Черный - Ричард Райт

Чтобы уберечь нас с братом от беды, мать часто брала нас с собой, когда шла стряпать. Мы молча стояли голодные в углу кухни, смотрели, как мать мечется между плитой и раковиной, от шкафа к столу. Я всегда любил бывать на кухне у белых, мне там перепадал то кусочек хлеба, то мяса, а иной раз так хотелось есть, стряпня так вкусно пахла, а съесть нельзя было ни крошки - ведь приготовили-то ее не нам, и тогда я думал: "Эх, зачем я только пришел! Сидел бы уж лучше дома!" Ближе к вечеру мать несла подогретые тарелки в столовую, где сидели белые, а я стоял у двери и украдкой заглядывал туда и видел вокруг уставленного едой стола белые лица, они жевали, смеялись, разговаривали. Если после обеда что-нибудь оставалось, мы с братом были сыты, если же нет - довольствовались нашим обычным чаем и куском хлеба.

Когда я смотрел, как едят белые, у меня скручивало желудок и внутри просыпался смутный неодолимый гнев. Почему я не могу есть, когда я голоден? Почему мне всегда приходится ждать, пока наедятся другие? Почему одни едят досыта, а другие - нет?

Днем, когда мать стряпала на кухне у белых, я предавался занятию, которое меня страшно увлекало: я бродил по улицам. Неподалеку от нас был пивной зал, и я целыми днями слонялся у его входа. То, что делалось внутри пивного зала, одновременно завораживало и пугало меня. Я попрошайничал и все норовил заглянуть за вращающуюся дверь, посмотреть на тех, кто пил там, внутри. Кто-нибудь из соседей меня прогонял, я шел следом за пьяными по улицам, пытаясь разобрать, что они бормочут, показывал на них пальцем, смеялся, корчил им рожи, передразнивал. Больше всего меня забавляли пьяные женщины, они плелись обмочившиеся, с мокрыми чулками. На блюющих мужчин я смотрел с ужасом. Кто-то рассказал матери о моем интересе к пивному залу, и она побила меня, по все равно, когда мать была на работе, я продолжал заглядывать за вращающуюся дверь и прислушиваться к пьяной болтовне.

Как-то однажды - мне было шесть лет - я пытался заглянуть в пивной зал, и вдруг какой-то негр схватил меня за руку и затащил в дверь. Там висел табачный дым и стоял страшный шум. В нос мне ударил запах спиртного. Я кричал и вырывался, испугавшись глазевших на меня посетителей зала, но негр меня не отпускал. Он поднял меня, посадил на стоику, надел мне на голову свою шляпу и заказал для меня виски. Подвыпившие посетители вопили от восторга. Кто-то стал совать мне в рот сигару, но я ерзал и не давался.

- Ну что, нравится тебе здесь, а? - спросил меня негр.

- Напои его, и он перестанет за нами подсматривать, - сказал кто-то.

- Верно, давайте напоим его, - предложил другой.

Я огляделся, и мне стало не так страшно. Передо мной поставили виски.

- Пей, малец, пей, - сказал кто-то.

Я покачал головой. Негр, который втащил меня в зал, стал меня уговаривать, но я не соглашался.

- Пей, - говорил он, - тебе понравится, увидишь!

Я сделал глоток и закашлялся. Раздался хохот. Посетители сгрудились вокруг меня, убеждали выпить. Я сделал еще глоток. Потом еще один. Голова у меня закружилась, я стал смеяться. Меня спустили на пол, и я побежал, хихикая и крича что-то, среди улюлюкающей толпы. То и дело кто-нибудь протягивал мне стакан, и я отпивал глоток-другой. Вскоре я был совсем пьян.

Какой-то мужчина подозвал меня к себе, прошептал на ухо несколько слов и сказал, что даст мне пять центов, если я подойду вон к той женщине и повторю их ей. Я согласился, он дал мне монету, и я подбежал к женщине и прокричал эти слова. В зале раздался оглушительный хохот.

- Зачем учишь мальчишку таким гадостям? - сказал кто-то.

- Он же все равно не понимает!

Теперь за несколько центов я повторял кому угодно то, что мне шептали на ухо. В затуманенном, пьяном состоянии, в котором я находился, меня ужасно забавляло, как действовали на людей эти таинственные слова. Я бегал от одного к другому, смеясь и икая, выкрикивал похабщину, а они надрывались от хохота.

- Хватит, оставьте мальца, - сказал наконец кто-то.

- Подумаешь, что тут такого, - возразил другой.

- Вот бессовестные, - сказала, хихикая, какая-то женщина.

- Эй, парень, иди домой, - крикнули мне.

Отпустили меня уже вечером. Шатаясь, я брел по тротуару, без конца повторяя ругательства - к ужасу женщин, мимо которых я проходил, и к великому удовольствию мужчин, возвращавшихся домой с работы.

