Кафешантан. Рассказы - Григорий Наумович Брейтман

чиновник особых поручений при губернаторе Сквернов, плюющийся молодой человек, служивший ради того, чтобы иметь возможность говорить о своих делах и важных поручениях губернатора, который, впрочем, держал этого балбеса без жалованья и никогда ему ничего не поручал, и затем присяжный поверенный Пластырев, толстый господин с свиными глазками, который, благодаря своей горбатой жене, дочери одного банковского дельца, состоял юрисконсультом в нескольких банках и получал большие оклады.

IV.

Представление на открытой сцене окончилось. Опустели эстрады, исчезли музыканты, потухла в саду иллюминация, но зато засиял электрическими лампочками и ярко осветился ресторан. Оркестр заиграл общеизвестный мотив, веселый и пустой, сопровождавшийся горячими ударами барабана и оглушительным шумом литавр, и публика устремила взоры на певицу, выскочившую из-за кулис. В коротком платье из лилового газа, в черных чулках и золотых туфельках, певица была похожа на марионетку. Лицо ее выражало наивность и беспокойство вместе, взгляд ее был какой-то неестественный, словно она из-за ослепительного света ничего не видела. Она пела двусмысленные куплеты с веселым припевом, но казалось, что певица не понимает, что она поет; ее движения и манеры не имели ничего общего, не согласовались со смыслом куплетов. Она делала однообразные движения руками, без видимой причины поднимала край короткой юбки, показывая пену из кружев. Публика больше глядела, чем слушала ее. Мужчины с вожделением, а женщины с любопытством смотрели на ее красивую, полуголую грудь и обнаженные белые руки, на которых сверкали перстни, броши и браслеты.

Дубровина пропела свои куплеты и, подпрыгивая, с видом облегчения, убежала со сцены, сопровождаемая несколькими аплодисментами, одиноко доносившимися из разных углов залы. Вся же публика отнеслась безучастно к ее уходу, мало что поняв из ее куплетов, и стала ждать другой певицы, надеясь увидеть новое тело, платье, чулки и бриллианты. Но Дубровина снова появилась, хотя публика почти не вызывала ее, и вследствие этого лицо ее сделалось еще более искусственно наглым и конфузливым. Оркестр снова заиграл, и Дубровина запела другие куплеты с двусмысленным припевом, сопровождая пение такими же однообразными движениями, как при первом выходе. Хотя ее уход почти не сопровождался аплодисментами, Дубровина в третий раз подошла к рампе, как будто ее насильно заставляли появляться из-за кулис, против ее воли и желания. Пела она очень грязную и глупую песенку, и в ее голосе, которому она старалась придать игривость и веселость, звучала нотка отчаяния. Она кричала свою песню, а взор ее возбужденно бегал по сторонам, как будто она чего-то опасалась. Когда после этого номера Дубровина окончательно убежала со сцены, она, обессиленная, оперлась о кулису тяжело дыша, как будто бежала безостановочно большое расстояние. На лбу ее выступили крупные и мутные, беловатые, как опалы, от пудры и белил, капли пота. Каждый день она пела эти куплеты и, кроме них, она других куплетов не знала и, несмотря на это, ежедневно трусила: она не знала, как их петь, чтобы они нравились публике, которую она боялась со сцены: она, страшилась этих рядов полуосвещенных голов, рампы и оркестра. Она не любила и ненавидела сцену, и выступала на ней только для того, чтобы быть кафешантанной певицей. Появляясь на сцене, она считала, что имеет уже другую цену в ресторане и кабинете. Кутежи, пьянство, грубость мужчин, бессонные ночи и вечная погоня за деньгами не были так для нее тяжелы, как ежедневные выходы на сцену. Когда же она сбрасывала с себя театральные наряды, наряжалась в свое платье и выходила, в ресторан, она уже от сознания того, что отбыла сегодня свой тяжелый урок, делалась веселой и довольной.

После Дубровиной появилась на сцене француженка Де-Колье. Она не произнесла еще ни слова на родном языке, но уже видно было, что она — француженка, по ее развязности, изящному костюму и большому декольте. Подошла она к рампе без всякого смущения и свободно стала петь, легко улыбаясь, но в улыбке было больше пикантности, чем в словах ее куплетов. Следя за лицом певицы, зрители невольно заражались ее прянной улыбкой и возбуждались от ее манер, декольте и веселого мотива песенки. Большинство публики не понимало ее, но когда она ушла со сцены, ей, много смеясь, аплодировали. Она пела также три раза и уступила, место немке с белыми, взбитыми, как пух, и украшенными блестящими гребешками, волосами.

Немка была высокого роста и красива. Зрители любовались ее пышною грудью и полными руками. Она исполняла визгливо какой-то марш, подражая солдатам, маршировала по сцене взад и вперед, отдавала честь, делая движения руками вперед и назад и припевала под оркестр: «бум-бум». Затем она делала кулаками впереди своей талии движения, словно она бьет по барабану, и припевала: «тра-там-там», и старалась задорно улыбаться.

Она также три раза появлялась, а после нее выскочили французские дуэтисты «Луи-Бон», оба сухие, он — чахоточный брюнет с тонкими и остроконечными усами, она — блондинка с впалою грудью, выдающимися ключицами и хорошеньким, худеньким, сильно нарумяненным лицом. Он был в атласных черных, коротких брюках и красном фраке с жабо и походил на наряженную мышь, она-же, казалось, состояла вся из юбок, хрупких рук и ног и головки. Хотя дуэтисты что-то пели, или скорее выкрикивали, но главное их занятие состояло в том. что они подымали высоко ноли, прыгали и казалось, были сотворены из резины и наполнены воздухом. Это приводило в восторг зрителей, бывших в полном убеждении, что так делать могут только французы, и публика много аплодировала дуэтистам.

Французских дуэтистов сменил куплетист в лакированных туфлях, с лакейской опитой физиономией, который исполнял куплеты, подражая евреям, кривлялся и рассказывал анекдоты из еврейской жизни, пошлые и глупые. Публике он нравился, и его сильно поощряли. Куплетиста сменила девица, в испанском мужском костюме. Она под музыку из «Кармен» вертелась на сцене, гнулась и стучала кастаньетами. Испанку сменила снова немка, певшая лирические романсы, а после немки пять сестер Нибер танцевали, под монотонное пение, что-то похожее на менуэт.

Так тянулось далеко за полночь, много женщин, полуодетых, красивых, в нарядных и дорогих платьях появлялось на эстраде. Публика с неудовлетворенным вниманием следила за ними, — однообразие в манерах, движениях, утомляло зрителей. Многих из публики развлекала нескромность певиц, глядевших во время исполнения своих номеров в боковую большую ложу, которую занимали Рылеев и его товарищи. Не стесняясь полного зрительного зала, певицы улыбались четырем приятелям, одна даже послала воздушный поцелуй. Для всех было ясно, что певицы заискивали перед компанией в этой ложе. Вследствие этого, непосвященная в кафе-шантанную жизнь большая часть публики, любопытная и жадная до скандалов и веселых сцен, смотрела