Таежная месть - Евгений Сухов

– Таких царапин ножом даже не сделаешь, а он когтями за несколько секунд. Настоящий леший!

Понемногу рассветало. Воздух становился все более прозрачным. Темнота постепенно выпускала из плена хвойный лес и давала возможность заглянуть за горизонт с высокого каменистого косогора. За рекой, вывернувшись в замысловатую петлю, багровела глухая тайга, на кронах которой заночевал белесый дымок.

– Пойдем, Аркаша… Фома оттуда должен будет подойти.

– Жалко корову просто так оставлять, – вздохнул Аркадий, – столько сил было потрачено, чтобы в такую глухомань ее приволочь.

– Нашел о чем жалеть, – отвечал я, невольно усмехнувшись. – Надеюсь, ты ее есть не собрался?

– Найдутся желающие… Полакомятся!

– Это точно! Хотя бы наш прежний с тобой знакомый… Этот медведь пришел сюда надолго, зря что ли он метки на дереве ставил, теперь такие царапины повсюду будут.

– Ты думаешь, он вернется?

– А то как же! Вот отдышится малость, переведет дух, покумекает над своей бесталанной судьбой, проголодается как следует и опять вернется к обеденному столу.

– Значит, мы с ним еще встретимся. Так что эта его шкура никуда от меня не денется.

– А вот этого делать не нужно, – строго произнес я. – Этот медведь не людоед. И опасности для людей не представляет. А чужаков на своей территории, в том числе шатунов, не потерпит! И если таковой появится, так он тотчас его порвет. Так что его нужно оберегать.

– В твоих словах есть резон, – задумавшись, согласился Аркаша.

– Как ты его назвал, Леший? А хорошее прозвище для медведя. Пойдем, посмотрим, куда там Фома запропастился.

– А может быть, он принял на грудь. Лежит себе в теплой хате и дрыхнет в обе сопелки, а мы его по всей тайге ищем. Если это так, то точно ему нахлобучу!

* * *

Прошли километра два в высокой траве, прежде чем вышли к небольшому глубокому оврагу, изрезанному шумным ручьем с многочисленными, столь говорливыми протоками. Подле небольшого каменистого распадка мы увидели крупную медведицу с тремя медвежатами. Двое старших медвежат были двухгодовалыми, значительно крупнее самой большой собаки, а вот младший, сеголеток, значительно уступал в росте старшим и нетерпеливо терся о бока матери. Негромко попискивая, матуха, склонившись к земле, что-то яростно выгрызала в густой примятой траве. И, только всмотревшись, можно было увидеть, что на земле лежит разодранное человеческое тело. Медведица трепала зубами какой-то цветной лоскут, и я тотчас узнал в нем шапку Фомы. Взрослые медвежата, склонившись, также остервенело рвали мертвое тело, вгрызались мордами в человеческую плоть. Матуха громко урчала, испытывая самые положительные ощущения, покрывая обильным слюновыделением мертвое тело Фомы.

– Ах вы, твари!

Я невольно глянул на ахнувшего Аркадия. Его лицо, в былые времена образец спокойствия и сосредоточенности, в этот раз было перекошено смесью гнева и ужаса.

Видно, нечто подобное произошло и с моим лицом, стыдливо отвернувшись, Аркаша мгновенно вскинул к плечу винтовку. Мои руки также привычно ухватились за ложе и приклад карабина. Два выстрела слились в один. Подбитая медведица рухнула на стоптанную траву, выбросив перед собой передние лапы. Медвежата, услышав выстрелы, бросились вниз по ручью, пытаясь затеряться в высокой траве. Спрятаться им было негде, с десятиметровой высоты мохнатые рыже-буроватые спины смотрелись едва ли не вызывающе. Следующие два выстрела прозвучали с разницей в одну секунду, и на земле распластались два медвежонка. Третий, самый маленький, длинно рыча, пытался запрятаться в колючий бурелом. Но упругие еловые ветки не поддаваясь, упрямо выталкивали медвежонка наружу. Его темная голова оказалась в прицеле, указательный палец уверенно опустился на спусковой крючок…

– Не стреляй! – в отчаянии закричал Аркадий.

– Ты чего? – удивленно посмотрел я на приятеля.

– Он же совсем малой!

– А ты не видел, что делал этот малой с бедным Фомой? – И, не дождавшись ответа, пояснил: – Он жрал его вместе с остальными!

– Да брось, Тимоха, – примирительно произнес Аркаша, – ты же сам прекрасно видел, что он его не жрал, а просто бегал рядом.

