Бог любит Россию. Великие годы 1989–2014. Преодоление утопии - Александр Горянин

Вспомним 1998 год. 14 мая началась «рельсовая война». Шахтеры Кузбасса, Воркуты и российской части Донбасса перекрыли железные дороги. Сибирь оказалась частично отрезанной от центра, убытки были огромны, существовала опасность разрушения доменных печей. Шахтеры заявляли, что не уйдут, пока не отправят Ельцина в отставку. СМИ вошли в мазохистический раж (как выразился ироничный публицист Дм. Юрьев: «Пусть будет еще хуже – и за это мы возненавидим власть еще больше!»).

3 июля 1998 года в своем доме был найден убитым депутат Государственной думы генерал Лев Рохлин, который почти открыто готовил военный мятеж. Его зять, Сергей Абакумов, рассказал в газете «Версия»: «Рохлин предполагал уйти в подполье 12 июля. А через две недели, по его словам, готовился переворот. Как раз в это время должны были начаться крупные военные учения. Несколько дивизий готовы были выступить по его первому же сигналу. Начать предполагалось с Москвы. Вместе с недовольными шахтерами должны были подтянуться казаки. Ожидалось, что власти предпримут против горняков крутые меры, которые подхлестнут события» («Версия», 05.05.1999).

«Крутые меры» не потребовались: компромисс с протестующими и общий выход из положения (какой именно – станет известно, вероятно, не скоро) был найден. В убийстве генерала призналась и была осуждена его жена, позже отказавшаяся от своих признаний. Кто бы ни совершил это преступление, приходится констатировать: Россия, похоже, избежала тогда большой беды. Что же до рельсовых войн, они длились три месяца и были погашены за считаные дни до дефолта 17 августа. Если бы они наложились на дефолт, могло произойти что угодно.

По острию ножа

Откуда подкрался дефолт? Стоит напомнить, многие уже забыли. Еще в начале 90-х из-за прекращения гонки вооружений (что было благом) рухнула значительная часть российского ВПК – главного экономического стержня страны и двигателя ее развития. Множество предприятий мирного сектора, вынужденные прекратить выпуск неконкурентоспособной продукции, также оказались парализованы. Казалось, выхода нет. Вряд ли у Черномырдина (премьер с декабря 1992-го по март 1998-го) и его команды был ясный план выхода из пика при одновременном движении страны к рынку. Тем не менее им в основных чертах удалось и то и другое. Может быть, потому, что они действовали главным образом по наитию и в режиме импровизации (как Черномырдин привык в Газпроме), а не свирепо следуя какому-нибудь кабинетному «Die erste Kolonne marschiert…».

Чтобы не раздражать народ, его команда мирилась с бартером, не была строга к «челнокам» (только за 1996 год те ввезли в страну не облагаемых сборами товаров на 15–16 млрд долларов), втихую затыкала дыры печатанием денег, закрывала глаза на скрытую занятость, не борясь против занятости фиктивной (когда предприятия не увольняли работников, но и не платили им: люди сами находили себе заработки либо жили натуральным хозяйством, однако стаж им шел), освободила научные институты от налога на имущество – это позволило российской науке выживать, сдавая часть помещений в аренду. И так далее.

Правительство ступало по острию ножа под аккомпанемент протестов: помимо «рельсовой войны» мы помним палаточные городки работников ВПК у Белого дома, помним пеший марш на Москву персонала Смоленской АЭС (в пути к маршу присоединялись работники других предприятий) и многое другое. Не говоря уже о бесчисленных забастовках.

Но главную опасность таила в себе искусственная поддержка высокого курса рубля. Например, между 1 января и 16 августа 1998-го на всей территории России доллар свободно продавался по 6 рублей (плюс-минус копейки), причем кто-то еще и возмущался тем, что за четыре года этот курс вырос, с поправкой на деноминацию, почти в полтора раза. Всего в полтора раза вопреки инфляции рубля! Искусственный курс позволил быстро наполнить страну компьютерами, иномарками, бытовой и электронной техникой, закупать оборудование для обновления производства. От такой финансовой политики страдало отечественное производство, она чудовищно истощала валютные резервы, от нее жестоко страдал бюджет, но она обеспечила то, что было тогда важнее: поддержку реформ со стороны политически активного городского класса. Перед ним открылся небывалый ранее спектр возможностей: люди начали заводить свое дело, путешествовать, привыкли к свободе слова. Исчезли очереди и дефициты, некоторую роль (хотя и меньше заслуженной) сыграла приватизация квартир и земельных участков. Немного задержимся на этом.

