться в Европу, сперва – в Тифлис, потом – в Воронеж, и перед самой революцией – в Киев.

Впрочем, потомки Дмитровских так и оставались в Ташкенте, и когда мы с бабушкой и мамой были эвакуированы в начале войны вместе с Киевским политехническим институтом в Ташкент, двум женщинам с младенцем было кому помочь, а бабушка Милуша – приемная дочь Дмитровских – была моей крестной матерью в единственной уцелевшей церкви на русском кладбище.

В Воронеже бабушка (в детстве – Лиля) закончила гимназию и, как полагается дочери ссыльного, да еще и высокопоставленного чиновника Министерства народного просвещения, поехала учиться на Бестужевские курсы в Петербург с двумя своими подругами – Лялей Федяевской и Лёлей (Еленой) Киселевой.

Об одной подруге стоит рассказать подробнее. Лёля была дочерью автора все еще самых известных дореволюционных школьных учебников по математике, но выбрала для себя занятия живописью и стала первоклассной художницей, одной из любимых учениц Репина. Ее вторым мужем был петербургский профессор Билимович – серб по происхождению. После революции они эмигрировали в Белград (заехав по дороге к нам в Киев), где муж Елены Андреевны стал президентом Сербской академии наук. Киселева нашла бабушку в начале 1960-х годов, переписывалась с ней и даже со мной и мамой (почти все письма пропали после обысков, но одно, очень грустное, к моей маме – уже 1873 года, после смерти бабушки, – уцелело). Елена Андреевна пишет, как грустно и тяжело переживать всех своих современников. Пишет о том, что послала мне две книги, но ответа от меня нет – видимо, книги не дошли. Однажды прислала в подарок три свои графические работы: мне – сангину с портретом юного Корнея Чуковского (должен быть в Киевском музее русского искусства), маме – рисунок с бульдогом Фофой, которого Киселевы увезли в эмиграцию (и мама его помнила – он тоже ехал через Киев), бабушке – композицию с кошками.

Как и полагалось бестужевке, да еще из известной народнической семьи, бабушка носила арестованным «женихам» передачи в Петропавловскую крепость, участвовала в каких-то сходках, встречах, где-то видела Ленина, который в их среде пользовался репутацией человека жесткого и циничного. Бабушка никогда внятно о петербургской жизни не говорила, но году в 1965-м для каких-то моих литературных интересов написала несколько больших писем с бытовыми деталями того времени. Благодаря ли известности ее отца в народнической среде, благодаря ли ее довольно властному и деятельному характеру и участию в студенческих сходках, но после окончания курсов в 1904 году ей, как и ее отцу, Константину Ивановичу, было запрещено жить в столицах. Полиция предложила несколько городов для выезда из Петербурга. Бабушка выбрала Киев. Там она сперва преподавала математику в какой-то малоизвестной гимназии (сохранилась групповая фотография преподавателей – господи, какие замечательные лица!). Но вскоре перешла в лучшую в Киеве, самую знаменитую частную гимназию Жекулиной. Выпуски ее математических классов считались едва ли не лучшими во всем Юго-Западном крае. Вместе с ней там преподавали две сестры Довгелло – третья из них, Серафима Павловна, была замужем за Алексеем Михайловичем Ремизовым, с которым и эмигрировала в Париж. В Киеве у теток осталась их дочь Наташа. Ее сын – Алексей Алексеевич Ремизов – доцент Киевского университета, кажется, латинист, в 1960-е годы, когда я что-то писал о его деде, рассказывал мне, что запомнил на всю жизнь ковер в кабинете моего деда. Они с матерью нередко приходили в гости, и мальчику очень нравилось бегать босиком по мягкому ворсу. Бабушки воспитывали его юным принцем (Довгелло – потомки литовского князя Довгайло), учили французскому и латыни, расчесывали белокурые локоны, тогда как в соседней комнате стоял чад от самогонного аппарата, а кухни в их квартире не было вообще – там жили две семьи, и одна семья ютилась в ванной. Только самогонный аппарат был общим, но вокруг него круглосуточно шли пьяные драки. Его мать, Наталья Алексеевна, кажется, сошла с ума и в 1942 году была застрелена на улице немецким офицером.

В Киеве бабушка познакомилась с моим дедом – Сергеем Павловичем (тогда Ароновичем) Шенбергом, который к этому времени закончил и Киевский университет, и Киевский политехнический институт, в котором уже преподавал и занимался научной деятельностью. Для института он организовал лабораторию гидравлики. Они обвенчались 9 января 1905 года (в день расстрела в Петербурге). Сергей Павлович для этого перешел из иудаизма в лютеранство.

Константин Иванович, побывав к тому времени в Закавказье и Воронежской губернии, после 1905 года получил разрешение на переезд в Киев, кажется, из-за болезни детей: у Константина Константиновича начинался костный туберкулез, у Софьи Константиновны – легочный.

Брат прадеда, Александр Иванович, генерал от медицины, был по тем временам