– Ты хочешь сказать, что этот медведь вегетарианец? Аркаша, не о том ты сейчас говоришь, сам ведь знаешь, что бывает с медведями, если они хотя бы однажды попробуют человеческое мясо, пусть даже в малолетстве! – укорил я друга. – Они никогда не забудут его вкус и на всю жизнь останутся людоедами!

– Этот медвежонок не ел человека! – продолжал настаивать на своем Аркадий. – Я отвечаю за свои слова.

Не опуская винтовку, я все еще целился в голову медвежонку, который, не ведая об опасности, продолжал протискиваться в густой валежник.

– Он мог жрать человека до этого, например рыбака. Мы этого просто не видели!

– Послушай, Тимоха, давай договоримся, ты не дал мне убить того крупного самца, а я не хочу, чтобы ты застрелил медвежонка. Вот теперь мы с тобой в расчете! Договорились?

В какие-то моменты Аркадий бывал чрезвычайно упрямым. Вряд ли отыщутся аргументы, способные переубедить его в обратном. Решение он уже принял. Сейчас был как раз тот самый случай.

– Хорошо, – не без труда согласился я, опустив карабин. – Пусть будет по-твоему. Заберем медвежонка и отдадим его в зоопарк. Только там ему место.

Спустились в расщелину, к месту, где на примятой траве лежало растерзанное и залитое кровью тело Фомы. Его можно было опознать разве что по обрывкам одежды, которую он непременно надевал в тайгу: крепкие армейские ботинки с толстой подошвой, способные выдержать любые испытания; защитного цвета штаны и крепкая куртка цвета хаки. Изжеванная мокрая фуражка с длинным козырьком лежала немного в стороне. От головы мало что осталось, череп был раздроблен, а мозги тщательно вылизаны. Ноги согнуты в коленях и обглоданы до самых костей.

За время работы егерем мне приходилось видеть всякое: вмерзшие в грунт тела людей, заблудившихся в тайге; останки охотников, растерзанных стаей волков; приходилось сталкиваться с разбросанными по тайге человеческими костями. Вроде бы что еще должно было удивить меня, закаленного столь ужасными находками? Но смерть Фомы потрясла меня до глубины души. Может быть, потому, что Фома был моим другом, которого я знал с самого детства и с которым не однажды ходил на охоту.

Казалось бы, что подобная участь должна была обойти его стороной. Ведь на его стороне было все! Он был опытным потомственным охотником, какие даже среди профессионалов встречаются нечасто. Тайгу любил, искренне считал ее своим домом, в котором для него просто не существовало секретов. Значит, все-таки какая-то одна маленькая тайна оставалась, иначе сейчас он был бы жив…

Что же случилось с ним?

Излишняя самонадеянность, за которую он отдал столь высокую цену, или черная судьба, которая нередко ходит по пятам даже самых опытных охотников? Теперь уже этого никто не скажет.

Не выдержав ужасного зрелища, я отвернулся. С трудом верилось, что эта растерзанная окровавленная плоть каких-то несколько часов назад была сильным, волевым человеком, способным радоваться жизни, смеяться, грустить, любить, обнимать жену и ласкать детей, человеком, которого я когда-то очень хорошо знал.

– Вот, твари! – глухо произнес Аркаша, склонившись над трупом. – Они ведь у него все мозги подъели!

За последние полгода в округе обнаружилось несколько изодранных трупов, у которых медведи лакомились мозгом. Некоторое время считали, что это был небольшой медведь-людоед, поджидавший подле селений свою жертву, но вот когда возле одного из трупов обнаружились следы медвежат, то стало ясно – это была сильная и матерая матуха, прикармливавшая свой приплод человечиной. А значит, через какое-то время уже подросшие медведи примутся поступать точно так же, как и их родительница. Эту преемственность следовало вырвать на корню. Двое медвежат, успевших полакомиться человеком, теперь лежали в траве с высунутыми языками и простреленными черепами. Третий, совсем малой, забился в ворох сухих сучьев и, кажется, искренне верил, что оставался невидимым для охотников.

Странно было другое, медведи практически никогда не выедали мозг, предпочитали рвать плоть, выгрызали кости. Раздерут, задавят, погрызут, после чего, прикопав в земле и придавив поваленным деревом, чтобы не растащили падальщики, терпеливо дожидаются тления, а потом вернутся и продолжат прерванную трапезу.

Здесь же было все не так! Все не по правилам!

Оставалось предположить, что к такому пиршеству медведица была кем-то приучена. Ведь не сразу же она принялась лакомиться человеческими мозгами, следовательно, ее кто-то этому научил, привил вкус, а потом она сама стала поступать точно так же, как и ее наставник. Возможно, что этим воспитателем была ее родительница, а может, столь необычной трапезе ее научил самец в период спаривания.