Кто помнит о море - Мухаммед Диб

Я сделал шаг, тонна камня сдавила мои плечи. Бессильная ярость и чувство унижения. Я всегда презирал эту неподвижную материю, которая подстерегает минутную оплошность, дабы завладеть вашей формой. Еще один шаг. Я задыхался от бешенства. Казалось, мне никогда не добраться до моря с такой тяжестью на плечах. Пускай ему нет больше доступа в наш город, но все равно именно к нему толкали меня оставшиеся еще силы.

На Национальном бульваре — заграждения. Все перекрыто. Этого следовало ожидать.

Я был не один, меня окружала толпа каменных изваяний. Я отошел подальше от колючей проволоки, ибо кое-где на мне еще оставались клочья мяса. Минотавры не спускали с нас глаз. Ждать пришлось недолго: со всех сторон послышался вой спировир, словно завыли сирены. Нам велели повернуться лицом к стене, и каменные изваяния, потрескивая, выполнили это приказание. Вдалеке, где-то в стороне Суиквы, послышались крики других спировир. Попались, словно крысы. Настоящее помрачение. Я разглядывал стену, пытаясь определить, в каком направлении она идет. Порою в той стороне взрывом расщепляло пустоту, и в ответ раздавался рокот моря.

Потом все стихло, если не считать спировир, которые, казалось, не умолкали ни на минуту, просто до сих пор их вой заглушался грохотом обвала. Эта внезапная тишина, думалось мне, объясняется перемещением стен. Я весь отяжелел, стал почти бесчувственным. В голове по-прежнему шумело, виной тому была все та же неуловимая, немыслимая мелодия. Пятнистый горизонт заполнял собой пространство, по мере того как отступали небо и земля; в стене открылся глаз, он улыбался мне.

Заграждения сняли. Толпа покорно разошлась, каменные изваяния тоже. Но почему, однако, мы шли, не поднимая от земли глаз, словно провинились в чем, это было более чем странно, особенно если принять во внимание каменные изваяния. Удача непредсказуема. Я шагал вместе со всеми вперед. Шумели веселые ручейки, сбегая от моих ушей к глазам, а потом к носу, попадали в рот, в горло, затем снова бежали к ушам, ни разу не повторив пройденный путь. На улицах все оставалось как было: кафе, магазины, посетители, движение — словом, все. Кого-то звали, кто-то кричал, раздавались гудки. А позади меня?.. Органические отбросы чернели, смешиваясь с пылью и грязью улиц.

И в эту секунду я понял, что дыхание машины, которое можно было сравнить со сварочным пламенем, уничтожило меня в мгновение ока и, прежде чем я успел заметить это, вновь вернуло мне прежнюю форму, но на основе иной, неведомой материи. Я с легкостью парил в воздухе, хотя боль еще ощущалась.

* * *

Улицы, все до единой, гудели, жители горячо обсуждали случившееся. Потрясенные, исполненные энтузиазма, они кричали, шутили, плясали, содрогались. Их возбуждение обожгло меня, словно на меня вылили кипяток. Я был единственным, кто не разделял их радость, и не потому, что не в силах был понять ее, а потому, что для меня было немыслимо настроиться на их лад, ведь я собственными глазами видел, как все это началось, как свершилось.

Утешь меня, раствори мою тень в свете дня, ты не спишь, чтобы мог я уснуть на груди у тебя. Я непрестанно повторял эти слова, понятия не имея, откуда они взялись, и вдруг узнал мелодию той самой песенки. Этот вновь обретенный голос блуждал неустанно, носимый ветром той, исчезнувшей страны. Я бродил, вглядываясь то в одних, то в других, в надежде отыскать на лицах людей следы того, что творилось в душе у каждого. Напрасный труд: эти люди несли свои набитые известкой, увенчанные пучком иссохшей травы головы, не испытывая ни печали, ни радости.

Утешь меня, раствори мою тень… В воздухе все еще ощущалась некоторая сухость; теперь уже никто не смотрел в мою сторону, похоже, я внушал страх прохожим. Почему? Я не мог причинить им ни малейшего зла. Если бы они только знали! И все-таки воздух, которым они дышали, был чересчур сухой и горячий, возможно, отчасти из-за меня. Какой-то наэлектризованный. А ведь он питал нас.

Торговцы фруктами разложили свои лотки и возбужденно обсуждали что-то, никогда прежде я не видел народ в таком волнении. Я почти физически ощущал, как меня, словно крюками, неумолимо тащит к расщелине, отливающей голубизной. Я упирался изо всех сил, словно и в самом деле был каменным, однако пламя вокруг меня и во мне все разгоралось, Если бы у меня была возможность коснуться лица моей жены, которое светилось в самой глубине этого сияния! Но этому препятствовали пространство и время и еще, конечно, страх. Я снова и снова возвращался к кофейням, где люди искали утешения в беседе, и в конце концов так и не понял, как мне быть. Не зная, на что решиться, не находя себе места, я отправился домой; и тут меня внезапно осенило: мне вдруг открылась природа власти, подчинившей меня себе.

