Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну как, рыбак — солены уши?
Он моложе Андреева лет на шесть. На лбу у него большие залысины, лицо продолговатое, насмешливое.
— Лучше всех.
— Коль уха есть, будет и пол-литра.
— Как говорится, рыба по суху не ходит, — улыбнулся Григорий Петрович.
Мать вывалила рыбу в эмалированный тазик, устроилась на завалинке и принялась ее чистить. Белый, с подпалинами кот, поставив хвост трубой, терся о ее ноги, сладко жмурился и надоедливо вякал — просил рыбы. Виктор ушел в магазин. Григорий Петрович приспособился помогать, сказал, как бы между прочим:
— Старика одного встретил. Байку забавную рассказал.
— Чей же?
— Кто его знает. Оказывается, с отцом знаком был. Здоровый еще старикан, на таком пахать можно. У него сын в Свердловске и дочь тоже. Сейчас дочь гостит у него.
— Дочь-то не разведенка?
— Кажется. Невезучая, говорит, в семейной жизни. Попросил рыбы продать, так он с меня за тридцать голов запросил три рубля. Живодер!
— Куприянов это, Константин Иванович, по приметам сходится. И жадный, каких на белом свете мало. А нос у него картошкой?
Григорий Петрович засмеялся, вспомнив, как дед сам свой портрет обрисовал. А мать продолжала:
— Бровищи густющие, завесит ими глаза — страх берет.
Андреев разрезал окуня и нашел в нем махонького окунька — своих ест, неразборчивый. Бросил внутренности вместе с мальком коту. Мать сказала:
— Ты Алешку-то Куприянова должон знать.
— С которым в школе учился?
— Его. Алешка-то у Кости старшенький, Васька средний, а дочь самая последняя.
— Алешка, говорят, погиб?
— Зачем же? В плену был, потом к американцам попал. Никто же не знал, пять лет назад объявился. Алешку-то считали без вести пропавшим.
— Интересно.
— Сам Костя-то с твоим отцом годок, в солдаты в первую германскую вместе призывались. В гражданскую-то Костя в бегах был.
— Как в бегах?
— В лесах скрывался, за Сугомаком.
— От кого же?
— От всех. Поначалу от Колчака, а после и от красных.
— Чудеса!
— У Кости-то брат был, партейный, старший — Кирилл. Большим начальником при Советах заделался. Костей Кириллу глаза и кололи: сам партиец, а брат твой дезертир. В тридцатом-то Кирилл уехал в деревню колхоз создавать, его там кулаки и убили.
Вернулся из магазина Виктор. Мать на шестке пристроила таганчик и поставила варить уху. Втроем распили пол-литра, похлебали ухи, вдоволь наговорились и разбрелись по своим углам.
Алешку Куприянова Григорий Петрович помнил смутно. Хорошо отложилось в памяти одно — парень был смышленый. Большие способности обнаружились у него по изучению языков. Даже, кажется, учительница занималась с ним дополнительно. Ушел Алешка из девятого класса, поступил в какое-то военное училище, и с тех пор Григорий Петрович не знал о нем ничего.
И еще запомнил — Алешка был драчлив. Григорий его побаивался. Жили Куприяновы за рекой, которая делила город пополам. Те, кто жил за рекой, на восточном ее берегу, звались «зарешными». Те, кто на западном, — «егозинскими». Всех верхнекыштымцев дразнили «гужеедами». За железной дорогой начинался Нижний Кыштым с медеэлектролитным заводом. Этих ругали «киргизами». «Гужееды» враждовали с «киргизами». В свою очередь, между «гужеедами» тоже не было единства — «зарешные» ссорились с «егозинскими». В старые времена ходили друг на друга с кулаками и оглоблями. При Григории этого уже не было, но вражда между мальчишками почему-то осталась. Учились в одном классе — ничего. Но стоило выскочить на улицу после занятий, как мальчишки немедленно раскалывались на два лагеря. Тут ухо держи востро.
Однажды Алешка поколотил Мишку Муратова. Григорий с Мишкой после уроков заманили обидчика в школьный сад и устроили ему встрепку. И запомнилось Григорию — откуда-то прибежала девчушка, вцепилась в рубаху и тянула что есть силы от Алешки. Сопливая, а отчаянная. Неужели это та, которая теперь, по словам старика, стала ученой? А что? Столько же лет миновало!
У Николая Глазкова
На другой день Андреев на рыбалку не спешил. «Не каждый раз, — утешал себя, — можно и через день. Так даже лучше — не надоест. А то сразу насытишься, потом будет скучно. Лучше посплю подольше, потом в город схожу, в редакцию газеты загляну по старой памяти, свежие газеты почитаю. Но мохноногий крикун и на этот раз поспать не дал. Будто специально забрался на завалинку и горланил на всю улицу. Отсечь бы ему, подлецу, голову и в суп.
Григорий Петрович слез с кровати, на цыпочках подкрался к окну. Белый инкубаторский петух, такой замухрышка, смотреть-то не на что, стоял на доске, на которой вчера чистили рыбу, светлые чешуинки так и присохли к ней, и круглым немигающим глазом уставился в окно. То повернет голову так, то эдак, а жирный красный гребень при каждом повороте мелко вздрагивает.