С тех пор я начал выклянчивать в пивном зале выпивку. По вечерам мать находила меня пьяным, приводила домой и била, по наутро, как только она уходила на работу, я бежал к залу и ждал, когда кто-нибудь возьмет меня с собой и угостит виски. Мать со слезами просила владельца зала не пускать меня, и он запретил мне там появляться. Но мужчинам не хотелось расставаться со своим развлечением, и они по-прежнему угощали меня виски из фляжек прямо на улице, заставляли повторять вслух ругательства.

Так в возрасте шести лет, еще не переступив порога школы, я стал пьяницей. С ватагой мальчишек я слонялся по улицам, выпрашивая у прохожих деньги, вертелся у дверей пивных залов, каждый день все дальше и дальше уходя от дома. Я видел больше, чем был в состоянии понять, и слышал больше, чем мог запомнить. Самым главным в моей жизни стала выпивка, и я все время клянчил, чтобы меня угостили. Мать была в отчаянии. Она била меня, молилась и плакала, умоляла исправиться, говорила, что должна работать, но все это никак не действовало на мои вывернутые наизнанку мозги. Наконец, она отдала нас с братом под присмотр к старой негритянке, которая неусыпно следила, чтобы я не убежал к двери пивного зала просить виски. И в конце концов жажда алкоголя исчезла, я забыл его вкус.

Многие ребята по соседству учились в школе, и днем, возвращаясь домой, они часто играли на улице, а книжки оставляли на тротуаре, и я листал их и спрашивал ребят, что же значат эти черные непонятные значки. Когда я научился разбирать некоторые слова, я сказал матери, что хочу учиться читать, и она ужасно обрадовалась... Скоро я уже понимал почти все, что было написано у ребят в учебниках. Во мне рос жгучий интерес к тому, что происходит вокруг, и, когда мать возвращалась домой после дня тяжелой работы, я жадно расспрашивал ее обо всем, что услышал за день на улице, и она в конце концов говорила мне: "Отстань! Я устала!"

Однажды зимой мать разбудила меня и сказала, что угля в доме нет, поэтому она берет брата с собой на работу, а я останусь в постели и буду ждать, пока привезут уголь, она его заказала. Квитанция и деньги лежат на комоде под салфеткой. Я снова заснул; разбудил меня звонок в дверь. Я открыл дверь, впустил угольщика, дал ему квитанцию и деньги, он внес несколько мешков с углем.

- Что, замерз? - спросил он.

- Ага, - сказал я, дрожа от холода.

Он затопил печь, сел и закурил.

- Сколько я тебе должен сдачи? - спросил он.

- Не знаю, - сказал я.

- Ты что же, не умеешь считать?

- Не умею, сэр, - сказал я.

- Тогда слушай и повторяй за мной.

Он сосчитал до десяти, я внимательно слушал; он велел мне повторить. Я повторил. Он стал учить меня дальше: одиннадцать, двенадцать, тринадцать... Примерно за час я научился считать до ста, и радости моей не было границ. Угольщик ушел, а я еще долго прыгал в постели в ночной рубашке, снова и снова считая до ста из страха, что, если я перестану повторять цифры, я их сразу забуду. Когда мать вернулась, я потребовал, чтобы она минутку постояла и послушала, как я считаю до ста. Она была поражена. После этого случая она стала со мной читать, стала рассказывать всякие истории. По воскресеньям я под руководством матери читал газеты, а она меня поправляла.

Я надоедал всем бесконечными вопросами. Меня интересовало все, что происходит вокруг, даже самые незначительные мелочи. Тогда-то я впервые столкнулся с тем, что между белыми и черными существуют не совсем обычные отношения, и это открытие меня напугало. Хотя я давно знал, что на свете есть люди, которых называют белыми, для меня это ничего не значило. Я тысячу раз видел на улицах белых мужчин и женщин, но они не казались мне такими уж "белыми", для меня они были просто люди, как и все другие, правда, чуть-чуть особенные, потому что я никогда с ними не разговаривал. Я о них почти и не думал, они существовали где-то в другой части города, и все. Наверное, я так поздно начал сознавать разницу между белыми и черными, потому что многих моих родственников с виду можно было принять за белых. Мою бабушку, которая внешне ничем не отличалась от белых, я никогда не считал белой. И когда я услыхал от соседей, что какой-то белый жестоко избил черного мальчика, я наивно решил, что этот белый имел право его избить - ведь он же, наверное, был отец мальчишки, а разве любой отец не имеет права бить своих детей, как, например, мой отец бил меня? Только отец и может побить сына, считал я. Но когда мать сказала, что белый вовсе не отец черному мальчику и даже вообще ему не родственник, я ужасно удивился.

- Почему же тогда он его выпорол? - спросил я у матери.