Приватизация, сделавшая – бесплатно! – подавляющее большинство населения России владельцами и совладельцами квартир и земельных участков, самое крупное социальное благодеяние власти по отношению к народу за все 12 веков российской государственности. Но это благодеяние, случившееся через запятую с распадом СССР, обесцениванием вкладов, кризисом привычного образа жизни, осталось незаслуженно мало замеченным.

(Уже три четверти наших горожан ныне живут в принадлежащих им квартирах. Когда вы рассказываете об этом в Берлине, где в собственных квартирах живет от 13 до 16 % населения, а остальные снимают жилье, у людей лезут на лоб глаза. Процессы приватизации продолжаются. В 2011 году в полноценной собственности было 22 миллиона участков земли с постройками на них, а всего может быть приватизировано от 30 до 40 миллионов участков, оценки расходятся. Считая вместе с членами семей, этот вид приватизации коснется большинства населения страны.)

Однако пришла расплата. С января 1995 года стала грозно расти всероссийская финансовая пирамида. Рынок ГКО (государственных краткосрочных облигаций) был главным источником финансирования бюджетного дефицита. Вскоре стало ясно: российские финансы в ловушке. По ГКО выплачивались бешеные проценты, и для обеспечения этих выплат в продажу выпускались все новые облигации в надежде непонятно на что. Дефолт произошел в момент, когда ресурсы для оплаты процентов и удержания курса рубля иссякли.

Многие решили, что все рухнуло, теперь-то уж КПРФ точно возьмет реванш. Но предшествующие годы не про шли впустую. В их броуновском движении мало кто разглядел становление нового общества, включая мускулистую предпринимательскую прослойку, бурно проросший средний класс, другую молодежь. Это общество по казало свой вес на выборах в Думу в декабре 1999 года. Несмотря на то что СМИ освещали кризис постыдно истерически и на всякий случай вовсю заигрывали с левыми силами, эти силы получили немногим больше четверти голосов и мандатов.

Реформы подобны войне: то и другое – цепь катастроф, ведущая к победе.

Кстати, к дефолту подтолкнули, среди прочего, ложные надежды на Запад. Россия обратилась к странам «большой семерки» за дополнительным (ранее обещанным!) кредитом, но получила отказ. Этого следовало ожидать, но опыт начала 90-х по какой-то причине ничему не научил. Рассказывает Петр Авен, министр внешне экономических связей в 1991–1992 годах: «Мы были первым посткоммунистическим правительством России. Придя к власти, мы очень надеялись на западную помощь. И были удивлены и разочарованы тем, что получаем крайне мало. В 1992 году мы получили 1 миллиард долларов от МВФ. И ничего от западных правительств… В 1993-1994-м Черномырдину дали еще 3 миллиарда. Когда в 1994-м кризис случился в Мексике, она в течение нескольких дней получила от Запада более 50 миллиардов».

К 1998 году мало что изменилось. Запад на протяжении нескольких лет обещал реструктурировать старый советский долг (Польше аналогичный долг был просто списан) и не сдержал слово. Набежало, с процентами, под 100 миллиардов долларов (некоторые источники называют цифру 120). Кроме кредита, Запад давно обещал широкую экономическую помощь, но не оказал и ее, явно сочтя, что развал России – дело решенное. И нас еще спрашивают: откуда наши подозрения, почему не доверяем Западу?

Но случились вещи и похуже западного коварства. Башкирия, Татарстан, Томская область, Хабаровский край прекратили перечисление налогов в федеральный бюджет, Кемеровская область начала формировать областной золотой запас, Калмыкия списала налоговые поступления, предназначенные для федерального бюджета, в пользу своего бюджета. И так далее. В ряде регионов были спешно приняты антиконституционные акты, запрещающие вывоз продовольствия за свои пределы и по сути вводившие внутренние таможни. Годы спустя чиновник высокого уровня на условиях анонимности признал («Smart Money», 21 апреля 2008): «Никто так и не понял, к какому краю пропасти мы тогда подошли. Несколько республик уже не платили налоги в федеральные бюджеты. Законодательство было у каждого свое. Татарский парламент за явил, что прекращает отправку призывников в российскую армию. Это могла быть цепная реакция. 2–3 недели демонстрации слабости – и в национальных республиках могли начаться необратимые процессы. Потом все с умным видом доказывали бы, что распад РФ был так же предопределен ходом истории, как и развал СССР».