Муравей (фрагмент) - Лев Гунин

А Вы, Вы - "из ихних"?

Я - да. Я такая же лошадка из цирка. Мои пальцы тоже делают реверансы по невидимому кнутику. Выдают порцию искусства: ни грамма больше, ни грамма меньше...

Так впервые неожиданно возник вопрос об учебе...

" Так впервые возник этот обаятельный уродец - первый, еще внутриутробный, ядовитый зародыш компромисса, - слышит она чей-то голос в своей голове.

" Да, Петя, был ты парень неплохой, - говорит она сама себе. - Но и ты сгинул, хамелеоновское твое отродье! Ах, Петя, Петя!..."

Она видит его пальцы, красивые, длинные пальцы на клавишах. Пальцы типа слоновой кости. Благородные, холеные пальцы. Не играть бы ими, а показывать их в кино. И музыка из-под них выходила такая округленная, приглаженная, причесанная, с благообразными кадансами и манерами старого швейцара. Но и этого оказалось мало. Так же, как в римском амфитеатре, публика хотела крови. Под влиянием заправил музыкального мира, направленная ими, публика концертных залов хотела уже не ширмы перед настоящими чувствами, а чтобы пианист обеими ногами наступил на свою искренность, да еще и попрыгал.

"Раздавили, растоптали тебя, Петенька... И лежишь ты теперь на самом дне: на Сан-Катрин Эст". Она смотрит на часы. Всего лишь час тридцать. Впереди - целая ночь. И можно мечтать...

5. ЧЕТВЕРТАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

С возраста примерно девяти лет Наташа стала невыносимой "почемучкой", как дети четырех-пяти лет. Она задавала самые невероятные вопросы: почему небо синее: ведь воздух прозрачен? что заставляет кран соседей так гудеть: ведь вода не гудит, а плещется? будут ли евреи через сто лет?

"Если их даже не будет, так их опять сделают, - отвечал на последний вопрос ее отец. Папа даже рассказал маме анекдот на тему детей -"почемучек", который Наташа медленно извлекает из своей памяти.

"Приходит маленькая девочка к маме, - рассказывал отец, и спрашивает: " А бывают ангелы, которые не летают?.." - " А почему ты спрашиваешь? - интересуется мама. - " - " Да вот, папа как-то держал домработницу на коленях и говорил ей "ты мой ангелочек", но ведь она не летает!" - " Ну вот увидишь, говорит мама девочке, - завтра она у меня еще как полетит!"

Отъезд из Москвы странным образом повлиял на Наташу. Она стала все вопросы обращать к себе самой, вовнутрь себя. Она быстро успела сообразить, что в голове каждого человека, будь он черный, белый, желтый, красный, все устроено одинаково. У каждого имеется одна и та же сложная схема, отдельно от внешнего мира. Эта схема дана человеку от рождения, она существует у него еще в утробе матери. Познание внешнего мира достигается за счет наложения этой схемы на объекты реальности точно так же, как мы совмещаем контур на кальке с рисунком, с которого этот контур обведен. Поэтому самые дурацкие телероманы, самые бездарные шоу иногда имеют ошеломляющий успех: потому что на данном этапе общественного настроения они соответствуют определенным извилинам той прирожденной схемы-навигатора. Так люди видят в форме кривого сучка профиль хищной птицы, в линиях на асфальте - контуры континентов, в потеках краски - человеческую фигуру.

Она закрывает глаза и всматривается в свою внутреннюю оболочку. Когда она впервые стала тренировать себя, она видела только блики, полосы и точки света, которые после первой секунды яркости начинали бледнеть и угасать. Потом она научилась удерживать наиболее яркий блик. Не дать ему угаснуть, наоборот, делала его еще более ярким. Самое трудное было научиться разлагать белый, бледный след, оставленный предметами на сетчатке глаза, на сложную цветовую гамму. Она "обрабатывала" глыбу блика, меняла его форму, заставляла переливаться всеми цветами радуги, вычленяла невероятные формы и эффекты. Но это было только начало. Позже она стала видеть еще дальше. Оказалось, что эти первые инструментарии - только оболочки, за которыми начинались пугающе- реальные и ни на что не похожие образы. Выходило, что внутри ее, за закрытыми веками, есть какая-то дверца в другое пространство, куда больше ниоткуда не попадешь. Сначала ей надо было до боли всматриваться в полумрак закрытых глаз - после того, как ей надоело играть с формами бликов и разлагать цвета. Она чувствовала, что за этим полумраком что-то есть. И вот однажды она смогла увидеть еле различимое, но потрясающе выразительное, чье-то лицо. Когда лицо это вдруг повернулось и стало рассматривать ей (наверное, так же, как она, - всматриваясь в темноту), она вскрикнула от ужаса - и открыла глаза.