Лашарела - Григол Абашидзе

Мхаргрдзели не желал допускать во дворец «колдуна» и бывшего главаря бунтовщиков, но, когда последняя надежда на спасение царицы была потеряна и оставалось только служить молебны, атабек не мог более препятствовать воле царевича.

Сам Георгий Лаша в сопровождении Шалвы Ахалцихели и Турмана Торели поехал в горы за Лашарским хевисбери.

Нелегко было Чалхии идти во дворец, но, видя горе воспитанника, он без колебаний последовал за ним.

Едва вступив в опочивальню царицы, Чалхия понял, что его искусство бессильно. Он опоздал, Тамар находилась уже во власти смерти. Бывший главарь повстанцев пал на колени перед ее ложем и попросил прощения.

– Да простит тебя бог! – прошептала Тамар. Она хотела перекрестить повергнутого ниц Пховца, но рука ее, бледная, словно воск, безжизненно упала на постель.

Тамар дала знак приблизиться детям – Лаше, с трудом удерживавшему слезы, и заплаканной Русудан.

Ошеломленный Чалхия, едва держась на ногах, вышел из покоев царицы.

Тамар окружили вельможи. Слабеющим голосом продиктовала она завещание, причастилась и опочила вечным сном.

Как только жизнь царицы оборвалась, Чалхия покинул дворец, не дожидаясь погребения.

– Спишь, Чалхия? – нарушил молчание Ахалцихели.

– Не до сна мне. Думы одолели.

– О чем же твои думы, Пховец?

– Я сегодня гадал на песке и по звездам: тревожные времена ждут страну нашу.

– Что ж, царь наш любит беспокойную жизнь.

– Тогда отчего же не стремится он к бранной славе и войнам?

– Он-то стремится, да власти у него маловато.

– Это как же?

– А так. Ты, брат, давно в Тбилиси не был, не знаешь, что происходит. Иванэ Мхаргрдзели еще при жизни Тамар достались и должность амирспасалара, и звание атабека. У наследника не осталось почти никакой власти. Он и хотел бы действовать, но не может самолично объявить войну и управлять государством. Иванэ же будет воевать только тогда, когда это прославит его имя. При деятельном царе он будет бездеятелен, ибо успех царя ничего ему не принесет. Вот когда все будут знать, что это он, атабек, добился новых успехов, он пойдет на войну.

– Какие же доводы он выдвигает, чтобы оправдать свое бездействие?

– Атабек так заявил царю и дарбази: нельзя непрестанно гнуть лук и натягивать тетиву – в нужную минуту они могут отказать.

– Да разве не знает атабек, какими соседями окружена Грузия? Они только того и ждут, чтобы мечи наши заржавели в ножнах. Пусть ты храбрец и богатырь, но, когда ты спишь, тебя одолевает и бессильный трус. Не дело отвыкать нам от бранной доблести, не время забывать меч и копье.

По лестнице неслышно поднялся Георгий Лаша. Он был утомлен долгим и шумным днем. Услышав голоса, он насторожился и тихо опустился на ступеньку.

– Атабек считает, что Грузии сейчас никто не грозит, ни с запада, ни с востока, – отвечал Ахалцихели. – Почему бы нам не отдохнуть, говорит он, не насладиться плодами наших побед.

– Да, хорошо, если соседи наши рассуждают так же. Но дадут ли они нам спокойно пожинать плоды победоносных войн? Будут ли данники платить нам дань, когда увидят, что богатырь погрузился в глубокий сон?

– Атабек говорит, что у нас достаточно неприступных крепостей и дозорных башен на границах – враг не застанет нас врасплох.

– Много стран видел я на своем веку, любезный Шалва, бывал на Востоке и на Западе, и знаю, что не крепостями и башнями сильны царства. В странах слабых в самом деле всегда много крепостей и замков. Но они не спасают от вторжения сильного неприятеля, не уберегают народ от разорения. Если я не прав, пусть меня поправит Маргвели. Много стран объездил он, будучи послом грузинского царя, лучше нас знает, на чем мир держится.

– Правда твоя, Чалхия, – подтвердил молчавший до сих пор Гварам Маргвели. – Больше двадцати лет езжу я по белу свету. И не видел я крепостей в расцветающих государствах, ибо, могучие и грозные, они сами наводят страх на соседей. А вот в слабых странах – крепости на каждом шагу, да что в них толку! От вторжения мощного войска не уберегут ни крепости, ни стены неприступные!

– Вот еще о чем говорил Мхаргрдзели, – продолжал Шалва, – нас, грузин, мало, а вокруг великое множество иноверных, и нам со всеми не справиться. Если, мол, мы хотим одолеть их, вам нужна мирная жизнь, дабы население увеличилось, и тогда мы сможем закрепить за собой покоренные страны, распространяя веру Христову, превращая инородцев в подданных Грузинского царства.