Когда я пришел, собравшиеся во дворе женщины обсуждали случившееся. Тогда-то все и началось: маленькая Зулейха со смеющимися глазами набросилась на меня с вопросами. До этой минуты в течение долгих лет соседства она была для меня всего лишь женой сапожника Аббаса, и если иногда, а случалось это довольно редко, какое-то неясное предчувствие настораживало меня, настоящих причин для беспокойства все-таки не было, мимолетная тревога тут же улетучивалась. И вот теперь именно Зулейха оказалась орудием судьбы, только что явившей свой лик там, в кофейне! Стоило ей только раз глянуть на меня своими зелеными глазами, как я словно оцепенел. А как другие женщины, успели они что-нибудь заметить? Во всяком случае, они сразу умолкли и, окружив меня, все как одна держались настороже, проявляя крайнюю сдержанность. И вдруг среди них я увидел Нафису. Как, и она тоже!.. Не может быть, она тут, конечно, совсем по другим причинам. И в самом деле, когда мои глаза встретились с ее глазами, мне показалось, они говорили: «Потерпи…»

А Зулейха, оказывается, была в курсе всего. Она говорила о том типе, о взрыве, о машине, убивающей время. Обо всем, только не о моей тайне. Хотя и о ней все знала: достаточно мне было встретиться с Зулейхой взглядом, чтобы удостовериться в этом. Как раз к ней-то она и подбиралась. На мое счастье, в ту пору я знал об этом не больше, чем она. Зулейха не сводила с меня своих смеющихся, искрящихся глаз, ловила каждое мое слово, точно так же, как все остальные женщины, в том числе и моя жена, но она-то ни о чем меня не спрашивала, казалось, она напрягала все силы, посылая мне взглядом все ту же мольбу: «Потерпи, прошу тебя, потерпи до самого конца».

Нафиса наверняка знала об опасности, которой подвергала меня эта потаскуха.

— Я очутился в самой гуще, — вымолвил я наконец. — Но меня не задело. Чего же мне бояться теперь?

И тут все заговорили разом. Я чувствовал себя спасенным, опасность отступила, старания Зулейхи оказались напрасными, она потерпела неудачу. Я слышал, как она снова сказала:

— Знаем мы их, хотят навязать нам свою волю, на своем настоять!

Затем обратилась к другим женщинам:

— А по какому праву? Мы не…

В ослепительных лучах полуденного солнца слова расщепились, улетучились. Я вошел в нашу комнату, тень, прижавшись грудью к стенам, отодвинула их далеко-далеко. Я был свободен благодаря щели, сквозь которую проглядывало море, и смог услышать такие слова:

— Я здесь, здесь.

Это были даже и не слова, а едва уловимый шепот, вместе с ним проник и долго не исчезал запах морских водорослей и соли.

Нафиса осталась с соседками во дворе, я же ходил из угла в угол, сам не зная, что толкает меня на это. Избыток света, который я все еще носил в себе, дурманил меня, и я никак не мог привыкнуть к морской глубине этой комнаты. Ребятишки, верно, играли на улице. Я весь дрожал, горел как в лихорадке, и это мешало мне думать.

В комнату вошла Нафиса, лицо ее сияло.

— Ты был там в момент взрыва?

Я не сумею выразить чувства, охватившего меня, когда она спросила об этом. Что она надеялась услышать в ответ? И снова зазвучала мелодия, едва уловимая, вроде запаха морских водорослей и соли, который я вдыхал. Утешь меня, раствори мою тень…

— Это произошло в двух шагах от меня. Я был в Суикве.

Дрогнувший голос выдал меня. Как объяснить ей, дать понять, что испытываешь в такие вот минуты?

— И что же?

— Как видишь, я здесь.

А во дворе тем временем небо, великолепное небо начало рваться в клочья, слышалась болтовня соседок. Еще не пришло время вернуться к древнему обычаю выражения страстей. Меня раздражало то, что я не в силах был поведать о муках, которые мне довелось пережить. А перепуганная Нафиса с интересом спрашивала:

— Как это произошло?

— Ступай спроси у жены сапожника. Чего тебе еще надо?

Я тут же раскаялся в своих словах: каким тоном я их произнес? Нафиса потупила голову.

Я коротко рассказал ей о событиях, свидетелем которых был. Видно, любая женщина и впрямь предпочитает все узнавать от мужа, даже то, что ей и без него известно. Вот и Нафиса — делала вид, будто ничего не знает. Такое поведение вполне понятно, и все-таки тяжесть легла мне на сердце. В ожидании обеда я попробовал прилечь на баранью шкуру, брошенную на пол. Глаза я прикрыл рукой, а Нафиса, замотав волосы вокруг талии, ходила босая по гроту, не нарушая покоя воды, тайком явившей свой лик. Я представлял ее себе укутанной в эти длинные черные волосы, пропитанные морской влагой и оттенявшие ее белизну. Исходившее от нее сияние — утешь меня, раствори мою тень… — казалось еще ярче в исступленном полуденном свете. Земля, лишенная тени, гудела, раскачивалась. Откуда-то издалека доносился рокот моря, просыпались оливковые деревья. Земля вновь погружалась в извечное молчание.