Григорию Петровичу даже показалось, что петух все понимает и кричит нарочно, чтоб разбудить его: мол, приехал рыбу удить, так нечего нежиться в постели. Кто поздно встает, тому не видать удачи.
Григорий Петрович тихонечко отодвинул шторку, готовясь резко выбросить вперед руку, чтоб застать мохноногого врасплох. Все-таки это был поистине сообразительный петух. Чуть только колыхнулась шторка, он спрыгнул с завалинки и как ни в чем не бывало важно зашагал по двору, скликая к себе кур — «ко-ко-ко».
Сон улетучился. Андреев вышел в огород. Здесь пахло укропом, сухой землей и полынью — ее много было у бани. Цвела картофельная ботва. Белые, синие, белые с желтизной бутончики цветов покоились сверху буйной широколистой зелени. Шершавыми листьями огурцов прикрыло парник. Тонкие, но тоже шершавые плети, извиваясь, спускались вниз. На них кое-где горел желтый цвет и видны были с мизинец величиной пупырчатые зародыши — опупыши, как их зовут здесь. Морковь бойко подняла кудрявые хвосты.
Дальше наливались зрелостью огороды соседей. У дяди Пети Бессонова частоколом высились подсолнухи. Они почти все цвели, и было в том огороде ярко от их света.
На западе отчетливо вписались в голубое небо горы Сугомак и Егоза. Перед ненастьем горы окутываются в серую изморось туч. В ненастье заядлые рыболовы то и дело поглядывают на них, как на барометр. Если очистились от серого тумана, то дождь к вечеру, самое позднее, к следующему утру, кончится. Или же говорят:
— Горы в тумане топятся, не жди ясного солнышка.
На горы раньше всего приходит зима. Проснувшись однажды, кыштымцы видят, что прогалины и голые вершины белым-белы. Значит, зима перешагнула через горы и завтра будет здесь.
Ранней осенью в темную зелень сосен вдруг вкрапливаются желтые и багряные пятна — то березы и рябины первыми начинают увядать.
После завтрака мать, выглянув в окно на улицу, сказала:
— Коля Глазков идет.
Григорий Петрович встретил старинного друга у ворот. Поздоровались и сели во дворе на бревно.
— Надолго? — спросил Николай. Ему тоже за сорок. От природы смуглый, глаза коричневые, большие и чуть навыкате. Щеки впалые, сколько ни помнил Андреев друга — он всегда такой: худощавый.
— Поживу, — неопределенно ответил Григорий Петрович.
Николай сутуловатый, даже когда ходит, горбится. В третьем классе на уроке физкультуры катались на лыжах. Двум Николаям — Глазкову и Бессонову досталась одна пара. С горки решили скатиться вместе. Глазков лыжи надел. Бессонов встал на запятки. Среди горы был «стрях» — маленький из снега трамплинчик. Друзей подкинуло вверх, и оба не устояли на ногах, когда приземлились. Бессонов отделался легким испугом. Глазкова же перевернуло несколько раз. Но поскольку лыжи были крепко приторочены к валенкам, то Николай, пока кувыркался, сломал ногу. Около года ходил на костылях. Вот и сутулится. После армии работал грузчиком — на горбе носил мешки.
— Думаешь, зачем я пришел?
— Зачем?
— Давай вечером ко мне. Утром пораньше на Травакуль. У лабузы окунишка похватывает. Ты, Гриша Петрович, не морщись. Приходи, и все. На озеро можно вечером уйти, у костра переночевать.
Андреев не устоял. Вообще-то он любил бывать у Глазковых. Семья у них большая, но дружная, работящая. Жили они на Нижнем Кыштыме, на самой окраине, у леса.
Хорошим семьянином оказался Николай. А был безалаберным парнем. Успел за хулиганку сколько-то отсидеть. Это было, как дурной сон, как наваждение. Теперь у него одна великая забота — семья. Завел корову, теленка, кроликов, кур, чего у него только нет. Купил мотоцикл, чтоб летом удобнее было гонять в лес — и сено заготавливать, и ягоды собирать, и на рыбалку на дальнее озеро съездить. На заводе мог работать без отдыха и без срока, лишь бы подзаработать.
Самая младшая из глазковских Оленька, кареглазая ласкобайка. У Глазковых все дети в отца, но Оленька, пожалуй, сильнее других походит на него. Отец в ней души не чает. На будущий год она собирается в школу. Как только Григорий Петрович появился, она обхватила его за талию руками и подняла лукавые глазенки. Он дал ей шоколадку. Мать сердито спросила:
- Взгляни на дом свой, путник! - Илья Штемлер - Советская классическая проза
- Река непутевая - Адольф Николаевич Шушарин - Советская классическая проза
- Переходный возраст - Наталья Дурова - Советская классическая проза
- Зеленая река - Михаил Коршунов - Советская классическая проза
- Вечный хлеб - Михаил Чулаки - Советская классическая проза
- Изотопы для Алтунина - Михаил Колесников - Советская классическая проза
- За Дунаем - Василий Цаголов - Советская классическая проза
- Третья ось - Виктор Киселев - Советская классическая проза
- Рабочий день - Александр Иванович Астраханцев - Советская классическая проза
- Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света. - Иван Шевцов - Советская классическая проза