– Не так уж нас мало, – возразил Чалхия. – С тех пор, как большая часть армян с нами, подчинены горские племена, Трапезундская империя зависит от нас, Ширван – наш данник, Адарбадаган, Хлат и Арзрум исправно платят нам дань, – не назовешь Грузию маленьким государством! А мир, о котором говорит атабек, очень скоро придется защищать с мечом в руке. Наш царь станет непобедимым, и дела его пребудут в веках, если он сумеет поставить перед всей страной, ее союзниками и данниками великую цель, если он вселит во всех единую волю, единую мысль, единое стремление.

– Как же может свершить все это наш царь! – вскричал Ахалцихели. – Он ведь не властью владеет, а лишь троном да венцом. Вельможи, а особенно атабек, чрезмерно возгордились. Я бы сказал, что они стали выше самого царя и не подчиняются царскому слову и царской воле.

– И самые непокорные покоряются сильному, могучая десница повергает всякого врага. Мне думается, что у моего воспитанника хватит сил, чтобы взять в свои руки управление страной. Помни, Шалва, всего важнее для царя – ясный разум и живая мысль.

Чалхия и Ахалцихели умолкли, погрузившись в раздумья.

Георгий жадно ловил каждое слово. Его тронули рассуждения о высоком призвании и долге государя.

– С той поры, как Иванэ Мхаргрдзели стал амирспасаларом и получил звание атабека, – снова заговорил Ахалцихели, – он роздал все важные должности своим родственникам и приближенным. Он отобрал верховную власть у мцигнобартухуцеси, лишил его сана первого визиря страны и отстранил от дел.

– Величайшее бедствие для государства, когда один властолюбец распоряжается десятью делами, а десяток честных людей стоит в стороне от управления. За время болезни Тамар Мхаргрдзели удалось забрать большую власть в свои руки, теперь будет нелегко его обуздать.

– Твои мудрые советы и твоя поддержка, Чалхия, были бы очень полезны юному царю. Думаю, ты не захочешь остаться в стороне от той борьбы, которая разгорается между Георгием и вельможами. Если бы ты стал мцигнобартухуцеси, ты бы возвысил и укрепил власть первого визиря страны, как это было в царствование нашего великого Давида Строителя или при Георгии Третьем.

– Меня не привлекает жизнь при дворе, да и силы у меня уж не те, чтобы бороться с сильными мира сего. На своем долгом веку я изведал и славу и унижение. Теперь мне вконец опостылел двор с его церемониями, все эти козни и интриги, чуткий, тревожный сон… Я вернулся к своему народу, полюбил первозданную чистоту, трудолюбие и простодушие. Я не променяю пховскую одежду не то что на наряд визиря, но и на царскую порфиру. Что принесла мне близость к трону? Только лишь горечь. Я понял теперь одно: хотя разумный царь и должен собирать вокруг себя мудрецов, мудрецу должно избегать царей. Лучший из царей тот, кто ищет общества мудрецов, но худший из мудрецов тот, кто стремится все время быть на виду у царя. Я уже немолод, в таком возрасте трудно прельститься роскошью и богатством, они только умножают заботы и связывают крылья. Пусть я нынче беден, но я ближе к родной земле, а от нее и до неба недалеко. Хоть и летаю невысоко, да вижу далеко. Заботы мои невелики, да крылья широки и крепки.

– Счастливец ты, Чалхия! – вздохнул Ахалцихели и, отвернувшись к стене, сомкнул отяжелевшие веки.

"И ты счастливец", – мысленно произнес Лаша. Он осторожно поднялся по лестнице, подошел к приготовленному для него ложу, разделся и лег. Утомленный впечатлениями дня, Георгий тотчас уснул.

Утром, когда солнце стояло уже высоко, царь со свитой тронулись в путь.

Кетеван прижала к груди своего сына Лухуми, свою единственную отраду. Со слезами радости и сожаления провожала она его. Впервые покидал он родительский очаг и ступал на путь славы и величия или, кто знает, быть может, на путь опасностей и испытаний.

Лилэ с Лашарской горы смотрела на едущего впереди свиты царя. Не только взгляд, но и сердце ее устремлялось вслед за всадником, чье величие и блеск околдовали ее. О нем промечтала она ночь напролет, первую в жизни ночь, когда девушка почувствовала себя взрослой.

Толпа людей – конных и пеших – провожала царскую свиту. Песня в честь Лашарской святыни гремела в ущелье и гулким эхом отдавалась в горах.

Помчался Лашарелы конь,Тряхнув своею черной гривой.И облака над головойСопровождают бег ретивый.Пусть сердце верных день и ночьНадеждой полнится счастливой.

ГЛАВА ВТОРАЯ