Тайна двух чемоданов - Роман Ронин

НКВД, да. Кругом эти русские девицы… Учителя русского языка! Что, в Москве нельзя найти мужчин, преподающих русский язык?!

Курихара два раза почтительно и виновато кивнул, как будто гендерное неравноправие педагогов в советской столице было его личным упущением. Накаяма поджал губы и, раздраженно повернувшись на каблуках так, что скрипнула мелкая галька дорожки, неторопливо зашагал к дому. Курихара почтительно поворачивался следом за подполковником, как подсолнух за солнцем, только скрип под его ботинками был потоньше и потише.

– Мы знаем, понимаем, догадываемся, что эти русские учительницы приставлены к нам ОГПУ. Тьфу, НКВД! Они за нами следят. Но русские не понимают, что и мы следим за ними. С какого года она работает с посольством?

– Восемь лет, – подсказал Курихара, сразу поняв, о ком идет речь.

– Восемь лет… О ней хорошие отзывы. И от подполковника Вакабаяси, и от капитана Такаги, и от других… – Накаяма пыхнул сигарой, – Хорошие отзывы. Она берет подарки и не слишком стесняется при этом. Значит, привыкла. Сегодня мы им подарили шелк и открытки с видами старой столицы. Мелочь, конечно, но они живут в коммунальной квартире. С такими мелочами у них могут быть серьезные проблемы. И все-таки взяли! Точнее, взяла. Юная девушка, ее дочь, тут ни при чем, ей просто надо будет сыграть свою роль в нашей комбинации. А вот ее мать, – Накаяма резко обернулся к Курихаре и тяжело посмотрел на него, – вот ее мать меня интересует очень и очень! Если она не боится брать подарки от иностранцев в эту их (он припомнил русское слово) «коммуналку», значит, ее кто-то поддерживает. Кто? Только НКВД! Больше некому! Она давно работает, значит, на хорошем счету и у них. А это значит, она знает его. ЕГО! Понимаете?

Накаяма чуть наклонился к Курихаре, и тот чуть ниже склонился перед начальником.

– Она знает его – Красного японца, о котором многие слышали, но мало кто видел. Она должна рассказать нам, кто он, а еще лучше было бы перевербовать ее.

Внезапно Накаяма тяжело и громко захохотал и, так же резко оборвав смех, снова обратился к Курихаре:

– Это ваша основная задача, Курихара-кун: узнать имя Красного японца, а если получится, поработать и с этой Любовью Вагнер, с Рюба-сан. И тяжелый, но не такой уж неприятный путь к победе пролегает через ее дочку. Согласитесь, Курихара-кун, не такой уж неприятный, а?

И Накаяма снова затрясся от громкого, немного неестественного хохота. Курихара стоял, так и не выпрямившись, в почтительно поклоне. Глаза его были полузакрыты, но румянец совсем сошел и напряженные скулы, на которых замерли желваки, стали теперь цвета пергамента.

– Надо дать распоряжение садовнику, – отхохотав, продолжил Накаяма, – чтобы завтра утром, как можно раньше (пусть придет на службу к шести – ничего не сделается с этим лентяем), пошел в сад и срезал все ирисы.

– Все?

– Все! Не будем мелочиться, Курихара-кун, не будем мелочиться. И шофера вызовите пораньше. Пусть ирисы завернут в мокрую ткань и везут в Москву. Они должны быть дома у наших красавиц до того, как Рюба отправится на работу в посольство. Мы поедем в машине военно-морского атташе. Я уже договорился с ним, он отправит ее завтра за нами к семи утра.

Не будем мелочиться, Курихара-кун. Надо будет, и письмо для Вас напишем – из трёх строк. Да, мы уже на пути войны. Мелочиться нет смысла.

Глава 2. Рыба

Любовь Вагнер вышла из посольства Японии. Закрыла за собой калитку и кивнула на прощание постовому милиционеру. Медленно пошла в сторону бульвара. У памятника Тимирязеву она остановилась и долго стояла, не в силах решить, куда ей направиться. Несколько раз учительница выходила за памятник, вроде бы собираясь пойти вверх, к Пушкинской площади, но тут же поворачивала и спускалась обратно к монументу. Там она задумчиво смотрела на улицу Герцена, на двуглавых орлов на кремлевских башнях («Надо же, уже то время забылось почти, а орлы все парят. Никак у них руки не дотянутся. Коротки ручонки… Сволочи»), и зрачки ее красивых зеленых глаз сужались от ненависти. Она то и дело оглядывалась назад, трогала тонкими длинными пальцами прохладный постамент и словно собиралась с духом. Наконец, обреченно повесив голову, медленно пошла вниз, к Кремлю.

У Театра Революции под руководством Всеволода Мейерхольда Люба остановилась, надеясь посмотреть афиши: «Коллектив на гастролях». Жаль. Она вообще любила театр, а в этом играли неплохо, даже очень хорошо по нынешним временам. Если бы еще и другое название… Режиссером здесь служил известный на всю Москву Алексей Попов, и Люба частенько наведывалась сюда вместе с дочкой, чтобы отдохнуть и отвлечься на постановках признанного мэтра. Особенно нравилась ей «Ромео и Джульетта» с Астанговым и Бабановой. Глядя на замечательную игру любимых актеров, она всегда испытывала совершенно особое чувство – блаженного расслабления, превосходства и острой зависти сразу: «Актером быть хорошо. Особенно заслуженным. Играешь все время прекрасно – газеты о тебе пишут, поклонники с цветами у дверей, премии, приглашения в Кремль. Играешь так же стабильно плохо – никто внимания не обращает. Какая прелесть. Так даже лучше – райская жизнь». Люба смотрела спектакль и понимала, что ни Бабановой, ни великому Астангову до нее никогда не дорасти. Хорошо они играют, профессионально, замечательно. Но… не как она, Люба Вагнер. Стимулы другие. Да, все будет – зарплата, квартира, пайки. Ну, может быть, персональное авто со временем. А у нее – жизнь. Жизнь. Точнее, даже две жизни. Своя и дочери. Зрителей не в пример меньше, чем в зале самого плохого театра в провальный день. Зато какие! Каждый готов (и ждет этого, не скрывая!) пытать каленым железом за малейшую неточную интонацию, за каждый неправильный шаг. Оступишься – и не в оркестровую яму, не в совиный клюв суфлерской будки упадешь, а сразу на сковородку адскую и в печь. И самое главное – не одна, не одна.

Постояв напротив театра, Люба медленно перешла дорогу. Отошла от касс метров на десять, там продавали квас из бочки. Взяла стакан. Квас был теплый, но вкусный. Пах ржаным хлебом. До революции так пахло на кухне у поварихи Катюши в их квартире на Молчановке, так пахла вся усадьба на чистейшей речке Рожайке. Любонька тогда была совсем юная и все ждала, ждала с упоением, когда приедет он – красавец, Генерального штаба подполковник Вагнер.