Приключение века - Геннадий Прашкевич

- Да тут все на материк! - миролюбиво заметил второй, помоложе. И потребовал: - Покажь ладошку!

Сказкин стал прятать руку в несуществующий карман:

- Болен я. Еду лечиться.

Очередь зашумела. Народ на островах справедливый, но жалостливый и отходчивый, в сложном климате люди стараются не ожесточаться.

- Прижало мужика...

- Не говори! Глаза как ввалились...

- Вишь, трясет его! Я тоже однажды больным был...

- Какой слабый! - отовсюду жалели Сказкина. - До борта хоть доживет?..

Уловив сочувствие очереди, Серп Иванович одним движением освободился от растерявшихся рыбачков; из правого, существующего кармана он вынул паспорт и деньги - выложил все это в окошечко кассы, как в банк. Окошечко, правда, было такое крошечное и глубокое, что ходил слух - это неспроста. Кассирша, говорили, из бывших одиночек-охотниц на медведя; было, говорили, порвала ей недовольная медведица щеку, вот и работает теперь эта кассирша только за такими крошечными и глубокими окошками...

- Справку! - донеслось из глубины окошечка.

Серп Иванович снова полез рукой в карман, существующий, а самые сердобольные уже передавали шепотом по цепочке:

- Если он в Ригу, могу адрес дать. Вдова, добрая...

- Если не попадет сегодня на борт, пусть пилит в пятый барак. У нас есть две морковки...

Но доброжелательный этот шепоток был оборван рывком невидимой кассирши:

- Че даешь? Ты че мне даешь? Че даешь, а?

- Да выписывай ты ему билет, не мучь человека! - возмутилась очередь. Особенно шумели те, кто все равно не надеялся улететь первым бортом. Выписывай! Развела контору! Видно же: организм не из крепких!

Старший рыбачок перегнулся через плечо Сказкина.

- Тут по-иностранному, - сообщил он.

- По-иностранному? - загудела очередь. - Значит, серьезно! Значит, скрывают! Будь чепуха, так и написала бы - тиф там или ОРЗ. У нас попусту не пугают... Чего, чего он там говорит?.. "Мозжечковый"... Это у него что-то с головой... "Тремор"?.. Или это с руками?..

Но старший рыбачок уже рванул на груди тельняшку:

- Братишки! Эта болезнь на бормотухе воспитана!

- А-а-а, богодул! - мгновенно разочаровалась очередь. - Едет лечиться? Тоже нам - инвалид! С такой болезнью годами живут, годами близким надоедают! Тоже герой нашелся! Второй по величине, третий по значению!

В один миг Сказкин, как кукла, был переброшен в хвост очереди.

...Два дня подряд южные острова были открыты для всех рейсов. Пассажиров как ветром сдуло, даже кассирша уехала в город, вот почему меня, одинокого и неприкаянного, как Вселенная, чрезвычайно заинтересовал грай ворон, клубившихся над дренажной канавой, мечом направленной прямо в авиакассу.

Я подошел.

По дну канавы, выкидывая перед собой то правую, то левую руку, по-пластунски полз Серп Иванович Сказкин. Пиджачка на не не было, но лампасы на штанах еще не стерлись.

- На материк? - спросил я сверху.

Сказкин, не поднимая головы, кивнул.

- Лечиться?

Сказкин снова кивнул, продолжая свое движение. Полз он, конечно, к кассе, таился от уже не существующей очереди.

Целеустремленность Серпа Ивановича мне понравилась. Стараясь не осыпать его шлаком и песком, я медленно шел рядом с ним по краю канавы.

- Хочешь, здесь, на острове, вылечу?

- Хочу!

- Два месяца физических работ, - поправил я условие. - Два месяца вне общества. Два месяца ни грамма в желудок. Оплата работ только по возвращению.

Сказкин кивнул.

Сказкин хотел в Пятый Курильский.

Утешая осиротевшего Агафона, Серп Иванович три дня подряд варил отменный компот. "Тоже из моря?" - намекал я на злополучную говядину. Серп Иванович отставлял в сторону литровую эмалированную кружку и значительно замечал: "Не так, чтобы совсем, но через Агафона..." И хитро смотрел на Мальцева.

Мальцев молчал.

"Смотри, Серп! - грозил я. - Не вздумай выменять компот на казенные сапоги!" - "Что ты! - довольно объяснял Серп Иванович. - Я ведь говорил нашел в песках гак. Вот на него мы компот и кушаем!"

Душный, томительный цвел над островом август.

С вечера всходила над вулканом Атсонупури - Венера. Семь тонких ее лучиков, как мягкие плавники, нежно раскачивались в ленивых волнах залива. Глотая горячий чай, пропитанный дымом, я откидывался спиной на столб навеса, под которым стоял кухонный стол. Я отдыхал. Я закончил полевой сезон. Я ощущал прекрасное чувство исполненного мною долга.

"Собаки, говорю, ушли! - бухтел рядом Агафон Мальцев. - Ушли, говорю, и как без вести!" - "Да оно так и есть: без вести, - сочувствовал Сказкин. - У нас было, с балкера "Азов" медведь ушел. Его танцевать научили, он за столом в переднике сиживал. Чего уж кажется надо: плавай, смотри на мир! Так нет: на траверзе острова Ионы хватились - нет организма! Ушел!" - "Вот и я говорю, - бухтел Мальцев, - ушли, и ни духу от них, ни слуху!" "Может, плохо кормил?" - "Ты че? - удивился Агафон. - Кто собак кормит? Собаки должны сами кормиться!" - "Медузами?" - "Зачем медузами? Вон все полянки мышами мышами. Пусть лакомятся!"

Так они вели нескончаемые свои беседы, жалели собак, гадали о их судьбе, поминали белую корову, а я лениво следил за лучиками звезды, купающейся в заливе. "Хорошо бы увидеть судно, - мечтал я. - Любое судно, хоть на Корсаков, хоть на Находку, хоть на Петропавловск!"

Судно было нам необходимо, ведь кроме спальников и снаряжения владели мы пятью ящиками образцов: сваренными пемзовыми туфами, вулканическим песком и зазубренными, как ножи, кусками обсидиана, тяжкими, как мертвая простокваша, обломками базальтов.

Я гордился собранными образцами.

Я гордился: время прошло не зря.

Я гордился: есть что показать шефу. Ведь это мой шеф утверждал, что пемзовые толщи южного Итурупа не имеют никакого отношения к кальдере Львиная Пасть, когтистый хищный гребень которой впивался в выжженное небо далеко за крошечным, курящимся, как вулкан, домиком Агафона Мальцева.

Я гордился: "Есть о чем подискутировать с шефом! Теперь я смогу ему доказать, что все эти пемзы выплюнула в свое время именно Львиная Пасть, а не лежащий в стороне полуразрушенный вулканчик Берутарубе.

Гордясь, я видел мысленно огнедышащий конус, прожигающий алым пламенем доисторическое низкое небо, густо пропитанное электричеством. Гордясь, я видел летящие в субстратосферу раскаленные глыбы, смертную пелену пепловых туч, грохот базальтовых масс, проваливающихся в освобожденные магмой полости. А потом - мертвый кратер... ободранные взрывом мощные стены... А надо всем этим - доисторические белые ночи, доисторические серебристые облака...

У ног Агафона Мальцева привычно, как маяк-бипер, икал транзисторный приемник "Селга".

Горящий, прокаленный, тлеющий изнутри август.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});